Мери Каммингс - Серебряное небо

Лесли повела плечами, сбрасывая лямки волокуши. Парни заглушили моторы, ни один из них даже не потянулся к револьверу.

Одинокая женщина, да еще без огнестрельного оружия, в их представлении была легкой добычей. То же, что у женщины имелась поклажа, делало эту добычу еще и ценной.

Пока же можно и покуражиться, и побалагурить.

Первым начал один из братьев:

— Ну и куда ты путь держишь, красавица?

Красавицей Лесли себя никогда не считала, но ответила четко и исчерпывающе:

— В горы.

— А чего от нас убегала?

— Я не убегала.

— А нам показалось, что убегала, — хохотнул парень. — Вот мы и решили догнать тебя и узнать — неужто мы такие ужасные?

За спиной у него чуть шелохнулись кусты. Еще шелохнулись, сбоку…

— Я не убегала, — повторила она. — И вообще не понимаю, что вам от меня нужно! — пусть считают ее какой угодно дурой — лишь бы им не пришло в голову сейчас обернуться!

— Да вот спросить хотим — тебе, случайно, не страшно одной?! — продолжал веселиться парень.

— Одной, — Лесли интонацией подчеркнула это слово, — не страшно.

— Ну ладно, хватит, — сказал мексиканец. — Давай, показывай, что у тебя там, — кивнул на волокушу.

— А в чем дело?!

— Я сказал — давай сюда мешки! — он выразительным жестом положил руку на револьвер.

Она постаралась изобразить на лице испуг — пусть уверятся, что ей не придет в голову сопротивляться — нагнулась, отвязала верхний мешок и швырнула к ногам мексиканца.

Чтобы поднять его, тому пришлось сойти с седла. Придерживая одной рукой мотоцикл, он потянулся к мешку — и в этот момент Лесли выстрелила. Прямо от бедра, не поднимая арбалет.

Он еще падал, схватившись за пробитую стрелой шею, а она, выхватив мачете, уже метнулась к рыжему весельчаку.

— Бей!

О третьем парне можно было не беспокоиться — собаки ринулись на него со всех сторон, словно выметнувшись из самой преисподней.

Противник Лесли перехватил ее правую руку с мачете. Падая вместе с ним и с мотоциклом наземь, Лесли вцепилась зубами ему в щеку. Парень успел ударить ее в челюсть, прежде чем левой рукой она пырнула его под ребра выхваченным в падении ножом; выдернула лезвие из раны и ударила снова — сверху, наискосок, за ключицу.

Изо рта парня хлынула кровь, он дернулся и обмяк. Лесли вскочила, оглядываясь.

Подстреленный мексиканец хрипел и корчился рядом со своим мотоциклом. Третий парень лежал неподвижно, залитый кровью — Лесли хватило одного взгляда, чтобы понять, что живые так не лежат.

Все еще не отошедшие от горячки боя собаки бродили вокруг и порыкивали друг на друга.

Подойдя к мексиканцу, Лесли перерезала ему горло и выдернула стрелу.

Кажется, все — все трое готовы… Тяжело дыша, она присела на песок. Опустив голову, закрыла глаза — ее колотило; сердце, казалось, сейчас выскочит из груди.

Сдвинуться с места ее заставили ударившие по спине капли дождя. Она подняла голову — Ала, сидевшая перед ней носом к носу, обрадованно замела хвостом.

— Да, — Лесли через силу улыбнулась ей, потрепала по шее. — Молодец, ты все сделала правильно.

С трудом выпрямилась. Челюсть немилосердно болела, еще болело колено — она не помнила, когда ушибла его. Но рассиживаться было некогда — трупы так оставлять нельзя… и мотоциклы, ясное дело, тоже.

Придется сбросить их в ущелье в миле отсюда, и делать это нужно не мешкая — если, конечно, она хочет сегодня ночевать в пещере, а не под дождем.

Одежду парней Лесли брать не стала, взяла только ремни с массивными бронзовыми пряжками. С одной из них грозно скалился нетопырь с глазами из красных камешков, две пряжки были в форме сов. Что ж, с выдумкой и практично: в случае чего живот от удара защитит. Когда-то и у нее была похожая пряжка — тоже нетопырь, но попроще и без камешков в глазницах. Может, даже тот же умелец делал.

Еще взяла еду: вяленую баранину, хлеб — испеченный по меньшей мере неделю назад, он высох, но был вполне съедобен — и несколько катышков сухого овечьего сыра. Кроме того, канистру с бензином (тяжело, конечно, но не оставлять же!) и кое-что из вещей: патроны, один из револьверов — тот, что выглядел поновее — и два ножа, один — в красивых ножнах и с наборной ручкой.

Совесть Лесли ничуть не мучила: повернись дело иначе, и сейчас эти парни разбирали бы ее имущество, решая, что взять, а что выкинуть.

К багажнику одного из мотоциклов был привязан мешок, набитый вещами — судя по всему, путников, которым повезло меньше, чем ей: короткий нож, какими пользуются охотники на змей; штаны из плотной ткани, засалившаяся на рукавах замшевая куртка — на груди пробита пулей, вокруг пятна крови. Еще одна курточка, поменьше — на ребенка лет семи, тоже поношеная. Потертые, с исцарапанным стеклом женские наручные часики; лифчик — сильно поношенный, но фабричного производства, кожаная юбка…

Сама Лесли бы такой добычей погнушалась, но эти стервятники, похоже, брали все, что представляло маломальскую ценность.

Мужчина, женщина, ребенок… Интересно, ребенка они хоть пощадили?

Пришлось сделать три ходки к ущелью и обратно, а перед этим натянуть над волокушей наискосок, на двух опорах, кусок водоотталкивающей ткани, чтобы уберечь вещи от дождя. Под этот тент тут же сбились собаки — они тоже не любили сидеть под дождем.

К тому времени, как Лесли вернулась в последний раз, она вымокла насквозь. Присев под тентом, наскоро сжевала кусок вяленого мяса и сделала пару глотков самогона из найденной в вещах мотоциклистов металлической фляжки.

— Ну что? — обвела взглядом собак. — Пошли? — встала, свернула тент, закрепила его на волокуше так, чтобы прикрыть мешки. — Понимаю, что дождь, но зато сегодня мы будем ночевать в пещере. Я костер разведу — тепло, хорошо. Похлебку сварю, и у нас еще вяленое мясо есть…

Обычно десять миль она проходила часа за два с половиной, но не тогда, когда ноги в низинках разъезжаются в грязи, а перегруженная волокуша давит на плечи. Лесли шла и шла, но казалось, что смутно просвечивающие сквозь пелену дождя горы отступают все дальше и дальше.

С сожалением вспомнила об осле — будь он рядом, они бы давно уже добрались до пещеры. Да и… все-таки больше трех лет этот осел, которому она так и не удосужилась дать имя, был ее верным спутником, она привыкла к нему и по-своему привязалась. Длинные уши, глаза с хитринкой, бархатистый нос, которым он подталкивал ее руку, когда хотел получить лакомый кусочек… всего этого уже не будет.

Об убитых парнях она больше не думала — и не такое в ее жизни случалось. А сегодня — повезло, справилась; выжила и уцелела.

Таков уж был неписаный закон этого мира — мира двадцатого года после Перемены: если не хочешь, чтобы убили тебя — убей первым!

ЧАСТЬ I

ЛЕСЛИ БРИН ПО ПРОЗВИЩУ АПТЕКАРЬ

«Мы живем на обломках погибших цивилизаций… что же такого особенно бессмертного в нашей теперешней?»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Это был метеорит — огромная каменная глыба, прилетевшая откуда-то из глубин космоса и с размаху врезавшаяся в Землю. Правда, один старик на востоке — вроде бы он был из ученых — называл другое слово: дамоклоид,[1] но люди в поселке, где он жил, утверждали, что в последнее время он частенько заговаривается.

Как бы то ни было, именно этот, рухнувший в Атлантический океан в районе тридцатой параллели чудовищный посланец неба и стал причиной Перемены — потому что после его падения уже ничего не было и не могло быть по-прежнему.

Лесли было тогда всего пять лет, но она хорошо запомнила этот день. Мама, держа за руку, вывела ее на улицу, остановилась и уставилась в небо. Вокруг стояли другие люди и тоже молча смотрели вверх.

Скоро ей наскучило стоять, она подергала маму за руку, но мама сердито цыкнула на нее и снова уставилась вверх. Они стояли так долго — казалось, бесконечно. Мама отпустила ее и сложила ладони на груди, будто молилась. Потом кто-то закричал: «Смотрите, смотрите!» — и через секунду Лесли увидела на горизонте зарево.

Розово-оранжевое, оно сначала росло, залив чуть ли не полнеба, потом стало медленно уменьшаться, приобретая пурпурный оттенок. И тут земля под ногами вдруг вздрогнула, Лесли не удержалась на ногах и упала. Ушибла локоть, заплакала — а потом заплакала еще громче, оттого что мама не пришла сразу утешать, а все стояла и смотрела на багровеющее небо.

Отца своего Лесли Брин не помнила. Мама говорила, что он был летчиком и погиб еще до ее рождения. У мамы на секретере стояла его фотография — молодой, веселый, в парадной форме и фуражке с высокой тульей, он вскидывал вверх руку со сложенными колечком пальцами: «Все о’кей!»