В. Галечьян - Четвертый Рим
— А дальше порка, — горестно вздохнул педагог. — Для всех нас занятие мучительное, но необходимое. Желаете присутствовать?
— Для показательного урока могли бы сделать исключение, — поморщился майор-председатель. — В самом деле, смотреть на голые задницы — наше ли дело?
— Я исключение сделать могу, — проникновенно возразил батюшка. — Однако должен я не о своем покое думать, а о душе моих воспитанников. И если один раз пренебречь наказанием…
— Душу розгами не наказывают, — безапелляционно прервал его знаменитый историк. — Впрочем, не наше дело лезть в воспитательный процесс. Секите, а я, пожалуй, пойду.
Академик вышел в коридор, а вслед за ним ушло большинство попечителей. Желающих смотреть на голые детские попки оказалось не больше трех человек.
В коридоре член совета, обещавший доказать, что разбазаривание державы Российской дело давнее и концом века не ограниченное, попросил у майора сигаретку, а закурив, продолжил:
— Беда ваша, академик, в том, что историю вы изучаете, отталкиваясь от идеи, в данном случае идеи великой Российской империи, а не смотрите на нее непредвзято. В физике сказали бы, что вы влияете на чистоту эксперимента. Ваше имперское мышление не позволяет вам обвинять величайших российских собирателей от Калиты до Сталина в преступлениях против человека. И если я вам задам вопросик сакраментальный, зачем нужна великая империя и зачем нужны великие идеи? Вы мне на него не ответите. Не ответите потому, что вопросы вам покажутся неправомочными и даже кощунственными. Мол, зачем солнцу светить или бога любить. А я все-таки повторю вопрос: зачем нужны все великие идеи? Во всяком случае, исторические.
Профессор усмехнулся, но в самом деле отвечать не стал.
— Вот видите, — продолжал его оппонент, нервно теребя узел своего галстука, — а между тем у человека непредвзятого и мыслящего реальными и бытовыми категориями все-таки складывается свой ответ: растащили империю на сто кусков, но сам этот факт еще ничего не значит; если люди в каждом куске живут богато и счастливо, если их никто не угнетает, то зачем нужна была империя, в которой все жили плохо. Для меня критерием необходимости большого государства являются условия жизни, и духовной в том числе, его граждан. Если граждане несчастны, значит, мощь государства направлена против них, а не для защиты. Не изволите ли свою точку зрения дать? Зачем государство нужно?
— Вы в одном только правы, — неохотно и резко начал Наперстков. Слова из него выворачивались туго, как болты приржавелые из железа, — что вопрос это непростой. Но в Метаистории простых вопросов не бывает. Это не арифметика с алгеброй. Вы как бы невинно перемешали понятия империи и государства и уравняли Калиту с Горбачевым. Не хотелось бы вас оскорбить, но боюсь недостаточно изучали вы даже самый основополагающий труд нашего великого святого. Иначе вам было бы очевидно, что превращению России из окраинной восточноевропейской страны в великую евразийскую державу, заполняющую все полое пространство между Северо-западной, Романо-католической, Мусульманской, Индийской и Дальневосточной культурами (то есть между почти всеми культурами, ныне существующими), следовало придавать особое значение. Ввиду всемирно-исторического назначения России эти пространственные резервы должны послужить ареной для творческих деяний сверхнарода, которые были прерваны большевиками, но свидетелем которых явятся уже наш и двадцать второй век.
Культура, призванная перерасти в интеркультуру, может осуществить свое назначение, лишь тесно соприкасаясь со всеми культурами, которые она должна ассимилировать, объединить и превратить в планетарное единство. Раз русский сверхнарод предназначен стать реактивом, трансформирующим и себя, и все сверхнароды мира в духовно единое Человечество, то ему должны быть уготованы пространства, соответствующие размаху его борьбы, его идей и творческого труда. Ведь уже были явлены вершины мирового романа и музыкальной культуры в девятнадцатом веке, истинно народной — примитивистской и истинно элитарной — постмодернистской живописи, авангардного балета и поэзии в двадцатом веке. То ли будет с воцарением Мирового правительства Розы Мира! И с этой позиции, чуть лучше живется населению стран или чуть хуже, не так важно. Важно, чтобы каждый гражданин воспитывался в правильном национально-религиозном духе. И тогда даже некоторая скудость внешних жизненных обстоятельств не будет его смущать.
— Стало быть, вы за царство нищих! — вскричал его упрямый оппонент. — Все, что вы говорите, — просто демагогия. Уже сто лет история России пошла в такой косяк, что каждый гражданин ее живет, будто погруженный в озеро нищеты духовной и физической, так что только кончик носа выглядывает из тины и камышей. Забота о ежедневном пропитании и одежде, а также личной безопасности занимает полностью время и мысли гражданина российского, и все равно не хватает ему ни того, ни другого, ни третьего. Из ваших слов незримо следует, что недостаток средств возмещается духовной свободой и концентрацией творческих сил. В самом деле, это может подойти старцу, бродящему по стране, или отшельнику, но, согласитесь, не могут все быть юродивыми или пустынниками. И я говорю, что нищета, как духовная болезнь, травит ум, разлагает и уничтожает нацию. Сколько же великих умов дала наша страна за время большевистского и постбольшевистского правления. Трех или, может, четырех. Пальцев одной руки хватит. — С этими словами говорящий действительно принялся загибать пальцы. — Одного писателя — Солженицына, двух физиков — Ландау и Сахарова, еще кого? Зато погубили великих десятки, талантливых тысячи и способных без числа. Если в этом божественное провидение, на кой черт оно такое нужно?
— Эх, дяденьки, дяденьки, — раздался укоризненный голосок прямо из-под колен говорящего.
Попечители потрясенно посмотрели вниз и увидели удивительного ребенка Илюшу, который одной рукой гладил поверх джинсов высеченную попку, а другой с видом философическим ковырял в носу.
— Мы эти ваши диспуты еще в первой четверти проходили. Неконструктивные они, потому что основаны на голой предубежденности и не подкреплены модельной логикой или формальными доказательствами. Какой дурак не хочет жить хорошо, и каждому лестно думать, что ради него и ему подобных организован гигантский институт государственности. И чем хуже он живет, этот дурак, — при последних словах дитя уцепилось за ремень оппонента академика и вздохнуло, — тем ему эта полуистина кажется правдивей. Но каждый из тех, кто работает в государственном аппарате, пришел в него вовсе не с той целью, чтобы какому-нибудь ивану-дураку хорошо жилось, а со своей собственной. Во-первых, вскарабкаться как можно выше по служебной лестнице и, во-вторых, при этом самому хорошо жить.
Из такого рода желаний работников аппарата и складывается его функционирование. Конечно, может быть, раз в десять лет, а скорее, в двадцать пять и найдется какой-нибудь идеалист, который тщится о своем народе, так, во-первых, его запросто предадут те, кто, кроме как о себе и своей семье, ни о чем больше не тщится, во-вторых, за какие-нибудь несколько лет обкатает его системка так, что он еще хуже других станет, ну а, в-третьих, все его желания бред, голая шизофрения на фоне государственности, так вот сумасшедшие заведения и пополняются съехавшими с последнего ума идеалистами.
Тут удивительно развитый ребенок отпустил ремень оппонента и перешел к академику.
— Откуда ты так хорошо знаешь эту тематику? — ласково спросил у ребенка попечитель, гладя его по лысой головке.
— Мой папа был такой идеалист, — ответил мальчик, судорожно сжав кулочки и бодая Наперсткова в грудь. — Уж мы с матушкой по этим домам находились, — и мальчик горько заплакал, орошая пиджак академика.
На этом дискуссия закончилась, потому что прозвенел звонок и школьники с воплями и свистом выскочили изо всех дверей.
2. ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЛАН
— Вы трусы, — сказал Петя решительно, и жирный его животик затрясся от гнева. — Давайте, догнивайте в этой помойке, скоро еще война будет, мой отец вчера говорил.
— С кем война-то? — спросил недоверчиво Василий, тряся длинными локонами, — поди, для войны запасы продовольственные нужны, а вся империя хлебов сеет — воробьям на поклев.
— Со всеми, — отрубил Петя, и его круглые глаза еще больше увеличились, — со всеми, кто под нами был. До великого примирения. А жрать, что война, что без войны, все равно нечего.
— Если война будет, так и в Крым незачем ехать, — рассудил Илюша, — стало быть, и валюту добывать ни к чему.
— Дурак, идиот, — налетел на него вспыльчивый Петя с кулаками. Дело происходило в подвале, и оглядываться было не на кого. — С валютой ты любую войну выдержишь. Кроме того, с Крымом войны не будет. Крым-то не татарский, а турецкий.
