Реванш титанов. Битва за грёзы - Алексей В. Мошков
Меж тем народ принялся бодро оттаскивать столики к ограждению веранды, а кресла и стулья составлять в один большой не то круг, не то овал, в котором нашлось место и для инвалидной коляски Инны Константиновны. Барни ничего не оставалось, как присоединиться к общей компании, расположившись между Анатолием и Вованом. Его новые знакомые, не дожидаясь напоминания, принялись выключать свои мобильники, и Медведев волей-неволей последовал их примеру, успев отметить, что у него два пропущенных звонка, и странно, почему браслет о них не сообщил. Затем все подали руки соседям, создав неразрывную цепь из рукопожатий.
Медоед включил запись, и собравшихся накрыл чей-то мелодичный голос, поющий на незнакомом языке. Кому он принадлежал, было сложно сказать — то ли женщине с контральто, то ли драматическому тенору, — но этот голос манил и звал за собой…
…и Барни почувствовал, как проваливается в особенный сон. В последнюю долю секунды он вдруг чего-то испугался, но выплыть на поверхность и проснуться уже не смог, несмотря на все свое отчаянное желание, словно его утаскивало вниз водоворотом. Тогда он мысленно закрыл глаза и представил себя на крыше. Нет, не на той, среди небоскребов, где с ним разговаривал дед, а на простой крыше старой пятиэтажки, где пахло разогретым под солнцем гудроном и ворковали голуби. Здесь он во сне ни разу еще не был, но, когда обнаружил, что его задумка увенчалась успехом, почему-то почувствовал себя куда увереннее, чем если бы попал на набережную или на любимый пляж.
— Привет, — улыбнулся ему застенчивый мальчик с брекетами на зубах. — Здесь я могу не носить очки и все вижу. Правда, здорово?
Борис всмотрелся в собеседника и с огромным удивлением узнал в подростке Анатолия.
— А как тебе я? — Облаченная в наряд из блесток танцовщица варьете лихо встряхнула вставленными в немыслимую прическу страусиными перьями.
— Констанция, не смущайте нашего друга, — словно из-под земли возник Медоед, который здесь, на удивление, был вполне похож на себя самого. — Знаете же, голубушка, что в сновидении вы всегда пленительны и обворожительны. Я сам, помнится, крутил здесь с вами роман целых два безумно прекрасных месяца.
— Вы несносны, фи! — Танцовщица таки шлепнула сложенным веером по губам Антона. — Вот что вам мешало хотя бы чуть-чуть продлить интригу?
Вован, превратившийся в иллюзии в бугрящегося мышцами монстра ростом раза в полтора выше любого присутствующего здесь человека, по-дружески ткнул Барни кулаком в плечо.
— А у тебя вполне достойная спальня, — успел он с одобрением оглянуться, как к ним подлетел все тот же Медоед.
— Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать наши кабинеты, — рявкнул он на Вову, но тут же осекся и, повернувшись к Борису, продолжил уже вполне миролюбиво: — У нас сегодня куда более важное дело, ради которого мы сюда и прибыли. Поэтому давайте наконец-то исполним то, что должны.
Все вновь встали в круг и, начиная с Толи, стали произносить одну и ту же короткую фразу:
— Мой сон да будет сном твоим!
Последним ее произнес Вова, после чего круг замкнулся и все вопросительно посмотрели на Медведева. Понимая, что от этого в высшей степени глупого ритуала не отвертеться, Борис с тоской выговорил:
— Мой сон да…
И тут началось что-то невообразимое: контуры крыши вдруг исказились, стоявшие на ней люди попадали и налетевший невесть откуда торнадо, подхватывая одного за другим, принялся, подобно гигантскому дворнику, метлой смахивающему листву, уносить их прочь. Оставшийся в полном одиночестве Барни не успел удивиться этому неожиданному коллапсу… как пришел в себя в ротанговом кресле на веранде кафе. Вокруг уже стемнело, и, помимо штатной подсветки, зажглись большие подвесные фонари.
— Что это было? — поинтересовался Борис у окружающих.
— Понятия не имею, — призналась кареглазая Наталья, а колобок Егорыч вдруг скривился, прижал ладонь ко рту и опрометью ринулся к выходу.
— Увы, с ним такое частенько бывает, слабый вестибулярный аппарат, — вполголоса сообщил Борису Медоед, после чего вышел в центр и громко произнес: — Все в порядке, наш снотворец успел произнести формулу, и отныне мы одна большая семья. Давайте поздравим его и друг друга с этим знаменательным событием!
— Поздравляем! — раздался нестройный хор голосов, а затем кто-то начал аплодировать, и в овациях совершенно потерялись дальнейшие слова.
Барни скосил глаза на браслет. Ничего себе засиделся, на часах начало одиннадцатого, пора бы уже и честь знать.
Видимо, остальные собравшиеся были солидарны с ним в этом порыве, потому что принялись расходиться по домам. Поскольку каждый рвался отдельно попрощаться с Медведевым, ему волей-неволей пришлось еще немного задержаться.
— И что теперь? — спросил он Антона, когда кафе опустело.
— Ты всегда можешь встретить любого из нас, кого сам захочешь, на своей крыше. И в гости во сне ходи сколько влезет. Благодаря формуле мы сделали прозрачными друг для друга границы наших снов, так что физический контакт для общения уже не требуется.
— А если я не хочу никого видеть? — внутренний педант Бориса одержал очередную победу.
— Никаких проблем, — ничуть не огорчился Медоед. — Что, устал сегодня? Рассчитываешь отпасть и не думать ни о чем?
— Ага, — подтвердил Барни, не собираясь вдаваться в лишние подробности.
— Тогда просто скажи перед сном: «Хочу побыть один» — и никто тебя не потревожит.
— Так просто?
— А это дело вообще несложное, особенно для снотворца, — подмигнул Антон.
— Сколько я должен за еду?
— Забей, — отмахнулся Медоед. — У нас для этого членские взносы предусмотрены, вполне, кстати, терпимые. Сбрасываемся на кофе и печенье, а как в кубышке показывается донышко, снова пускаем шапку по кругу. Но это явно не та тема, которую имеет смысл сейчас обсуждать. Так что вызывай такси, ты уже еле на ногах стоишь.
— Но я так и не понял, что сегодня произошло, да и к обряду тоже вопросы есть, — не унимался Медведев. — Хотелось бы знать подробности.
— Если я начну тебе все рассказывать, нам и двух суток не хватит, — усмехнулся Антон. — А я, между прочим, тоже устал после трудовой недели, да и от ритуала. Так что, если не возражаешь, поговорим об этом завтра, но только после обеда. Тот, кто потревожит меня до полудня, будет предан анафеме
