Александр Розов - Чужая в чужом море
— В частности, в программы всемирного отказа от «домашнего атома» и от плаферов?
— Вы имеете в виду микро–АЭС и гипер–продуктивные планктонные поля?
— Да. Можно узнать, какие ресурсы вы намерены сберечь таким отказом?
— Целостность природной среды, — ответил сопредседатель Фонда, — микро–АЭС в руках мелких групп людей – это источник радиационной угрозы. Гиперпродукция планктона представляет угрозу экосистеме Мирового океана.
— Но у нас нет других источников энергии, кроме атомных и биотопливных, — заметил Карпини, — На солнечных элементах и ветровых генераторах далеко не уедешь.
— Просто вам надо снизить энергопотребление, а не повышать его.
— У нас потребляется 2 мегаватт–часа на человека в год, а в странах так называемого «Запада» – 8. Почему бы им не снизить энергопотребление в 4 раза, хотя бы до нашего уровня?
— По–человечески, я понимаю ваш аргумент, мистер Карпини, но давайте исходить из реальности. Чтобы так снизить энергопотребление, индустриально–развитым странам придется разрушить 3/4 своих производств и инфраструктуры — это как во II мировой войне. Вам для возврата к нормальному в вашей стране уровню 0,5 мегаватт–часа на человека в год, достаточно закрыть несколько новых амбициозных проектов. Фонд «Устойчивое развитие» готов выплатить вашей стране соразмерную компенсацию.
— Соразмерная – это сколько?
— Я думаю, мы могли бы найти для этой цели около миллиарда долларов. Разумеется, такая выплата будет произведена не сразу, а примерно в течение 10 лет.
— Каждому жителю — 10 лет подачек в размере 10 долларов в год, — мгновенно сосчитал Карпини, — Это за возврат в отсталость и нищету, за отказ от безопасности, за остановку проектов, которые через 5 лет принесут несколько тысяч долларов на жителя в год. Вы решили переплюнуть своих предшественников, которые покупали у наших аборигенов жемчуг за стеклянные бусы?
— Вы неправильно меня поняли! – возмутился сопредседатель фонда.
— Я понял вас даже лучше, чем вы сами себя понимаете. Это простой бизнес: через ваш фонд оффи–плутократия, те самые миллиардеры, с которых мы начали, платят за то, чтобы технико–экономическая отсталость, военно–политическая зависимость и нищета населения в развивающихся странах сохранялась вечно. А разговоры о ресурсах панеты – это для PR. Как разговоры о культуртрегерстве для оправдания колониального разбоя.
— Вы передергиваете! – крикнул сопредседатель фонда, — все совсем не так.
Его объяснения прервал сухой удар судейского молоточка по столу.
— Суд получил достаточно информации по этой теме, — констатировал Хехо Атанао.
…
Эти диалоги перед теле–камерами были только началом необычайно длительного (по меркам Меганезии) судебного процесса. Он продолжался более месяца – еще бы: суд обязан был заслушать показания более 10 тысяч человек. Тем не менее, можно вполне уверенно утверждать: принципиальные решения были приняты в тот, первый день. В прессе того периода (прежде всего – в европейской) доминировало мнение о том, что Микеле Карпини целенаправленно добивался самых жестоких приговоров и ради этого постоянно нажимал на «болевые точки» меганезийского общества и Верховных судей. Путем известных со времен Сократа риторических и софистических приемов, он очень убедительно показывал обвиняемых маньяками–садистами, религозными фанатиками, диверсантами «потенциального противника» и наемниками неоколониализма. Якобы, калабрийские обычаи требовали от Карпини непременного пролития крови обидчиков.
Масс–медиа любит создавать образы маньяков–мстителей, т.к. эти образы захватывают аудиторию и повышают тиражи и рейтинги. Реальность, как правило, куда прозаичнее. Карпини хотел, чтобы ему и его фермерской ассоциации не мешали работать. Больше всего его бы устроило, если бы из страны просто выслали всех агитаторов «Анти–ГМ». Ему казалось, что для такого исхода дела надо представить оппонентов политической партией убежденных противников Хартии, никак не меньше. Обилие расстрельных приговоров по итогам процесса стало для него крайне неприятным сюрпризом — так утверждают его коллеги по Ассоциации Фермеров и по Техническому Университету. Уклонившись от поздравлений по поводу своей впечатляющей победы, он сослался на усталость и улетел «для отдыха в жанре хобби» на юго–восточный угол Меганезии, архипелаг Питкерн, и занялся необитаемым островом Хендерсон в 130 милях к северо–востоку от столицы архипелага – острова Адамстаун–Питкерн. В то время Хендерсон представлял собой бесполезный прямоугольник известковой суши размером 3x6 миль, лишенный пресной воды. Здесь росли полинезийские суккуленты, которым достаточно влаги из воздуха – и всё. Идеальный агротехнический полигон для отработки методов хабитации… и для того, чтобы скрыться с глаз публики.
Через 3 месяца Микеле Карпини, как ни в чем не бывало, вернулся на Футуна к своему fare с фермой и к преподаванию в университете. Основанная им и его товарищами по «Ордену Фиолетовой Летучей Рыбы» экспериментальная площадка на Хендерсоне за следующие несколько лет превратилась в симпатичный поселок Коста–Виола–Нова. Показательно отношение Карпини к коллегам своей жены. С теми из них, кто пришел в INDEMI после «Дела биоэтиков», он замечательно ладит, а тех, которые работали там в период этой истории — на дух не переносит. Он считает, что в «Деле биоэтиков» из него сделали преферансного болвана или, как говорят в спецслужбах, «поюзали в темную».
Надо отметить, что меганезийское общество ничуть не было шокировано жесткостью приговора «биоэтикам». Большинство людей разделяло мнение суда (в этом нет ничего необычного: при репрессиях Сталина, Гитлера и Мао большинство тоже поддерживало расправы над «врагами народа»). Гораздо важнее поведение меньшинства. При других исторически известных репрессиях, меньшинство подавленно молчало, боясь разделить судьбу тех, кто уже попал в политическую мясорубку. В Меганезии было иначе. Здесь меньшинство открыто возмущалось. На сайтах, на ACID–TV и просто на улице «Процесс биоэтиков» порой называли судебным каннибализмом и позором Океании. Суд только один раз применил к такого рода оппонентам какие–то санкции: 40 девушек, которые, покрасившись красной краской, выложили из голых тел надпись «SHAME JURY» на Дороге Кенгуру и полностью перекрыли движение, были арестованы, и Лантонский городской суд вынес приговор, над которым хохотал весь округ: 15 суток каторжных работ в качестве спасателей на пляже военно–морской базы на острове Нгалеву (в 50 милях от Лантона). С учетом тех нормативов физподготовки, которые существуют в ВМФ, это как служба спасения у лежбища тюленей (вдруг они разучатся плавать).
К этому же времени относится и конфликт вокруг Leale Imo Marae, Холма Предков на острове Воталеву. Этот памятник религии Inu–a–Tanu оказался подлежащим сносу по муниципальной программе реновации инфраструктуры – но несколько сотен людей, в основном студенты, встали живой цепью вокруг marae, не пропуская строительную технику. Последовавшее противостояние с полицией продолжалось почти сутки. Шла грубая перебранка, но полисмены ни разу не пустили в ход оружие, т. к. пикетчики ни к кому не применяли насилие и не нарушали ничьего права собственности или свободы передвижения (Леале Имо стоит на общественной земле и через него не идут трассы), а судебного решения о силовом разгоне пикета не было. В итоге, суд запретил сносить Холм Предков. Полиция уехала, строители убрали технику, и пикетчики разошлись по домам, гордые тем, что защитили кусочек культуры утафоа (а точнее – культуры Tiki).
История защиты Леале Имо, казалось бы, не имеющая отношения к «Делу биоэтиков», крайне важна для его оценки. Типичные политические репрессии идут рука об руку с полицейским произволом. Меганезийский случай был иным – здесь и речи не было о произволе. Репрессировались только проявления «колониальной морали» и только по артикулам Хартии. Это понимали и полиция, и гражданское общество. Единственная претензия была к жестокости санкций… Впрочем, преувеличенной правозащитными движениями. СМИ того времени объединяли приговоренных из групп I и II в общую категорию смертников и писали примерно так: «2878 деятелей медицины, образования, науки и культуры казнены после мерзкого судебного фарса». Группу I действительно расстреляли, но Группа II, которую СМИ похоронили, считая каторгу в зонах ядерных тестов «холодной войны» разновидностью убийства, вовсе не собиралась умирать.
Шесть «атомных атоллов», куда их распределили (примерно по 400 человек на атолл) вовсе не были «лагерями радиационной смерти», где (по словам одного итальянского издания) «умирающие от лучевой болезни и недоедания заключенные, подгоняемые окриками конвоиров, возят на тачках отходы плутония и другие радионуклиды». Они представляли собой обыкновенные временные строительные поселки с фанерными домиками, охраняемым периметром и огороженными опасными зонами (куда могли входить только военные из спецподразделений и то только в защитных костюмах). Каторжников к этому и близко не подпускали – администрация объекта отвечала за здоровье всего гражданского персонала, наемного или каторжного – без разницы. По существу, здесь просто велось строительство фабрик–полуавтоматов по переработке металлолома и по экстракционно–хемосорбционной добыче рассеянных элементов.
