Марина Ясинская - Синица в руках или Змей Горыныч в небе
После ряда манипуляций выяснилось, что автомат не берет ни рубль, ни два, ни пять и ни десять. Пятьдесят, десять и пять копеек тоже не берет. Российскую копейку держит некоторое время внутри, но потом, распознав подделку, сердито выплевывает наружу. Ну что ж, оставался последний способ, самое безотказное средство, а именно — крепкий удар кулаком по автомату.
Кулак противно заныл, зато в окошечке для возврата монет послышался редкий звон. Балваныч торопливо зашарил в крошечной нише. Выудил добычу: две монеты по три копейки и несколько однокопеечных с гордыми буквами СССР. Надо ж, он и забыл, какие махонькие были тогда монеты. Бросил копейку, нажал на кнопку. Автомат тихо фыркнул, и шипучая газировка вмиг наполнила запотевший стакан. Балваныч выпил ее одним махом. Эх, хороша! И жажда вмиг прошла, и голова прояснилась. И вроде как сил сразу прибавилось. Даже поясница ныть перестала.
Балваныч довольно крякнул. Перебрал монетки, выудил трехкопеечную, задумчиво повертел в руках. Пить больше не хотелось, но очень хотелось узнать, какой в автомате сироп. Хорошо бы, апельсиновый…
Он почти чувствовал сочный цитрусовый вкус во рту. Ему было двадцать, и он первый раз оказался в Москве, на всесоюзном концерте комсомольской самодеятельности. На сцене в Сокольниках шли представления, ребята волновались перед выступлением, а он тогда впервые встретил Катю… Они гуляли вдвоем по аллеям парка, украдкой беря друг друга за руку. Зелень деревьев была яркой, музыка с танцплощадок — зажигательной, жизнь — прекрасной. А газировка — апельсиновой.
"Не стану сейчас", — решил Балваныч. — "Какая нужда, я одним стаканом напился. Да и копеек-то всего ничего, надо с убережью тратить".
— Дяденька, дай попить, — дернул тут его кто-то за рукав пиджачка.
Балваныч обернулся. За спиной стоял чумазый цыганенок лет десяти; живые темные глаза из-под черных кудрей смотрели не просительно, как у других побирушек, а задорно. Видать, не так давно еще на улице ошивается…
— У-у, развелось вас тут, — отмахнулся Балваныч от цыганенка и пошел домой.
До квартиры поднялся — и не заметил, только у двери спохватился, что одолел лестничные пролеты одним махом, без остановок, и за сердце не хватался.
Дома Балваныч обыскал все закутки в квартире и стал счастливым обладателем восьми копеечных и четырех трехкопеечных советских монет. Ссыпав их в карман пиджачка, он решил немедленно проведать, на месте ли еще автомат и узнать, какой же в нем сироп. Но на самом деле Балваныча подгоняло воспоминание о том, как хорошо подействовала на него газировка в первый раз. Он снова хотел испытать давно позабытое ощущение, которое так не ценил по молодости — когда ничего не болит.
Голубоватый автомат никуда не делся. И граненый стакан, как ни удивительно, тоже не сперли. Балваныч опустил три копейки в прорезь и нетерпеливо уставился на зашипевшую струю. Принюхался. Ну, точно, апельсиновый!
Пил Балваныч не спеша, смакуя каждый глоток. Крякнул с удовольствием, сполоснул стаканчик, шаг сделал — и тут его как скрутило! В поясницу вступило, сердце зашлось, перед глазами круги. Ослабевший Балваныч согнулся в три погибели и, тяжело дыша, привалился к автомату.
Мимо, хромая, прошаркал дядя Коля — в мятой дачной панамке и грязной майке, завязанной на загорелом пузе узлом.
— Эге, Балваныч, как тебя скрутило! Может, похмелиться надо? — Достал из кармана вытянутых трико початую чекушку: — Глотни-ка.
В горле обожгло, внутри загорелось — но не полегчало. Только сильнее желудок скрутило. И мысль о "Парадизе" с минералкой показалась вдруг не просто заманчивой, а спасительной. Хотя зачем же в "Парадиз"…
Трясущимися руками Балваныч бросил в автомат копейку, дождался, когда наполнится стакан, и насилу сделал глоток, другой. А едва допил — как рукой все сняло. Чудеса!
Дядя Коля, тем временем с любопытством наблюдал за Балванычем.
— Отпустило, что ли?
— Отпустило, — рассеянно ответил Балваныч и, нахмурившись, задумался.
Надумав, решительно выдохнул и бросил в автомат еще три копейки. Недрогнувшей рукой взял полный стакан и выпил до дна.
Снова скрутило, да так, что свет не мил.
Балваныч, задыхаясь, кинул копейку.
— Ну и сушняк у тебя, — сочувственно покачал головой дядя Коля.
Простая газировка в горло уже не лезла — это ж четвертый стакан! Но эксперимент важнее — и Балваныч мужественно, глоток за глотком, влил в себя все до дна. И снова с последним глотком вмиг отпустило; и такая ясность в голове и легкость в ногах — ну будто заново родился.
Интересно… От газировки с сиропом ему делается плохо, а от простой газировки — напротив, очень даже хорошо.
— Колян, — немедленно решил проверить свои подозрения Балваныч, — Ты, вроде, жаловался, ноги у тебя болят.
— Болят, — буркнул в ответ дядя Коля и рассеянно почесал выглядывающее из-под узла майки пузо. — А тебе-то что?
— Да так, ничего, — Балваныч бросил в прорезь копейку и протянул дяде Коле полный стакан. — На-ка, выпей.
Дядя Коля поначалу отнекивался, не хочу, мол, но, уступив настойчивости Балваныча, все-таки тяпнул стакан.
— Ну, как? — поинтересовался Балваныч, принимая пустой стакан.
— Как-как — нормально, — пожал плечами дядя Коля. — Ладно, пошел я.
Балваныч провожал его внимательным взглядом. Правда, что ли, дядя Коля быстрее идет, или ему только кажется?
От размышлений его отвлек организм. Четыре полных стакана газировки — это вам не шутка. И очень хорошо, что как раз для решения этих проблем через дорогу удобно располагалась застопорившаяся лет семь назад на третьем этаже стройка. Чудеса чудесами, а вот в туалет прямо сейчас надо.
***Под вечер Игорь понял, что вот-вот заснет прямо за рулем и остановился в первом же населенном пункте. Им оказалось зажатое между асфальтовым и железнодорожным полотном село.
Сочная, свежая зелень лугов, среди которых живописно раскинулись высушенные горячим летним солнцем домушки, приятно контрастировала с четырьмя грязно-желтыми, забытыми в железнодорожном тупике вагонами. Под густым налетом копоти на железных боках еще можно было разглядеть три буквы — РЖД, а предупредительная надпись "С горок не спускать" была на диво хорошо видна. Вытоптанная в траве песочная проплешина у самых рельс знаменовала собой местную станцию. Здесь на пару минут останавливались некоторые проходящие составы, и местные предпринимательницы-пенсионерки немедленно подлетали к пассажирам, делая им привлекательные бизнес-предложения: копченая рыба, вареная картошка, соленые огурцы и пиво.
За проплешиной проглядывала почти погрузившаяся в почву асфальтовая клякса, а следом за ней стояло одноэтажное здание из некогда белого, но уже давно уныло посеревшего кирпича. В трех больших окнах можно было разглядеть засиженные мухами занавески позапрошлогодней стирки, а над ними — запыленную, с белесыми следами частого птичьего пребывания вывеску "Элит-бистро" и логотипом Пепси. Повертев головой, Игорь, за неимением альтернатив, направился туда.
В элит-бистро было два стола, горшок с тощей алоэ-вера, пластмассовый магнитофон, откуда, слегка шипя, неслись звуки Русского Радио, похрипывающий настольный вентилятор и дородная продавщица в белом переднике в нарядный, крупный красный горошек. Посетителям здесь предлагали на выбор баночки теплого Пепси и прохладные сосиски, чай, кофе и беляши в налете побелевшего жира. Несмотря на куцее меню, Игорь мучительно долго размышлял, что бы ему заказать — по грозному виду продавщицы он понял, что сидеть просто так здесь ему не позволят. В итоге он остановился на чае, решив, что кипяток и пакетик заварки — это относительно безопасно.
За проведенный в элит-бистро час Игорь прочитал "Краснопартизанские провинциальные ведомости" четырехдневной давности, из коих узнал, что в Подшибаловке прошел районный фестиваль симфонической самодеятельности, а глава местной администрации Римско-Корсаковки, Залётный Ярополк Олимпиадович, решил выдвинуть свою кандидатуру на пост Президента России. До мельчайших деталей изучил вид из окна — на ухабистую улицу, покосившиеся сараюшки, облупленную церковь, шустрых куриц, ленивых коров и деловито копошащихся на грядках баб. За все это время он так и не увидел ни одного мужика, не считая двух чумазых пятилетних пацанов в огромных семейных трусах, заменяющих летние комбинезончики, и дрыхнущего в теньке под забором старика.
А потом, когда ночь окончательно сменила длинный летний день, Игорь устроился поудобнее на заднем сидении своей десятки, опустил стекла и долго смотрел в высокое темное небо, усыпанное звездами, так редко посещающими ночные просторы густо электрифицированной столицы. Над железнодорожным тупиком искрил одинокий фонарь и особенно ярко горела какая-то звезда. Может, Полярная, Игорь наверняка не знал. Откуда-то издалека время от времени доносился протяжный гудок пересекающего бескрайние просторы страны поезда, и звук этот казался единственным признаком жизни на всю округу — с наступлением темноты село замерло и затихло какой-то неуютной, неживой тишиной. И Игорю на миг даже показалось, что воронка народилась именно здесь, что в наступившей ночи она затягивает, поглощает село в себя, и что село исчезает, вымирает прямо у него на глазах.
