Иван Наумов - Бестиарий
Зал одобрительно загудел. Донован оглядел присутствующих. Кажется, они немного оттаяли. Хорошо. Ведь очень важно, чтобы они верили, что делают всё возможное для захвата объекта.
А то, что в сложившейся ситуации объект Донована — это не совсем тот объект, что интересует шведских коллег. Кому надо, тот в курсе, а для остальных продолжим совещание.
Пробило десять. Вместе с последним ударом часов на городской ратуше эфир взорвался сообщениями. Полицейская волна вскипела. На проработанные планом позиции выдвинулись машины и микроавтобусы всех задействованных служб. Патрули перекрыли ключевые перекрёстки, всё внимание руководителей операции нацелилось на небольшой и относительно тихий район.
Первое и самое плотное кольцо «зоны отчуждения» сомкнулось вокруг дома сорок два. В обе стороны от прибрежной линии, вдоль которой тянулась Улагатан, уходила узкая протока. Со стороны моря по ней поднялись три пограничных катера и взяли под контроль акваторию выше и ниже по течению. Снайперы с приборами ночного видения заняли пять намеченных точек по периметру. Усиленная спецами из военной полиции группа захвата организованно преодолела лужайку перед крыльцом, рассыпалась вокруг дома — чёрное по серому, в экономной полутьме уличного освещения.
В окнах второго этажа дома сорок два неяркий тёплый свет пробивался через зашторенные занавески. Чуть присыпанный снегом «Сааб» замер у опущенных рольставней гаража.
Авангард подтащил на крыльцо ручной таран и с первой попытки вынес филенчатую деревянную дверь.
Донован с деланым напряжением вслушивался в эфир плечо к плечу с Лундом — в душноватом грузовичке спецсвязи, оформленном снаружи под мебельный фургон.
Топот шагов из динамиков, сбивчивое дыхание, короткие команды. В сложном танце взаимоприкрытия бойцы группы захвата постепенно продвигались по дому, ощетинившись стволами, комната за комнатой.
«В лоб его не взять», — настойчиво объяснял склонный к сотрудничеству и взаимному доверию Каширин. — «Пять, десять, двадцать наблюдателей дела не решат. Тот, у кого Опоссум, чувствует направленное внимание, когда попадает в чужое поле зрения, очень хорошо чувствует. И выскальзывает из него как маслина из-под вилки, ха-ха-ха!»
— Его здесь нет! — не разочарованный, а скорее удивлённый голос из динамиков.
Лунд стукнул себя кулаком по колену.
— Как же вы так? — не удержался от комментария Донован.
Он был уверен, что Карлсон по-прежнему в доме, и сейчас, незаметный, незамечаемый, готовится уйти по-английски.
А на Улагатан в небольшой квартире на первом этаже дома номер шесть — единственного многоквартирного на улице, в нескольких кварталах от места основных событий, потрескивая, горели свечи, и время застыло в капкане из мерцающих язычков огня. На толстых фаянсовых тарелках остывало рагу, нетронутые вилки и ножи как конвоиры застыли по сторонам.
В складках льняной скатерти, расшитой наивным узором, прятались мягкие тени.
Человек, носящий имя Олаф Карслон, самый разыскиваемый гражданин Швеции по состоянию на сегодняшний вечер, так и не прикоснулся к еде. Он разглядывал соединённые пальцы двух рук — мужской и женской. Короткие и толстые, с квадратными бесцветными ногтями — его собственные. А в них вплелись — куда более изящные, украшенные парой серебряных колечек, пальцы Астрид.
Как же так получилось, недоумевал человек. В какой момент остался за спиной шлагбаум главного, основополагающего внутреннего запрета? Оседай, велел Змей. Обживайся, врастай, пускай корни. Становись самым шведским изо всех шведов. Ходи на хоккей и воскресную молитву. Сливайся с пейзажем. Обзаведись семьёй, не мальчик уже.
Но человек противился приказу именно в этом последнем пункте. И строил жизнь, никогда не забывая, кто он и для чего здесь находится. Помня, что однажды может случиться худшее. Как сейчас.
Астрид смотрела на него пристально и печально, пытаясь разгадать причину возникшей паузы. Балансируя между надеждой и отчаянием. Гладя его заскорузлую рабочую ладонь.
«Я должен срочно уехать», — сказал он любимой женщине добрых две минуты назад, чем загнал себя в окончательный, железобетонный, безысходный тупик.
«Когда ты вернёшься?» — разумеется, спросила она, захлопывая дверцу мышеловки.
Беззвучно плавились и отекали модные разноцветные свечи, распространяя запах тепла и уюта. Меньше месяца до Рождества. Уже повсюду распродажи, город лучится иллюминацией, Санта запрягает оленей. И надо бежать.
Оба варианта ответа — правдивый и ожидаемый — не давали ничего. Потому что нельзя было привязываться самому, и нельзя было так привязывать её к себе. Честное безжалостное «никогда», подслащённое убогой ссылкой на неведомые обстоятельства, это какой-никакой coup de grace[3]. Назвать же некий далёкий-далёкий срок, зыбкий как мираж в северном море — означает обречь дорогое существо на пытку, не дать возможности пережить потерю, лишить даже призрачной вероятности построить хоть что-нибудь на обломках разрушенного.
Ей тридцать семь. Им можно было бы родить сына. Построить дом. Посадить целую рощу чёртовых деревьев, пусть тут и так одни леса кругом. Но свечи таяли миллиметр за миллиметром, а впереди не проглядывало ничего кроме бесконечной полярной ночи.
— Что-то на плите? — неуверенно спросил он.
Астрид вздрогнула, непонимающе оглянулась на кухонную дверь, отпустила его руку. Торопливо поднялась, отвела со лба прядь волос. Вышла из гостиной.
Человек сжал зубы, чтобы не закричать. Наверное, так чувствуют себя сорняки, когда штык лопаты подрубает корни, когда рывком за стебель — прочь из земли. Сорняк, сказал он себе. Чего ты хотел? Чего ждал?
Он достал из кармана серебристую металлическую фигурку размером с брелок. Остроносый зверёк, похожий на мышь, но с закрученным по-обезьяньи хвостом, хитро и задорно смотрел на своего хозяина.
Человек на секунду заглянул в любопытные и хитрые звериные глаза. Потом стиснул его в ладони и зажмурился. Словно грозовая туча из ниоткуда выросла в один миг под сводами черепной коробки. Искры крошечных разрядов защекотали нёбо и изнанку глаз. Слюна стала горько-кислой, как от облизанной батарейки. Надбровные дуги онемели, окаменели, в переносицу будто вбили гвоздь.
Астрид убедилась, что огонь погашен, а газовый кран закрыт. Под дальней конфоркой тёмным ободком, похожим на контуры Скандинавского полуострова, застыла убежавшая подливка. Непорядок. Астрид намочила мочалку и подняла чугунную решётку. Сняла с полки бутыль чистящего средства. Заворожённо застыла, глядя как ярко-зелёная струйка захватывает побережье Скандинавии. Под мочалкой поднялась пена, сначала снежно-белая, но постепенно становящаяся кофейно-бурой. Радужные пузырьки тускнели, а грязь с плиты отступала.
Астрид так увлеклась сражением, что не заметила вошедшего на кухню человека. Она, конечно, хотела бы связать с ним жизнь. Если повезёт, то как в сказках: до самого конца. Но сейчас ей было не до него — под пенными разводами ещё скрывались последние очаги сопротивления. Родной край должен быть очищен от бурого захватчика.
Человек быстро сполоснул тарелку и поставил её на сушилку. Положил в посудный ящик вилку и нож. Убрал за стекло бокал на высокой ножке. Постоял у Астрид за спиной с полминуты. Вернулся в гостиную. Негромко включил телевизор. Забрал с каминной полки фотографию, где они сидят на палубе небольшой яхты, свесив за борт босые ноги. Снимок очень контрастный, лица в тени козырьков бейсболок, и видны только широченные белозубые улыбки.
Потом он в коридоре надел ботинки, убрал тапочки глубоко под вешалку и тихо вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Когда сгоревшая подливка капитулировала, и конституционная чистота плиты была окончательно восстановлена, Астрид услышала, что уже началась викторина, и поспешила к телевизору.
Ужин немного остыл, но она поленилась подогревать его. Аст-рид привыкла ужинать в размеренном телевизионном одиночестве, и еда часто остывала. Но микроволновая печь — техника опасная, об этом и в газетах писали, так что лучше уж съесть холодное, чем лишний раз облучаться.
Участники викторины по очереди крутили огромный полосатый барабан, пытались угадать буквы, скрытые под белыми пластинами, и постоянно ошибались. Астрид снисходительно улыбнулась. Она любила кроссворды, шарады, ребусы, головоломки — всё, что помогает коротать время. Ей хватило и первых двух открытых букв, чтобы сразу догадаться: загаданное слово — «СЧАСТЬЕ».
* * *«Розыскать и задержать», значилось под фотографиями. Олаф Карлсон, в фас и в профиль, картинка контрастная, чёткая.
Дэвид Батлер, второй секретарь посольства, беспомощно взирал на досадную опечатку и потел. Две тысячи экземпляров, и всё своими силами, не выходя из шифровальной. За одну ночь, между прочим. Растиражировать листовки, запечатать в сейф-пакеты, разложить по коробкам, надписать адреса, проследить за отгрузкой.
