Песах Амнуэль - Преодоление
Речь моя, давно отрепетированная, видимо, так и не будет произнесена. Об этом-то я не очень жалел — не люблю выступать перед большой аудиторией. Не умею. Для меня это почти то же, что лететь в махолете. Во всяком случае, причина этой своеобразной аллергии одна. И началось все давно…
В семь лет я начал учиться в лесной школе на Байкале, родители жили в Перми и прилетали ко мне раз в месяц. Однажды махолет, которым управлял отец, упал в тайгу и разбился.
Плохо помню, что было со мной тогда. Стараюсь не вспоминать. Но подсознательный страх перед всеми средствами передвижения остался. И осталась внутренняя убежденность в том, что я одинок.
Еще в школе я заинтересовался футурологией, но на втором курсе института понял, что это не для меня. Сказать своего слова я не мог, а повторять чужие идеи не хотел. Занялся прогнозированием землетрясений, потом изучал науковедение. Со стороны казалось, что я ищу, где полегче. Друзей у меня было мало, это были люди, которые хоть как-то догадывались, чего я хочу. Именно как-то, ведь никто не разглядел моего призвания к литературе, хотя среди моих знакомых были и писатели. Более того, когда я написал первый рассказ, мне прямо сказали, что не стоило портить пленку. Чтобы стать писателем, нужно знать людей. Излишне рациональное мышление для писателя — гибель.
Так я и пришел к фантастике. В ней для меня переплелось все: желание конструировать будущее, воображать его, не будучи стесненным рамками какой бы то ни было науки, желание писать, конструктивизм мышления, выражавшийся в том, что характеры людей я конструировал из деталей, как и то будущее, в котором мои герои жили.
Первая моя книжка выходила трудно. «Сейчас нельзя так писать, — говорили мне. — Так писали сто лет назад, когда фантастика считалась литературой второго сорта. Но сейчас…» Я все-таки добился пробного тиража для фильмотек. И неожиданно посыпались заказы. Сейчас тираж размножения достиг семи миллионов, не бестселлер, конечно, но я и этого не ожидал.
Книгу спасла изюминка, на которую, несмотря на частые напоминания, внимания обычно не обращают. Фантастические идеи. Идеи у меня возникали неожиданно легко, и я обратил внимание: за два века существования научной фантастики процент реализованных идей значительно превысил случайные совпадения. Ясно, что существовал какой-то метод, которым настоящие фантасты интуитивно пользовались. И я решил этот метод найти. Составил картотеку «Фантастика двух веков» — все идеи вошли в нее, более трехсот тысяч.
Я считало что метод придумывания фантастических идей годится не только для литераторов, но и для ученых. В сущности, это новый метод прогнозирования. Тогда я написал книгу «Фантастика в науке». Тираж был приличным, заказов много, но профессионалы обошли книгу молчанием. А ученые считали ниже своего достоинства учиться чему-то у дилетанта.
Вероятно, нужно было бороться, отстаивать свои взгляды. Но я мог делать это только письменно. В устных спорах меня всегда побеждали, я уходил с больной головой и мыслью, что занимаюсь несусветной чепухой. Обдумав аргументы, я понимал потом, что был прав. И писал об этом в очередном рассказе. Друзья окрестили меня чемпионом мира в спорах по переписке.
Со Стоковым, Лидером Полюса, мы тоже схлестнулись в заочном споре. Переписывались долго, и вот, когда Стокову представилась возможность убедить меня, — авария. Как-то нелепо все это. И странно…
Пневмовагончик (идея принадлежала еще Жюлю Верну) домчал меня от обзорной башни к гостинице, когда на часах было семь. Комиссия по расследованию аварии, вероятно, закончила свое заседание, на которое меня не звали, и я направился в кафе «Полет», где мы с Ингрид договорились встретиться.
3
Комаров выделялся своей шевелюрой: белая грива спадала на плечи, растекалась рекой, пенной и прекрасной. Он наклонял голову, слушая, раскачивался в ритм речи, и белая грива послушно меняла русло, отзывалась бурей или легким волнением. Рядом с Комаровым футуролог Николай Борзов совершенно не смотрелся. У него была настолько неброская внешность, что, если бы такое выражение существовало, я бы сказал: у него вовсе не было внешности. Кибернетик Ли Сяо, самый старший сейчас на Полюсе — ему, наверно, перевалило за семьдесят — был так же похож на китайца, как я на египетского фараона.
Когда я вошел, все доедали десерт. Ингрид, улыбаясь, смотрела, как я второпях наверстываю упущенное, и смысла разговора я долго не мог уловить
— спор шел давно, начавшись без меня и, может, не сегодня. Оуэна за столом не было. Изредка он возникал на экране, молча слушал и исчезал, не проронив ни слова. Дежурил в медотсеке.
— Леонид Афанасьевич, — неожиданно обратился ко мне Борзов, — в фантастике, вероятно, уже описывалась сходная ситуация? Я имею в виду аварии на астероидах.
— Конечно, — сказал я, — есть большая группа идей…
— И вы считаете, что этот псевдонаучный арсенал может помочь в научной работе? Я читал вашу «Фантастику в науке». Увлекательно, но не убедительно.
— Жаль, что я вас не убедил… К сожалению, моя картотека на Земле, иначе я смог бы отыскать для вас достаточно близкий аналог сегодняшней аварии. И возможно, даже подсказать правильное решение.
— Серьезно? — сказал Борзов с откровенной иронией. — А что, друзья, не поспорить ли нам, как это когда-то было принято? Помните героев пиратских романов? Ставлю двести пиастров против ломаного пенса, что вам, Леонид Афанасьевич, не разобраться в причинах аварии «Конуса», пользуясь только вашими фантастическими методами.
Я почувствовал, что краснею. Это был прямой вызов, и я не мог отступить. Представляю, как бы я выглядел в их глазах, если бы не стал спорить. Но и согласиться я не мог. Слишком все серьезно и сложно, а у меня нет с собой ни картотеки, ни даже материалов по методике. Я не могу спорить, я не готов к этому.
— Принимаю пари, — сказал я неожиданно для самого себя и протянул Борзову руку через стол. Пожатие оказалось крепким и долгим, все смотрели на нас улыбаясь и, по-моему, не принимали спора всерьез.
— Нашла коса на камень, — добродушно сказал Комаров.
4
Проснулся я ночью, будто от сигнала будильника. Лежал неподвижно, думал, и беспокойство, возникшее во сне, усиливалось. Я не понимал его причины и нервничал все больше. Может, что-то случилось на Земле с Наташей или мальчиками? Обычно я остро ощущаю такие неприятности, но то на Земле, вряд ли ощущение опасности могло настичь меня через сотни миллионов километров! Все же нужно во время сеанса связи поговорить с Наташей… Нет, не в том дело. Этот спор, навязанный вечером. Какая-то несуразность бросилась в глаза… А, вот что! Почему единственный человек, который должен прекрасно разбираться в энергетических блоках — Оуэн — безвылазно сидит в медицинском отсеке под предлогом, что он к тому же врач? И почему Лидером стал не он, а Комаров, человек здесь посторонний? Не странно? И не странна ли вообще эта авария? Почему, например, не сработала система защиты? В чем-то, вероятно, была вина Оуэна, если его изолировали в медотсеке.
Я выплыл из спального мешка, включил ночник и вызвал по информу медотсек. На экране возникла Ингрид.
— Доброе утро, — сказал я с довольно глупым видом. Я-то думал, что увижу Оуэна и спрошу его кое о чем.
— Доброе утро, — улыбнулась Ингрид. — Как спалось?
— Благодарю вас, отлично. Стокову лучше?
— Да, он спит. Послеоперационное течение гладкое.
— А где Оуэн?
— В районе аварии, естественно. Он единственный среди нас астроинженер, без него не разобраться.
Действительно, единственный инженер и единственный врач. И кажется, вообще единственный, кто знает что-то об аварии. Во всяком случае, моя первая версия оказалась курам на смех. Что и следовало ожидать.
5
Борзова я встретил в обсерватории, в зале операторов. Сюда сводилось управление всеми четырьмя инструментами обсерватории Полюса: большим оптическим телескопом с двадцатиметровым зеркалом, малым рефлектором, работавшим в инфракрасном диапазоне, антенной микроволнового локатора и рентгеновскими детекторами.
Я пришел сюда поразмышлять в одиночестве, будучи уверен, что после аварии никому нет дела до астрономии. Николай сидел у пульта, и я хотел уйти, но Борзов обернулся, и мне пришлось сесть с ним рядом.
— Авария аварией, — сказал Борзов, — а план планом. Я поработаю, а вы спрашивайте. Идет?
Чтобы спрашивать, нужно знать, о чем спрашивать! Умения задавать вопросы у меня никогда не было. И я сказал первое, что пришло в голову:
— Скажите, Николай Сергеевич, какой доклад вы собирались делать на конференции?
— Динамика развития интеллекта. Проблема гениальности в футурологии. Знаете ли вы, что гениев на Земле больше нет? Вывелись, как в свое время мамонты.
