Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
Зашевелились в Верхневолжске и «тени прошлого». Так председатель исполкома Павел Ильич Романов называл маленький штат единственной действующей здесь церкви, состоящий из священника — старого, одинокого отца Григория, — не менее дряхлого дьячка, пономаря и псаломщика в одном лице — Антипа да еще такой же пожилой одноглазой дьячихи. Они вдруг ударили в колокола, не заглянув, как говорится, в святцы, — ударили неведомо по какой причине: святого праздника в этот день не было, а скликать к вечерне весьма редких прихожан было еще слишком рано.
— Нил Стратоныч, — попросил огорченный председатель своего секретаря, — узнайте, пожалуйста, по какому это поводу оживились «тени».
— Я постараюсь, — согласился секретарь. Он ушел, а Павел Ильич Романов впал в мрачное беспокойство. Он прекрасно знал, что от отца Григория можно было ожидать любой сумасбродной выходки. Странный это был человек. До войны он служил в небольшом приходе на Смоленщине. Похоронив в сорок восемь лет попадью, жил одиноко в ветхом домишке с сыном Егором. Да и тот вскоре уехал в город учиться. В сорок первом Егору исполнилось четырнадцать, он окончил семилетку, мечтал о техникуме и не очень твердо обещал погостить летом у отца. Но когда грянула война, мальчик вернулся в родное село, да там и остался, потому что начались дни оккупации. Отец и сын выходили у себя в подполье четырех раненых-красноармейцев, а потом вместе ушли в партизанский отряд, по смоленским и брянским лесам исколесили немало дорог и участвовали не в одном рисковом деле. Григорий давно ничем не обнаруживал тяготения к церковной службе, только по вечерам, после ужина, сотворял под прощающие усмешки партизан крестное знамение.
В марте сорок третьего сын его Егор был убит при взрыве железнодорожного моста. Раненный в ногу Григорий на руках принес в партизанский отряд стынущее тело юноши, сам вырыл могилу.
После освобождения Смоленщины он покинул родные места, чтобы не растравлять душу, и принял приход в Верхневолжье. Чудной это был поп. Прихожан не баловал, а самой богомольной Авдотье Салазкиной, пришедшей в разгар полевых работ за отпущением грехов, без обиняков сказал:
— Катись ты к чертовой матери, старуха! Ты ни богу свечка, ни черту кочерга. Работать в поле надо, иначе ты ни мне, ни всевышнему не нужна.
Это отнюдь не поповское наставление долго было предметом шуток у горожан, давно забывших дорогу в церковь, а Павел Ильич Романов, встретив как-то отца Григория, остановил его и сочувственно сказал:
— Эх, Григорий Онуфриевич, не по нраву вам служба господня. Я же вижу прекрасно, как ею тяготитесь. Давно бы надо бросить да добрым делом заняться. Мы бы помогли.
Однако или не уловил отец Григорий добрых ноток в его голосе, или притворился непонимающим — резко тряхнул седой гривастой головой и не допускающим возражения басом ответил:
— Ведомо мне, что делаю. Отрицаю бренность мирскую, ибо верую. Против Советской власти во веки веков не шел и помыслов таких не имел, но услужение господу считаю сейчас первым своим делом. — Сказав это, он прищурился и посмотрел на Романова тепло и грустно. Вздохнув, прибавил: — Да и куда я могу сейчас пойти, в мои годы? Уж видно, до конца дней своих придется мне вечный грех за Егорку замаливать.
И удалился, подволакивая простреленную фашистами ногу.
Непонятным он был человеком, и не без основания поручил Павел Ильич Романов своему секретарю разведать замыслы «теней прошлого».
Нил Стратоныч вскоре вернулся и доложил о затее отца Григория. Оказывается, вызвал тот к себе своего единственного служку Антипа и напрямик спросил:
— Слышь, дьячок. Ведомо тебе или нет, что по нашему городу сам Гагарин проезжать будет?
— Ведомо, батюшка, — тощим голосом протянул дьячок, стараясь уловить, к чему клонит его суровый наставник.
— И какого ты на этот счет мнения?
— Думаю, отец благочинный, что полеты в космос не по божьему велению совершаются.
— Ну и дурак же ты, дьяк! — мрачно изрек отец Григорий. — Тебе бы во времена великой инквизиции существовать, а не в двадцатом веке. Юрий Гагарин — это русский богатырь. Он повыше любого апостола.
— Батюшки-светы!.. — задохнулся дьячок.
— Да ты пообожди креститься, — брезгливо отмахнулся отец Григорий. — Что дьяк ты плохой, то мне ведомо. Но знаю я, что как звонарь — первостатейный мастак.
— Еще бы, отец Григорий! Было время, в самом Успенском соборе по молодости на пасху так отбивал!.. Большой колокол гудом гудет, а маленькие, как лихие плясуны, динь-дилинь, динь-дилинь... Искусство, скажу я вам.
— Вот и надо встретить Колумба космоса отличным благовестом.
— Будет исполнено, отец Григорий, — осклабился дьячок, польщенный похвалой. — Я его малиновым звоном угощу. Знаете, какой благовест сочиним! Средний колокол — тот это так торжественно, басовито, настоящей, что называется, октавою... А маленькие такие трели будут исполнять, что прослезиться можно. Голосочки у них этакие сладенькие, как малиновая настоечка, кою вы, батюшка, распивать у меня иногда келейно соизволите.
— Ладно, давай малиновый звон, — решил отец Григорий, не предполагавший, что Павел Ильич Романов расскажет о его затее первому секретарю горкома партии.
— Да пусть побалабонят, — отмахнулся тот. — Ты лучше скажи мне: встречу у городских ворот и вручение хлеб-соли предусмотрел? Нет? Ну вот видишь. А это поважнее, чем беспокоиться о чудаковатом попе.
Романов быстро связался с хлебозаводом, и там ему пообещали изготовить такой каравай, какого еще не едал ни один именитый начальник, а подносить его было поручено лучшему бригадиру хлебозавода, красавице Нине Токмаковой.
...Поздно, очень поздно погасли в эту ночь огни в городских учреждениях. Огромная ярко-желтая луна повисла над Волгой, навела через нее сказочную переправу.
Гулко прогудел проплывший мимо Верхневолжска пассажирский экспресс, прохладный послеполуночный ветерок трепал повешенный у въезда в город алый стяг с приветственными словами в честь первого космонавта. Даже влюбленных парочек на скамейках городского сада было вполовину меньше обычного, да и те на этот раз больше говорили о космосе, чем о земных своих чувствах. Где-то на окраинах беспокойно лаяли собаки, да еще в прибрежном лесу сонно вскрикивала и умолкала ночная птица. Утомленный ожиданием, Верхневолжск медленно погружался в сон. Лишь на самой окраине в деревянном домике с голубыми стенами и резными наличниками курносый, лет двадцати, парень сидел за маленьким столиком. и на листе бумаги рождались под его пером то и дело затем перечеркиваемые строки. Нет, он писал не стихи. Перед ним лежала небольшая почтовая открытка с изображением смеющегося человека, известного теперь всему миру. Завтра этот человек появится в Верхневолжске.
Парень пытливо вглядывался в лицо первого космонавта и ладонью ворошил свои курчавые волосы. Парень меньше всего думал о встрече с Гагариным. Он сам хотел стать космонавтом и слагал об этом до невразумительности длинное письмо.
Парня звали Алеша Горелов.
* * *В Верхневолжске самой лучшей, предназначенной для встречи высоких гостей машиной была зеленая «Волга», которую рачительный Павел Ильич Романов берег как зеницу ока. На этот раз ее водителю была поставлена задача возглавить колонну машин, сопровождавших Гагарина, и привезти космонавта к деревянной трибуне на центральной городской площади, служившей для митингов на всех революционных праздниках.
Уже был подготовлен список ораторов. Словом, все хлопоты были закончены, каждый из устроителей встречи знал, что и когда ему делать. В лучшей столовой города собирались накрыть «руководящий» стол, а сам Павел Ильич Романов даже речь заготовил. И вдруг, как гром среди ясного неба, — звонок из области:
— Имейте в виду: Гагарин к вечеру должен быть в Москве. В вашем городе он задерживаться не будет. Так что никаких митингов не затевать. Ясно?
— Ясно, — упавшим голосом произнес председатель исполкома.
К полудню городская площадь бурлила от народа. По обеим сторонам центральной Первомайской улицы выстроились встречающие. Весь город хлынул сюда. После обеда над Верхневолжском пронесся ливень, неожиданно шумный и озорной. Он вымочил до нитки всех и едва лишь закончил свою бестактную проделку, как засияло солнце и мгновенно высушило мостовые, так что тому, кто приехал в город уже после ливня, трудно было понять, отчего в жаркий сухой день толпятся на улицах совершенно мокрые люди.
Было уже около пяти вечера, когда по рядам, от окраины до центральной площади, пронеслось: «Едет!» Именно в эту минуту колонна из нескольких легковых машин замедлила скорость перед въездом в город. В переднем открытом ЗИМе в наброшенном на военный китель пыльнике сидел Юрий Гагарин. Еще не доехав до городской черты, космонавт сбросил пыльник и встал, приветственно подняв руку. Машина остановилась перед аркой, на которой алел транспарант. Юрий Гагарин вышел из машины, принял хлеб-соль из рук розовощекой Нины Токмаковой и чинно ее расцеловал. Павел Ильич Романов, заготовивший от имени городского исполкома пространную речь, позволил себе лишь несколько слов:
