Олег Рой - Страх. Книга 1. И небеса пронзит комета
Если вы думаете, что недострой – это каменная коробка, в которой нечему гореть, то вы ошибаетесь. Нет, ну бывают и чистые «коробки», ну так в них и пожаров не случается. Но как правило – и это скажет любой пожарный, – полыхают недострои за милую душу: пластиковые трубы, теплоизоляция, строительные отходы, вспомогательные материалы… Это если не считать того, что наносят в подобные «жилища» гнездящиеся там бомжи.
Ума вот только не приложу, за каким лешим деда-сторожа понесло на крышу. Разве что от огня спасался: загорелось на втором этаже, а в здании «без окон без дверей» тяга почище, чем в аэродинамической трубе. Когда я вылез на крышу, то увидел, как в клубах едкого дыма мечется в панике одинокая фигура, и услышал, как внизу начинают ломаться и рушиться балки перекрытий и лестничных проемов. Подогнать лестницу действительно было невозможно: из всех окон били фонтаны огня. Со стороны двора пламя было послабее, но перегнать туда лестницу мои коллеги внизу точно не успевали. И пожарный вертолет, даже если бы его вызвали моментально, тоже не успел бы.
Гудрон, которым заливают крыши, уже плавился под ногами, источая все новые клубы удушливого дыма (я сунул деду запасную кислородную маску).
И тогда я, прижав к себе перепуганного дедка, просто прыгнул вниз.
Ну, не совсем «просто». Боевку, чтобы увеличить планирующую поверхность, я все-таки расстегнул.
Но увы. Когда, приземлившись на полусогнутые ноги и моментально, как при парашютном приземлении, завалившись на бок, я покатился в обнимку с дедом сквозь засыпанные пеплом высоченные заросли бурьяна и каких-то дохлых кустарников, старик был уже мертв. Я сделал все, что можно было, но – бесполезно. Сердце его остановилось еще в полете, и запустить его не удалось. Возраст, нервное перенапряжение, ну и дымом успел надышаться.
– Шанс? – Ойген укоризненно покачал головой. – Ты прыгнул с шестого этажа…
– Ну извини. Цеплять самоспас было не за что. Да и времени не было.
– Черт бы тебя побрал, – вздохнул он. – Хорошо еще, журналистов и телевизионщиков удалось удержать на расстоянии. Им-то как раз сказали, что ты спустился по тросу. Не вздумай ляпнуть кому-нибудь, что там его, видите ли, не за что было цеплять. Представляю, что они понаписали бы. Все первые полосы вопили бы о твоем прыжке. А так – обошлись короткими новостными сообщениями. В общем, на этот раз мы выкрутились. – Ойген помолчал и, вздохнув еще глубже, продолжил нарочито официальным, каким-то скрипучим голосом: – Макс, в следующий раз можем и не выкрутиться. Ты не должен забывать, что наша основная задача – не привлекать к тебе внимания. Одна из основных. Лишнее внимание сорвет все исследования, весь накопленный материал так в итоге и пропадет без обобщений и выводов.
– Знаешь, – сказал я, забирая у подошедшего кельнера тарелки с хот-догами и еще одну чашку кофе. – Оно того стоило.
– Нет! Даже если бы ты спас этого сторожа – не стоило бы! – резко оборвал меня Ойген. – Наши исследования в тысячи раз дороже, чем никчемная жизнь этого дряхлого бестолкового старикашки. Эдит просто на стенку лезла от злости. Ты и так у нас местная знаменитость…
Увы, да. В городе меня знают лучше, чем мне самому бы хотелось. Несколько раз я вынужден был засветиться. Вроде того случая, когда очередной разочаровавшийся в жизни неврастеник соскользнул с карниза тридцатого этажа (есть мысль, что прыгать-то он не собирался, пугал), а я ухитрился перехватить его «на полдороге». Правда, руку из плечевого сустава выдернул, парень потом месяц в жесткой повязке ходил. Но – живой. Горожане жаждали носить меня на руках, и Корпорации (в том числе лично Ойгену) пришлось приложить уйму сил, чтобы замять сенсацию, пока вокруг меня не начали клубиться толпы фанатов…
Нет-нет-нет, я все-таки не Супермен. Даже не супермен с маленькой буквы. И не Бэтмен. И летать я не умею, хотя иногда – со стороны – может всякое показаться. Потому что – да, есть у меня некоторые способности, которые не объяснишь даже самыми упорными тренировками. Особенно одна. Я могу, как бы это поточнее объяснить, продлить падение. Или прыжок. Могу с места подпрыгнуть метров на восемь вверх. А если в модных среди подростков кроссовках с подпружиненными пятками, то и на все тридцать. Тот самый прыжок с крыши для меня примерно то же самое, что для всех остальных – прыжок со второго этажа, что подготовленные ребята из каких-нибудь спецназов выполняют довольно спокойно.
Способность редкая, что и говорить. Но не уникальная. Я про это, сами понимаете, много читал. Так вот. Есть немало исторических данных о том, что древнегреческие атлеты владели некоей техникой прыжка, позволяющей продлить «полет». Ну, то есть прыгали выше и дальше, чем это считается возможным. А знаменитый в начале двадцатого века танцовщик Нижинский, по многочисленным свидетельствам, «зависал» в верхней точке антраша чуть не на секунду. То есть он прыгал не выше или дальше, а – дольше своих коллег. Даже видеозаписи сохранились, хотя и ужасного, конечно, качества – кино-то только-только появилось.
Так что ничего такого сверхъестественного во мне нет. В конце концов, абсолютным слухом тоже далеко не каждый обладает. Люди все разные, и таланты у них – тоже. Ойген с его лаборантами изучает эту мою способность (помимо прочих исследований) в хвост и в гриву. Чего они только не мерили. Но пока уверенно могут сказать лишь одно: «летая» (ну пусть это так называется, мне не жалко), я трачу энергию. Как при обычных физических нагрузках. Ощутимо, но не запредельно.
Легко представить, что, займись я всерьез спортом, олимпийский пьедестал мне был бы обеспечен. Или, может, из меня вышел бы танцовщик не хуже того Нижинского. Но Ойген, помешанный на секретности, никогда бы, разумеется, такого не допустил. Да и ладно. Меня совсем не тянет в «звезды», поэтому ни к олимпийским лаврам, ни к балетной карьере я никогда не стремился. Меня вполне устраивает быть на своем месте. И совершенно прекрасно, что эта странная способность нередко помогает в работе спасателя. Ужасно жаль только, что дедулю этого не спас…
– Ладно, дружище, – примирительно сказал я, отпивая кофе. – Не надо мне кол на голове тесать, я же понимаю. Во двор ведь прыгнул, а не с фасада, где журналисты с камерами. – На самом-то деле во двор я прыгал из-за того, что с той стороны горело слабее, а внизу какие-никакие кусты виднелись, лишняя амортизация как-никак. Но Ойгена мое объяснение, кажется, удовлетворило. Даже если он и не поверил, для отчета начальству мой аргумент вполне сойдет.
– И все-таки мы очень просим тебя воздерживаться от подобных эскапад, – повторил он. – Пока, во всяком случае. Скоро все переменится, сможешь развернуться так, как вздумается.
– Скоро? – скептически хмыкнул я. – Когда рак на горе свистнет и мои ботинки человеческим голосом заговорят?
– Скоро, – загадочно повторил Ойген, а потом неожиданно улыбнулся и лукаво подмигнул. – Я тебе, братец, больше скажу: скоро у нас бабла будет столько, что каждый сможет купить себе по футбольной команде. Или по персональному острову. С феодальным замком посередине.
Но я только плечами пожал. Зачем мне футбольная команда или персональный остров? Меня более чем устраивает то, что у меня и так есть. Вот разве что яхту купил бы… Давно мечтаю. Но яхту, в конце концов, можно и арендовать, никаких проблем. В общем, зачем мне «столько бабла, что»? Если бы я гонялся за денежными мешками, пошел бы в супермодели, греб бы эти самые деньги лопатой.
– Что это у тебя сегодня за пророческие видения? – Мне вообще-то было все равно, но Ойген – мой друг, должен же я спросить о том, что ему явно не безразлично.
– Мы на пороге прорыва, – шепнул он с таинственным видом сквозь непрожеванный хот-дог. – Остались считаные дни.
Дожевав, Ойген с сожалением уставился на пустую тарелку, и я подвинул ему свою: есть не хотелось. Вспомнил о договоренности на выходные – отправиться в горы, чтобы понаблюдать за разрекламированным всеми СМИ явлением кометы оттуда, и спросил:
– Ты насчет субботы не передумал?
Кроме ожиданий прекрасного зрелища мной двигало еще желание познакомить наконец двух своих друзей. Наверняка у Ойгена с Феликсом найдется масса общих тем для разговора – оба ученые, причем в близких областях. Правда, гуманисту Феликсу могут не понравиться рассуждения Ойгена о самоценности научных исследований – дескать, в жертву им вполне можно принести жизнь «никчемного старикашки». Мне они самому не нравятся. Но я почти уверен, что Ойген это не всерьез, а чтобы меня одернуть и отчасти поддразнить.
– Нет-нет, что ты! – Ойген замотал головой. – Как я могу передумать! И, кстати… – Он отхлебнул кофе. – Очень может быть, что, спустившись с гор, мы увидим совсем другой мир. Совсем другой. Куда более для нас комфортный. По крайней мере, я очень на это надеюсь.
