Юлий Буркин - Вика в электрическом мире

– Кофе стынет, – внезапно сообщил, перебив его, Годи.

– Спасибо, – Летов взял чашечку, и, отхлебнув, продолжил: – И вот угораздило меня пойти к ней на именины. Это было четырнадцатого августа, то есть, неделю назад. Она пригласила всю кафедру. Попили, поели, потанцевали… Один раз Милочка попросила меня проводить ее в сад: захотела покурить, но не хотела чтобы курящей ее видел сын. Мы выходили с ней минут на пятнадцать. И все. Честное слово!

– Я пока что и не пытаюсь уличить вас во лжи.

– Да, простите. Мне слишком часто за последние дни приходилось доказывать… Так вот. Именины были в пятницу, а в понедельник утром Милочка подошла ко мне и говорит: «Андрюша, ты разберись со своей подругой – она у тебя слишком ревнивая». Я, конечно, не понял ничего и попросил объяснить, о чем, собственно, речь. Оказывается, в воскресенье вечером Милочке позвонила какая-то женщина и пыталась завязать с ней душевный разговор на тему: «Оставьте в покое моего Андрюшу, у нас с ним серьезно, а вы – лезете…»

Я сначала подумал, Милочка шутит. Но она уверяла, что все так и было, и я решил, что пошутил кто-то другой – с нами обоими. Потому что ни с кем у меня ничего серьезного сейчас нет. Но Милочка мне, по-моему, не поверила.

А позавчера приходит – и сразу ко мне: «Твоя подруга уже достала. Истеричка какая-то. Плачет, умоляет с тобой порвать…» Тут я уже ничего не понимал. Глупая шутка неприятно затягивалась.

В среду и в четверг ничего подобного не повторялось. Но в пятницу Милочка влетела на кафедру с красными от бессонницы глазами, сходу подскочила ко мне и принялась хлестать по щекам. Я пытался уклониться, но она вцепилась мне в волосы. Короче, устроила настоящий скандал…

Неожиданно, когда прозвучало слово «скандал», встрепенулся Джино, хлопая и шурша крыльями, покинул плечо хозяина, достиг незажженной люстры, уцепился когтями за одну из ее изогнутых металлических трубок с плафоном и, в оцепенении, повис вниз головой.

Опасливо поглядывая на него, Летов продолжил свой рассказ:

– А после выяснилось вот что. В четверг вечером Милочке снова позвонили. На этот раз моя самозваная «подруга» уже не просила ее оставить меня и не рыдала в трубку. Вместо того она спокойно и решительно заявила: «Я жду от Андрея ребенка. Но он избегает меня и продолжает встречаться с вами А раз это так далеко у вас зашло, значит, я должна буду сделать аборт. Выходит, вы убиваете моего ребенка. Тогда и я убью вашего; вот что я решила. Мне терять нечего. А не убью, так изуродую: я ему в лицо серной кислотой плесну, у меня ее на работе много. Слава богу, вы меня не знаете, так что, когда я вас с сыном на улице подкараулю, вы и глазом моргнуть не успеете». И бросила трубку.

Милочка промаялась всю ночь, не успокаиваясь ни на минуту, несмотря на выпитый флакон валерьянки. Какие только картины не лезли ей в голову. В конце концов, она остановилась на мысли, что все это из-за меня, это я что-то плету своей подруге-истеричке, а сам при этом делаю вид, что вовсе ни при чем. С этой мыслью, на грани нервного срыва, она и отправилась на работу. И кинулась на меня, только увидев.

– А вы действительно ни при чем?

– Да говорю же, я и понятия не имею, кто ей звонит!

– Хорошо. Больше вам нечего добавить?

– К сожалению, есть…

И Летов поведал о том, как после обеда его вызвал к себе завкафедрой и «посоветовал» покинуть университет «по собственному желанию». Сколько он не пытался убедить шефа в том, что во всей этой истории нет не малейшей его вины, тот только «понимающе» поддакивал, а после «советовал» снова…

– И вы написали заявление?

– Пока нет. Но ничего другого мне не остается.

– А вы так дорожите своим местом?

– Место-то не ахти. Лаборант. Но мне – удобно: я готовлюсь к защите… Да и люди там до последнего времени мне нравились. Сейчас, правда, от меня как от чумного шарахаются: все ведь, наверное, как и Милочка, думают, что я, из любви к психологическому садизму, специально капаю на мозги какой-то беременной истеричке своими несуществующими сексуальными победами…

– А на самом деле?.. – наклонился Годи ближе к Летову, а висящий поодаль Джино резко открыл глаза и, выпучив их, тоже уставился на него.

Тот вспылил:

– Вот что! Я пришел, чтобы вы мне помогли, а не устраивали допрос. Если вы не верите, то мне тут делать нечего.

Джино захлопнул веки. Годи откинулся обратно на спинку кресла. И сказал, усмехнувшись:

– Полно, сударь, не горячитесь. Помочь я вам постараюсь. Правда, я пока еще не знаю, смогу ли я это сделать. – С этими словами он встал. – Кстати, сколько вы намерены мне заплатить?

Летову показалось, что вопрос поставлен несколько некорректно, да и обида еще не прошла, и ответил поэтому уклончиво и слегка вызывающе:

– А сколько бы вы хотели получить? И за что?

– Не пристало вам торговаться. – Годи с притворной сердитостью сдвинул брови. – Не будь вы типичным порождением нынешней пресной эпохи, я потребовал бы от вас удовлетворения за то лишь, что на мой вопрос вы посмели дерзко ответить вопросом…

Пока он высказывал все это, Летов уже вытянул из внутреннего кармана конверт с приготовленной суммой и протянул его ораторствующему. Тот моментально осекся, пересчитал баксы, удовлетворенно кивнул и, бросив: «Ждите», удалился в соседнюю комнату.

Андрей недоуменно смотрел ему вслед. «Чего ждать-то? – думал он. – Сказал бы когда подойти – завтра или через неделю…» Но мысль эта даже не успела еще оформиться, как Годи вернулся в комнату и уселся обратно в кресло.

– Минина Вера Степановна все это устроила, – сообщил он. – Известный вам преподаватель фонетики. Зла она к вам не питает, а преследует сугубо практическую цель. Осенью у нее из армии приходит сын; аттестат у него слабый, да и вообще – оболтус; а поступать надо. Собирается на рабфак, а значит – надо где-то работать. Вот она и хочет пристроить его на кафедру; и присмотр будет, и шансы возрастут: через год все его будут держать за «своего» и вряд ли станут валивать на экзаменах. Вот она и освобождает для него место.

… Летов был так ошарашен, что ушел даже не попрощавшись. Просто встал, молча проследовал в коридор, натянул кроссовки и вышел за дверь. Ошарашен он был не столько подлостью Веры Степановны (хотя и этим – тоже), сколько тем, как быстро и исчерпывающе все объяснил Годи. Откуда он вообще знает о существовании Мининой?!

Летов брел по ночной улице, чувствуя себя, пожалуй, еще более подавленным, чем до визита к Годи. А перед внутренним взором его стояли ехидно вытаращенные глазки летучего мыша Джино.

ПРИМЕЧАНИЕ СОСТАВИТЕЛЯ. Приведенный выше эпизод Андрей описал мне достаточно подробно. Однако между ним и тем, что запечатлено в дневнике, есть немалое белое пятно, которое Андрей не заполнил устным рассказом. Но я и без того знаю, что происходило далее и кратко вам это изложу.

Андрей убедился в абсолютной верности того, что сказал ему Годи. И вновь обратился к нему за помощью: как-то нужно было выходить из создавшейся тупиковой ситуации. В результате мудрого вмешательства последнего, Летов остался на кафедре. Однако содеянное Павлом Игнатовичем так поразило его воображение, что из любопытства он стал частенько захаживать к Годи, мало помалу становясь сначала верным его поклонником, а затем – помощником и другом. (Хотя, последнее определение, пожалуй, страдает чрезмерной эмоциональной окрашенностью.)

Дальнейшее повествование для удобства читателя разбито мною на три равных по объему части.

Часть 1.

Дневник Вики.

Этот Новый год будет самым дебильным Новым годом в моей жизни. Надо же было мне заболеть! Все из-за Вадика с его долбанной любовью. Простояли в моем подъезде часа, наверное, четыре. Даже не целовались. Не знаю, что бы я сделала, если бы он полез. Дала бы по морде или нет? Но все равно он – придурок, а не парень. Читал свои стихи. Стихи плохие, это я почувствовала. Но все равно было приятно. Особенно от того, что почти все он сочинял специально для меня. И еще он рассказывал про своего лучшего друга, который от любви разогнался на мотоцикле и со всей скорости врезался в стену дома. Разбился, конечно, насмерть. Не знаю, врет Вадик или правду говорит. Больше похоже, что врет. Точнее – «фантазирует». А может быть, и нет. Не знаю. Только в подъезде было довольно холодно, и хоть я и стояла, прижавшись спиной к батарее, все-таки простыла. И вот теперь лежу на животе, как камбала. (Мама поставила банки, и спина у меня теперь будет вся в пятнах). Лежу и маюсь от безделья. Вот даже дневник взялась писать. Я уже сто лет мечтала вести дневник, но каждый раз казалось, что начинать уже поздно.

Пришла мама, стала снимать банки, я отвлеклась, а потом перечитала, что написала и убедилась, какая я глупая. Начала с Нового года, а кончила банками. С Новым годом вот что: наш класс уже месяц готовится шикарно его встретить – на лыжно-туристической базе в Ново-Белово (отец Верки Богатовой сделал нам коллективную путевку на пять дней). 29-го туда поедет весь класс, а вернется – 2-го января следующего года. А я телевизор буду, как дура, смотреть. С папочкой и мамочкой.