Песах Амнуэль - Памятник
Я говорю об этом потому, что межзвездные молекулярные облака имеют непосредственное отношение к делу. Мы собрались тогда в клубе звездолета. Каждый из нас в свое время сталкивался с СП и каждый имел свое представление об этом человеке. Общей была мысль: что станет с «Глубиной»? Конечно, не одна личность Царевского заставила людей лететь к звездам, и не нам суждено было стать последними звездолетчиками. Все пойдет своим чередом, но, как нам представлялось, проект непременно собьется с темпа. Слова, сказанные на прощальном митинге («понесем эстафету», «продолжим линию»…), не убеждали. Мало подхватить эстафетную палочку, нужно еще суметь не выпустить ее из рук.
Мы смотрели митинг по стерео, шла прямая передача на внеземные станции. Сообщение о том, что объявлен конкурс на проект памятника Царевскому, прошло сначала мимо моего сознания. Лишь на другое утро, когда мы начали работу по штатной программе, я вспомнил этот завершающий штрих митинга.
Памятник. Где-то на Земле в центре огромной площади будет стоять каменный или металлический Генеральный директор системы «Глубина».
На планете прекрасные скульпторы, они сумеют передать и силу духа СП, и уважение к нему, но никогда не передадут масштабов сделанного.
Царевский вывел людей к звездам — сфера обитания человечества скачком увеличилась в тысячу миллиардов раз! Кто сможет изобразить этот факт, так, чтобы он вызвал трепет, оцепенение, содрогание — все те эмоции, которые испытали первые звездолетчики, когда, достигнув системы Проксимы, оглянулись назад и не различили родного дома, родной звезды среди тысяч других таких же?
Памятник. Если говорить серьезно (а недели через две я думал об этом вполне серьезно), то главной особенностью памятника СП дожна быть многофункциональность. Глыба камня или металла — абсурд. Прежде всего, у сооружения, каким бы оно ни было, должна быть явная полезная функция. Я вылавливал в сообщениях с Земли те крохи, что касались объявленного конкурса. Общий смысл был ясен -речь шла о скульптурах, варьировались формы, размеры да место установки… Было даже предложение вырубить памятник из цельного монолита на терминаторе Меркурия, где наиболее выигрышна игра светотеней.
Месяц спустя «Диоген» перебазировался в самую сердцевину облака, где плотность достигала миллионов молекул в кубическом сантиметре.
Число казалось таким огромным, что Марта уверяла даже, что сквозь облако стало трудно смотреть, свет звезд мерцает. Все понимали, что это лишь игра воображения, но по вполне понятным причинам мы приняли игру, пытаясь уловить, изменился ли цвет трех зеленоватых гигантов, к которым мы приблизились на полпарсека.
Я собрал экипаж и спросил:
— Есть у нас художник?
Мне нужен был очень хороший художник, желательно талантливый.
Я объяснил, чего хочу, и в экипаже мгновенно нашлись шесть талантливых художников — все, исключая меня. Если бы мне понадобились талантливые композиторы, нашлись бы и они: таланты возникали при одном упоминании имени Царевского.
Я подозреваю, что на «Диогене» все думали о памятнике, но мысль пришла ко мне, и экипаж бросился претворять ее со всем пылом, на какой был способен, если учесть загруженность штатными и нештатными программами. Мы едва успели сделать все к сроку, и, когда «Диоген»
стартовал к Солнцу, мы оставили в центре облака-один из бортовых челноков, нашпигованный аппаратурой вовсе не астрофизического свойства. Не знаю, как художники, но конструкторы у меня на борту были талантливые, и здесь влияние КБ Царевского было не косвенным, а вполне реальным.
Когда мы вернулись домой, срок конкурса еще не истек, и я от имени экипажа представил проект. Должны пройти двести лет, чтобы свет от молекулярного облака, где мы провели полгода, достиг Земли. Через двести лет все увидят то, чему мы отдали месяцы труда. Мы показали фильм, который заснялся перед тем, как «Диоген» вошел в сверхсвет.
Облако на стереоэкране казалось перистым и почти прозрачным. Звезды просвечивали сквозь него, как сквозь неплотный тюлевый занавес. Все было неподвижно в кадре, как и должно быть: нужно ждать миллионы лет, чтобы заметить изменения в мире, где сроки жизни -почти вечность. Так и должно быть…
Что это? Яркая точка возникла на сероватом фоне облака. Еще одна.
И еще. Точки слились, это уже не точки, это линия, она бежит по облаку, забирая вглубь и выскальзывая на поверхность, создавая объемное изображение. Шли часы, и в хаосе линий проявилось лицо. Высокий лоб, острые скулы, тяжелые надбровные дуги, четкая линия рта с опущенными углами Генеральный директор системы «Глубина» Станислав Петрович Царевский смотрел из космической дали. Три световых месяца, больше миллиарда мегаметров — такой величины было облако, такой же величины был и рисунок. Три месяца нужно было свету, чтобы очертить нужные контуры, но рисунок проявился как на фотопластинке весь, сразу, и в этом заключалась главная, но, впрочем, чисто инженерная трудность.
Задача была не так уж сложна, когда знаешь до тонкостей структуру облака. Нужно только наладить инжектор с программированным сканированием. А вот как удалось сделать сам рисунок, пришлось объяснять.
Голограмма. Когда я произнес это слово в клубе «Диогена», меня поняли сразу. Ведь облако, которое мы исследовали, состояло из возбужденных молекул. Свет трех зеленых гигантов нагнетал в облако энергию, молекулы эту энергию поглощали, но сами излучать не спешили — чтобы молекула самопроизвольно отдала энергию, должны пройти тысячелетия, если нет какош-нибудь внешнего толчка, вызывающего световую лавину.
Нужно было заставить облако излучать, и излучать так, как нужно нам.
Для решения первой задачи достаточно корабельного лазера, работающего на частоте поглощения молекулы гидроксила. Для решения второй задачи мы поставили программное устройство.
Что такое луч корабельного лазера для облака, масса которого побольше, чем масса Солнца? Ничто, конечно, но ведь и облако -тоже лазер. Оно само усилило те слабые сигналы, которые наш челнок добрых три месяца посылал по нужным направлениям. Сигнал становился все сильнее, и когда выходил из облака, сила его была огромна, даже на противоположном крае Галактики можно было разглядеть лицо Царевского.
Но только, если смотреть со стороны Солнечной системы. С любой другой стороны не было видно ничего, ведь наш лазер, как и положено, давал строго направленное излучение. Но все, кто находился на линии, соединявшей облако с Землей, могли видеть, видят и будут видеть, пока цел наш челнок и пока светят зеленые гиганты, огромный портрет СП. Более того, через двести лет, когда луч дойдет до Земли, все увидят, как шевелятся губы Царевского, как ветер развевает его волосы, и СП оживает, и взгляд его будет устремлен на тех, кто станет смотреть на него. Не на людей — нет, на тех, других, кто, кроме людей, возможно, населяет космос.
В этом и было истинное назначение памятника, его смысл, иначе не стоило трудиться. Нет разницы — монумент размером с гору, с планету или со звезду. Но есть смысл, если это одновременно сигнал, призыв ко всем, кто населяет Галактику, — смотрите, вот мы, ищите нас вдоль луча, по которому идет сигнал -ищите нас, вот мы какие!
Первую премию нам присудили, но получили мы ее три года спустя, когда «Диоген» вернулся на Землю, облетев несколько ближайших к Солнцу молекулярных облаков и установив в каждом надежно запрограммированный излучатель. На фоне далеких звезд, на фоне искристой галактической черноты проявлялись голограммы. Каждая из них была посланием цивилизациям, населяющим космос. И каждая была памятником Царевскому.
Надежным и вечным.
