Странная история одного новосела - Борис Борисович Петров
Затем сына задержали на акции оппозиции. Светили ему статьи неприятные, рисовался реальный срок, но им намекнули, что вопрос можно решить – мол, мы же понимаем, дело молодое, в юности все бунтари; попался парень по жеребячьей глупости. Короче, могут и не раздувать, тем более что нынче политически невыгодно – но… И назвали это «но». Очень впечатляет, сколько сейчас стоит «но».
Кинулись занимать, кредитов набрали так, что не понятно, как отдавать будут – а в долг никто не ссуживает.
– Представляете, все так обеднели, оказывается, – чуть шепелявя, рассказывала мать этого оболтуса, и мне было, признаться, неудобно слушать – у нее слезы в глазах стояли, а я терпеть женского плача не могу. – Ни у кого денег нет…. Несколько лет назад сами к нам бегали одалживаться, а теперь у кого не спроси, копейки лишней нет…. Вот мы и решили продать квартиру. Нам очень быстро надо…. Жаль, конечно, сын тут вырос, вся жизнь тут. Но выхода нет…
Конечно, мы эту квартиру взяли. Такое везение!
Правда, Наташка какая-то смурная стала, когда мы подписали договор.
– Слушай, Генка, – говорит. – А мы с тобой подлости не сделали? У людей беда, а мы воспользовались. Ты им еще про потолок толковал…
– Дуреха, при чем тут мы? – отвечаю. – Цену не я назначал, сами сказали, я даже почти не торговался. Мог бы и сбить еще маленько, да не стал ведь! Вроде как наоборот получается – мы помогли. Не мы – так другой купил бы, да еще дешевле, они совсем ничего не получили бы. А мы по-честному. Так что в голову не бери, отлично все складывается.
Начали обустраиваться. Ввезли кое-что из мебели, расставились, жена свои горшки с мухоловкой и экзакумом водрузила на подоконники. Зажили, вздохнули полной грудью – наконец-то человеческую обитель заимели, а то ютились с Наташкой в норе, повернуться негде.
Все бы хорошо, только скоро мне приснился этот проклятый сон.
Мне снилось, будто я открываю ночью глаза и вижу комнату – сначала совсем как в реальности: рядом сопит жена, с улицы клином вбивается свет, и в нем очерчены цветы на окне, стул, отбрасывающий корявую бесовскую тень, книжные стеллажи. Этакая лунная графика …
От окна тянет ночной сыростью… И вроде все в порядке, однако слух мой, внезапно обостряясь до крайности, начинает различать странные звуки – поскрипывание, шуршание. Я начинаю искать источник этих звуков, причем делаюсь сначала очень недовольным, что меня разбудили (бывает такое во сне: тебе кажется, что ты проснулся, а на самом деле спишь). И вот я, стараясь не потревожить Наташку, осторожно приподнимаясь на локте, верчу головой и сначала ничего плохого не замечаю, только вот свет с улицы внезапно становится очень контрастным, а тени – густыми, плотными; и уже успокоено откидываюсь на подушки, как вдруг понимаю, что потолок начинает двигаться.
Он шел вниз почти незаметно, тихо, медленно и плавно опускаясь по всей площади – сперва это не вызывало тревоги, я даже и с любопытством наблюдал. Постепенно он убыстрял движение, но все равно – не падал, а именно опускался, достигал верха стеллажей и начинал давить их. Первый страх – легким морозцем по коже – приходил именно в момент, когда я слышал отчетливый в тишине скрежет; приходило и понимание того, что это уже не потолок, а пресс, назначение которого – разрушение; и в плавности его хода я улавливал неотвратимость того, что должно случиться.
Я пытался встать, но обнаруживал, что ноги и руки наливались свинцовой тяжестью; я не мог шевелиться; я хотел разбудить жену, но горло пересыхало и делалось неспособно звучать. Я тщетно напрягал силы и волю – ничего не помогало, я оставался вытянутым в постели, как на дыбе, и только мог наблюдать, как потолок-пресс сантиметр за сантиметром приближается к моему лицу, перемалывая беззвучно в щепки мебель, кондиционер, картины на стене, новое бра венецианского стекла…
Причем, если в начале сна я еще как-то соотносился с окружающим миром, являлся такой же его естественной деталью, как интерьер комнаты или посвистывающая носом жена, то далее я как бы изымался из пространства. Вокруг начинал клубиться серый туман, засасывая еще не раздавленные предметы… Этот дым, он не имел вкуса и запаха, он словно существовал вне ощущений, но он растворял предметы лучше и быстрее любой кислоты; в соприкосновении с ним любая вещь таяла и превращалась в него же.
Только беспощадный свет луны продолжал клинком рассекать туман, уже пожравший окна и стены – в этом тумане оставалась лишь кровать, видимая отчетливо, до самой мелкой складки одеяла; простыни и наволочки истекали мертвенно-белым сиянием, и я знал, что такое же сияние испускает моя кожа. То было место казни.
Я оставался один на беспощадном ложе, вокруг которого колыхались серые слои, потолок совершал свое неумолимое действие…
Холодная шершавая поверхность была еще далеко, но я начинал чувствовать давление воздуха, и оно с каждой минутой усиливалось; я вжимался в постель и чувствовал, как тело оставляет в простыне отпечаток, как в гипсе; я начинал задыхаться и выкатывать глаза; у меня возникала твердая уверенность, что сейчас они лопнут. Кости становились хрупкими и начинали издавать хруст, сходный с тем, что исходит иногда от суставов пальцев, когда вы, забывшись, начинайте разминать ладонь.
Когда потолок доползал до моего лица, я уже пребывал в таком состоянии, которое можно назвать скорее мертвым, чем живым – и отчего-то последним штрихом всегда являлась муха, сидящая на свежепобеленной поверхности прямо напротив носа и спокойно чистящая лапки.
Я необыкновенно живо представлял, как в следующую секунду эта мерзкая, грязная мушиная плоть втирается в мою кожу и смешается с моей кровью, и ощущение это получалось столь впечатляющим, что на этом месте я просыпался – всегда в холодном поту, до боли сжав кулаки.
После такого сна я вставал и, тяжело дыша, обходил со страхом квартиру, проверяя все закоулки на предмет наличия мух. Все было спокойно, и я готовил себе на кухне чашку кофе с молоком, тихонечко приходя в себя. Через полчаса дыхание мое выравнивалось, и я чувствовал, что могу вернуться под женин бок. Утром я обычно вставал совершенно разбитый, с высоким давлением и Наташка кидалась отпаивать меня корвалолом и бранить за то, что я совсем не берегу себя.
Кошмар беспокоил меня все чаще, и жена стала давать мне снотворное. От него стало только хуже – я стал просыпаться с огромным трудом и был вынужден наблюдать
