Виталий Вавикин - Шарманщик
Они влезают в голову, сжирают твои воспоминания, а потом создают нечто, похожее на шедевр. Книги, картины, музыку… Два миллиарда человек – и всего семь тысяч шарманок. А синедрион сообщает, что искусство впервые после войны переживает небывалый взлет. Единый правитель в Акриде называет цифры, показывает графики. Кому это надо? Жирный покланяется тебе, потому что у тебя есть шарманка. Жирный ненавидит тебя, потому что шарманки никогда не будет у него. Но ведь ты не просил этого! Вот твоя мать – это другое. Она любила книги. Любила искусство. А ты – нет. Но шарманка перешла к тебе по наследству, и ты не можешь от нее отказаться. Как-то раз ты спросил отца, почему он любил твою мать? И снова все дороги привели к шарманке.
Может быть, в голове у твоей матери действительно было много света, и шарманка, питаясь этими мыслями, создавала по-настоящему хорошие книги, но у тебя света нет. Там есть лишь безглазая азиатка и кровавые реки. Но шарманка почему-то не хочет рассказывать о них. Она создает какие-то глупые книги, которые ты даже не читаешь, потому что все равно не сможешь понять, зачем они нужны. Но редактор платит, а люди говорят «спасибо». И ты в меньшинстве. Помнишь художника, с которым ты встретился однажды у своего психоаналитика? Кажется, он тоже жаловался, что его шарманка рисует не то, что он хочет. Может быть, так везде? Может, ни одна шарманка не создает то, чего хочет ее хозяин? Может быть, все это: музыка, литература, живопись, архитектура – все, что связано с искусством, – одна большая подделка? Хотя вряд ли это имеет какое-то значение. Так было, так есть и так будет. Как безглазая азиатка, которая смотрит на тебя и молчит, и кровавые реки несут вниз по течению нескончаемое эхо боли…
* * *Лучи солнца бьют сквозь незашторенные окна, беспокоят словно назойливая муха, заставляя проснуться. Открой глаза. Закури. Клубы дыма заполняют комнату. Ты принимаешь душ. Тело болит. Голова раскалывается. Когда-нибудь шарманка убьет тебя. И все ради чего? Возьми четыре листа, созданные этой машиной. Что за дурацкая история жизни? Ничего общего с твоей. Никаких рек, наполненных кровью. Никакой смерти и хаоса. «Но разве это твоя жизнь?» – читаешь ты, и брови хмурятся, словно живут отдельно от тебя. Что это? Как это? Читаешь дальше. Вот твоя сводная сестра. Вот отец. Почему эта чертова машина включила их в историю? И что это за слепец, который разрушит их жизни? И кажется, что шарманка окончательно спятила. Или спятил ты?
– Можно я приму душ? – спрашивает официантка.
– Делай что хочешь, – говоришь ты.
Она проходит мимо, щеголяя наготой, но ты не обращаешь внимания. Кто-то стучит в дверь. Открываешь.
– Ян Дивнич? – спрашивает представительно одетый мужчина.
Широкие плечи, жесткие черты лица, короткие темные волосы, схваченные на висках сединой, и твердый взгляд человека, который явно не станет тратить время по пустякам. Но все относительно. Не так ли?
– Вы кто? – спрашиваешь ты.
– Писатель.
– Ненавижу писателей.
– Почему бы нам не поговорить в доме? – он заглядывает в комнату, видит голую официантку и спрашивает, сколько ей лет.
– Не знаю, – признаешься ты.
– Может, уже больше шестнадцати?
– Пошел к черту!
– Эй! – возмущается официантка, смотрит на незнакомца и говорит, что ей уже семнадцать. – Если, конечно, вы из Акрида.
– Именно оттуда, – улыбается незнакомец и говорит, что его зовут Шмидт. – Писатель.
– Как романтично! – выдыхает официантка и что-то щебечет о шарманках и росте культуры в индустриальных районах мира.
* * *Ты сидишь в ресторане и ждешь, когда вернутся Шмидт и официантка.
– Никогда не упускай того, что само идет в руки, – говорит Шмидт, подсаживаясь за твой столик.
– Откуда ты знаешь меня? – спрашиваешь ты.
Он заказывает бокал красного вина и достает из дипломата помятую рукопись, которую может создать только шарманка.
– Она еще не закончена, но… – он протягивает тебе кипу макулатуры.
– Я не буду читать, – говоришь ты.
– Я тоже не хотел, – признается Шмидт. – Но когда я увидел, что шарманка пишет обо мне…
– Причем тут я?
– Она и о тебе пишет. Думаешь, как я тебя нашел?
– Вот как? – говоришь и вспоминаешь свою шарманку. – Всегда говорил, что настанет день, и все эти чертовы машины сойдут с ума!
– Легко смеяться, когда от этого не зависит твоя жизнь.
– Что ты хочешь сказать?
– Эта шарманка, – говорит Шмидт. – Это все, что у меня есть, понимаешь?
Ты молчишь и вспоминаешь свою мать.
– Мне досталась она от отца, – продолжает Шмидт. – А отцу от деда…
– Мне тоже шарманка досталась от матери, – говоришь ты.
– А ей?
– Отец подарил.
– Подарил? – Шмидт выглядит обиженным. – Ты издеваешься надо мной? Как можно подарить шарманку?!
– Думаю, когда есть деньги, то можно подарить все что угодно.
– А как же закон?
– А что закон? Бывший хозяин шарманки умер, наследников у него не было, вот ее и передали государству. А там уж, сам знаешь, аукцион и все такое…
– Большие деньги!
– Отец говорил, что если ты любишь кого-то, то не жалко ни времени, ни денег, ни сил.
– Значит, моя шарманка не соврала? – спрашивает Шмидт, мрачнея на глазах.
Ты не ждешь объяснений и говоришь, что твой отец подарил матери шарманку, как только узнал, что она родила ему сына.
– Последний боец, – говорит Шмидт.
– Это еще почему?
– Не знаю, – он пожимает плечами. – Так назвала тебя моя шарманка.
– Странно.
– Не то слово. Ты ведь не был на войне, правильно?
– Был.
– Был?! Сколько же тебе лет?
– Я ушел в семнадцать.
– Но если твой отец мог сделать матери такой подарок, то почему же…
– Я сам хотел уйти.
– В штаб или…
– Слушай, какого черта ты копаешься в моей жизни?! Я знаю тебя всего пять минут, а ты уже считаешь себя моим другом?!
– Я спал с твоей девушкой.
– У нас свободная любовь. К тому же она не моя девушка.
– После войны все относительно. Верно?
– Да, – соглашаешься ты.
– Это тоже моя шарманка написала.
– Что?
– Твой отец бросил вас с матерью, когда тебе было четыре. Он ушел к другой женщине и растит ее дочь…
– Это его дочь.
– Шарманка написала, что нет.
– Твоя шарманка врет.
– Сколько у твоей матери было любовников?
– Откуда я знаю.
– Последнему ты сломал руку.
– Что за…
– Тебе только исполнилось семнадцать, и мать выгнала тебя за этот поступок из дома. К отцу ты идти не хотел, потому что обвинял его в том, что он оставил твою мать, поэтому решил записаться добровольцем.
– Я думал, что ты не знаешь об этом.
– Я думал, что шарманка врет, к тому же ты старше, чем кажешься, а в книге ничего не написано о том, на каком именно этапе войны ты принимал в ней участие. Мне почему-то казалось, что ты один из тех, кто попал под нанобомбы Сереса и после штурмовал великую стену.
– Мне тогда одиннадцать было, если не меньше.
– Понятно. А правда, что после смерти твоей матери тетка продолжала писать тебе письма от ее имени?
– Это тоже твоя шарманка написала?
– Нет. Твоя.
– Моя?
– Ты оставил листы на столе, и, пока твоя девушка принимала душ, я прочитал их.
– Ну, это уж слишком! – теряешь терпение. – Ты лезешь в мое прошлое, занимаешь мой номер, читаешь книгу, которую создала моя шарманка, перед тем как трахнуть мою девушку…
– После.
– Какая разница?!
– К тому же ты сам сказал, что это не твоя девушка.
– Да, но шарманка-то моя!
– Чертова машина. Так ты ее назвал?
– Пошел к черту, – сдаешься ты, снова садишься за стол и закуриваешь сигарету. Шмидт улыбается. – Что тут смешного? – спрашиваешь ты.
– А ведь тебе все это нравится, – говорит Шмидт.
– Что нравится?
– Хаос. Знаешь, как говорят: войны меняются, солдаты остаются…
* * *Вы лежите в постели втроем. Ты, Шмидт и официантка.
– Хорошо было, – говорит Шмидт.
– И кровать что надо, – хихикает официантка. В комнате пахнет потом и сигаретным дымом.
– Ну и что ты думаешь об этом? – спрашивает тебя Майк. Тот самый Майк, который погиб за день до конца войны. Но сейчас он здесь. Рядом. Сидит на стуле и пялится на голую официантку.
– По-моему, немного костлява, – говоришь ты Майку.
– Ночью все кошки серы, – смеется он, и ты смеешься вместе с ним. И тебе снова семнадцать.
– А помнишь ту шлюшку из Янцзы? – спрашивает Майк.
– Еще бы!
– Да! Дали мы тогда жару! – Майк поднимается и подходит к окну. – Слышишь как тихо? – говорит он. – Не к добру это, Ян. Кишками чувствую, не к добру! – он оборачивается, и ты видишь, как из его вспоротого брюха вываливаются на пол внутренности.
– Майк, – говоришь ты.
– Что?
– У тебя… – ком подступает к горлу. Ты что-то шепчешь.
– Ничего не слышу! – говорит Майк и идет к тебе, давя ногами свои внутренности.
