Кожа - Евгения Викторовна Некрасова
Голд родила Хоуп. Полежала недолго в хижине и вернулась с привязанным к себе младенцем. Бабушку и дедушку Хоуп украли из Африки. Привезли на разных кораблях с разницей в месяц. Они пропали вместе одновременно – работающие говорили, что улетели обратно. Отец Хоуп был продан в другой сахарный лес почти сразу после ее зачатия. Он был женат на другой работающей, Голд его любила, но не показывала любовь ни ему, ни кому другому. Его жена плакала, и все работающие ее жалели. Про него и Голд никто не знал. Одна тетя Хоуп работала в белом доме. Голд с ней не разговаривала: им негде и некогда было встретиться. Вторая тетя Хоуп умерла от болезни. Хоуп росла, привязанная к матери. Голд боялась, что девочку заберут к Слабым, – не отпускала ее на землю. Хоуп пила материнское молоко с потом. Это была единственная соль, которую она пробовала. Соль считалась едой белых. В сезон сбора урожая Хоуп в рот падала сладость сахарного леса – это была единственная сладость, которую она пробовала. Лес – волшебный, как волшебная ее мама, – возвышался над ней, а потом летел на землю, становился ниже. Голд отпускала дочь ползать только по земляному полу хижины.
По субботам после службы и ужина все работающие собирались у костра и рассказывали друг другу истории, пели песни. Голд не любила общаться, но даже она стала приходить, когда появилась Хоуп. Понимала, что дочери надо знать своих людей. Многие работающие зауважали Голд, когда она родила ребенка и стала уязвимой наравне с остальными. Хоуп больше всего нравились истории, где улетали за океан. Ей уже рассказали у костра про полет ее бабушки и дедушки. Голд злилась, просила дочь не верить в сказки. Голд тихонько пела-бормотала дочери о том, как копает мотыгой ямы, как взваливает на голову мешок с навозом, как рубит тростник, как мелет его на мельнице, как мешает его и боится, что ошпарит дочь, как кормит Хоуп грудью, как готовит кукурузную кашу вечером, как они засыпают в хижине, накрывшись одним дырявым, будто расстрелянным, пледом; о том, как хватило сил самой, одной построить дом, сделать стол, скамейку, кровать, печь, но не хватает их, чтобы зашить плед, о том, как Хоуп помочилась прямо на земляной пол и он выдал грязь, о том, как плачет спина, болят руки-ноги, о тех, кто умер от болезни, родов, был засечен до смерти, был продан или куплен, потерял руку в молотилке, о том, как ребенок той-то сварился, упав в чан с кипящей сладостью. Голд ненавидела сахар, хотела дочери другой жизни – чтобы она не растила и собирала сахар, а ела его.
Хоуп исполнилось уже шесть, но выглядела она младше и меньше. Голд не отпускала ее, ощущала дочь еще одной своей частью – третьей грудью или рукой. Один раз только Голд отвязала от себя дочь и дала в руки другому работающему человеку – когда Хоуп крестили. Для Хоуп тело матери было землей, по которой можно ходить, на которой можно спать и находить питание, – планетой, но не круглой, а в форме огромной родной женщины.
Голд стала быстрее уставать, потому что живущая на ней дочь тяжелела и просилась ходить, бегать и летать. Но за ними надзирали. За всеми работающими на плантации надзирали дулами и глазами. За Голд особенно. Как за королевой. Хозяин распорядился ждать, когда Хоуп быстрее матери вырастет в крупную прибыльную силу и лет с десяти сможет присоединиться к Очень сильным. Хозяин подошел к Голд с надзирающими, надел перчатки и протянул руки, пожелав взвесить Хоуп в своих руках. Но Голд поглядела на него как волчица и продолжила мешать сироп. Остальные работающие перестали мешать и застыли. Надзирающие принялись кричать на них. Хозяин ушел, но запомнил, что ребенок был мельче среднего и не передвигался, велел надзирать дальше и докладывать.
Голд принялась отпускать Хоуп походить по земле во время обеда. Та бегала, прыгала, падала, махала руками, чтобы полететь. Хоуп звала мать играть с собой, догонять ее, пытаться улететь вместе. Голд бегала за ней по сахарному лесу, ее макушка мелькала выше его вершков. Игра с дочерью – ее главная радость и свобода. «Моя сладость», – называла она Хоуп. Настоящая сладость. Голубоглазый надзирающий надзирал. Он ненавидел Голд очень сильно, так как она два раза огрызнулась на него, не знала своего места. Он не мог ее выпороть, потому что не справился бы с ней. Не мог запихнуть ее в бочку с гвоздями. Потому что не было таких бочек. Хоуп тяжелела, брыкалась на матери, той было неудобно работать – она стала спускать дочь на землю во вре– мя работы. Один раз играла с ней в догонялки во время самой работы. Надзирающий рассказал Хозяину. На следующий день за Хоуп пришли. Подгадали момент, когда она, не привязанная к матери, выбежала из сахарного леса и замахала крыльями, чтобы улететь. Голд, улыбаясь, выскочила за ней, а Хоуп уже была в руках надзирающих.
Хоуп не отправили к Слабым работать – Хоуп не отослали работать в белый дом. Это было все то, чего боялась Голд. Она не боялась задавить дочь во сне, задеть ее мотыгой или секачом, уронить ее в кипящий чан. Голд, несмотря на свое великанство, хорошо чувствовала свое тело, а Хоуп была частью этого тела. Случилось то, к чему Голд не могла даже выработать страха или другого отношения, потому что это было сказкой. Хоуп продали в другой сахарный лес, и дешево. Не в соседний, а через один, а главное – через реку. От нее избавились, она мешала Голд работать – Хозяин пересчитал это на деньги. Голд сломала свой секач и ушла в свою хижину, легла там и не выходила больше работать. Просила передать Хозяину, что выйдет снова на работу, когда ей вернут Хоуп. К ней приходили работающие женщины, жалели ее, боялись за нее, уговаривали вернуться рубить сахарный лес. Она не шевелилась. Приходили надзирающие, пытались ее вытащить и высечь, но она просто оттолкнула их. Надзирающие велели работающим выволочь ее и высечь. Они отказались. Надзирающие подожгли хижину Голд, она вышла, села спиной к пожару, сложила руки крестом, как богиня, и не двинулась. Хозяин считал убытки.
Хоуп же пришлось теперь много ходить. По твердому деревянному полу. Она все никак не могла понять, куда делись главные ее мягкие земли – материнское тело и почва. Хоуп купили маленькие капиталисты, на их плантации трудилось всего тридцать работающих. Сахарный лес, где работала Голд, растили примерно пятьсот работающих. Хоуп спотыкалась: она
