Школа хороших матерей - Джессамин Чан
— Мадам, подождите, — говорит полицейский Бруннер. — Вы вроде умная женщина. Давайте вернемся назад. Итак, самое главное, почему вы оставили ребенка одного?
— Я купила кофе, а потом поехала на работу. Забрать рукопись. Бумажную. Видимо, я потеряла счет времени. Я уже возвращалась домой, когда увидела ваше сообщение. Виновата. Я несколько дней не спала. Мне нужно забрать ее. Я уже могу идти?
Полицейский Харрис отрицательно качает головой.
— Миз Лью, мы еще не закончили. Где вы должны были находиться сегодня? На чьем попечении был ребенок?
— На моем. Я вам уже сказала. Я поехала на работу. Я работаю в Уартоне.
Она объясняет, что выпускает факультетское обзорное издание, переписывает научные труды в виде коротких статей для бизнес-сообщества. Что-то вроде курсовых работ по предметам, о которых она ничего не знает. Она работает удаленно из дома с понедельника до среды, когда ребенок у нее — по специальному соглашению. Это ее первая работа на полную ставку после рождения Гарриет. Она работает всего шесть месяцев. Найти приличную — и вообще какую-нибудь работу в Филли так трудно.
Она рассказывает им о ее требовательном боссе, о строгих сроках сдачи работ. Профессору, с которым она сейчас работает, восемьдесят один год. Он никогда не отправляет свои записи по электронной почте. Она забыла взять их с работы в пятницу, а теперь они понадобились для статьи, которую она заканчивает.
— Я собиралась взять его заметки и сразу же домой. Меня задержала необходимость ответить на электронные письма. Я уже должна была бы…
— И вы так поехали на работу? — Полицейский Харрис кивает на лицо Фриды без косметики, ее джинсовую рубашку в пятнах зубной пасты и арахисового масла. Ее длинные черные волосы, связанные в неаккуратный пучок. Ее шорты. Прыщ на подбородке.
Она сглатывает.
— Мой босс знает, что у меня маленький ребенок.
Они пишут что-то в своих блокнотах. Они проведут проверку на наличие нарушений, но если у нее и прежде были нелады с законом, то лучше сказать об этом сейчас.
— Ничего такого у меня, конечно, не было. — У нее боль в груди. Она начинает плакать. — Это была ошибка. Пожалуйста. Вы должны мне верить. Я арестована?
Полицейские говорят — нет, не арестована. Но они вызвали сотрудника из Службы защиты детей. Сотрудник уже выехал.
* * *
Фрида остается одна в светло-зеленой комнате, она грызет заусенцы. Она помнит, как доставала Гарриет из кроватки, как меняла на ней подгузник. Она помнит, как давала дочке ее утреннюю бутылочку, накормила ее йогуртом и бананом, почитала «Мишки Беренстайн», про гостей с ночевкой.
Они проснулись в четыре и так и не уснули. Фрида должна была сдать статью на прошлой неделе. Все утро она носилась между детским уголком Гарриет и диваном в гостиной — там на кофейном столике были разложены ее материалы. Она несколько раз переписывала один абзац, пыталась объяснить байесовский вывод[2] словами дилетанта. Гарриет все время плакала. Она хотела сесть на колени Фриде. Хотела на ручки. Хватала бумаги и бросала на пол. Все время трогала клавиатуру.
Ей следовало бы включить для Гарриет телевизор — пусть бы смотрела. Она помнит, что подумала: если не успеет закончить статью, то босс откажет ей в работе из дома, и тогда Гарриет придется отдать в детский сад, а Фрида очень хотела обойтись без этого. И она помнит, что посадила тогда Гарриет в ходунки, которые следовало отправить на помойку несколько месяцев назад, когда Гарриет начала ходить. Потом она дала Гарриет воду и крекеры в виде зверьков. Проверила подгузник. Поцеловала Гарриет в головку, от которой пахло маслом. Сжала ее пухлые ручки.
Она решила, что в ходунках Гарриет будет в безопасности. Из них она никуда не денется. И вообще — что может случиться за час?
Фрида под резким светом в комнате для допросов обкусывает заусенцы, местами захватывает кожу. Контактные линзы измучили ее до смерти. Она достает пудреницу из сумочки, рассматривает темные круги под глазами. Она считалась хорошенькой. Она миниатюрная и стройная, у нее округлое лицо и челка, фарфоровые кукольные черты, и люди обычно считали, что ей двадцать с небольшим. Но в тридцать девять у нее морщины между бровей и вокруг рта, морщины, появившиеся у нее после родов, — все это стало еще заметнее, когда Гаст бросил ее и ушел к Сюзанне. Гарриет тогда было три месяца.
Сегодня утром она не приняла душ, не вымыла лицо. Она боялась, что соседи пожалуются на плач. Ей нужно было бы закрыть заднюю дверь. Нужно было сразу же вернуться домой. Вообще не выходить из дома. И вообще она не должна была забывать на работе профессорские заметки. Или уж съездила бы за ними в выходные. Нужно было вообще успеть сдать работу в срок.
Ей нужно было бы рассказать полицейским о том, что она не может потерять эту работу. Что Гаст нанял посредника, чтобы договориться о том, как они будут распределять обязанности по воспитанию ребенка. Он не хотел тратить деньги на юристов. С учетом того, что у Гаста перспективная, но плохо оплачиваемая работа, кредит за обучение, с учетом ее заработка и того факта, что у них совместная опека, посредник предложил ей ежемесячные выплаты от Гаста в размере пятисот долларов — явно мало, чтобы им с Гарриет прокормиться, в особенности потому, что она отказалась от работы в Нью-Йорке. Она не могла заставить себя попросить у него больше. Не требовала выплаты алиментов. Если она попросит, родители ей помогут, но просить у них она не может, она бы себя возненавидела, если бы попросила. Они и так ее обеспечивали, после того как она от них уехала.
Четверть пятого. Она слышит голоса в коридоре, открывает дверь и видит Гаста и Сюзанну — они разговаривают с полицейскими. Сюзанна подходит и обнимает Фриду, не отпускает ее, а Фрида напрягается под зонтом роскошных рыжих волос Сюзанны, окутанная запахом парфюма с ароматом сандалового дерева.
Сюзанна трет спину Фриде, словно они друзья. У этой девицы миссия — замучить Фриду до смерти своим дружелюбием. Война на истирание. Сюзанне всего двадцать восемь, она в прошлом танцовщица, и до появления Сюзанны в ее жизни Фрида не понимала, что разница между двадцатью восемью и тридцатью девятью может быть такой сильнодействующей и губительной. У этой девицы точеное личико феи, громадные голубые глаза, которые придают ей какой-то хрупкий, сказочный вид. Даже в те дни, когда она не занята ничем, кроме ухода за ребенком, она
