Владимир Моисеев - Одинаково испорченные

Мотив придумать совсем несложно. Например, я решил получить доступ к библиотеке накопленных в «Чужом» произведений, рассчитывая использовать их в личных целях. Каким образом? Думаю, что Пермяков лучше меня придумает, как бы я мог рассчитывать на максимальную прибыль в подобных обстоятельствах. Вот, собственно, и весь план. Получите убийцу, упакованного наилучшим образом: мотив, возможность, средство, задокументированные улики, и арест с оружием над трупом.

С противниками я разобрался. Теперь посмотрим, кто на моей стороне. Выбор был небольшой. Смех да и только. Отец и его команда. Вот и все. Больше мне надеяться не на кого. И я сделал то, чего не позволял себе никогда прежде — обратился за помощью к отцу. Во времена, когда я старался казаться так называемым настоящим мужчиной, и считал, что обязан справляться со своими проблемами самостоятельно, мне казалось, что помощь отца каким-то образом принизит мои достижения. Кто придумал эту ахинею и почему я поверил в нее — загадка. Это уже потом я понял, что самое главное в нашей жизни семья, а успеха в нашей стране достигают в первую очередь те, у кого отцы не подкачали. И что есть люди, которые придумывают подобные афоризмы для дурачков, не забывая при этом обеспечивать своим детям более чем комфортные условия существования и продвижения по карьерной лестнице. Династии, династии, кругом одни династии.

Когда у меня проблемы с проводкой, я вызываю электромонтера, когда течет кран — сантехника, барахлит мотор, обращаюсь к автомеханику. Я поступаю так потому, что они лучше меня обучены решать подобные задачки. А кто лучше отца разбирается во всех этих дрязгах между энэнами и начальниками? Не по своей воле я ввязался в это приключение, поэтому не собирался быть излишне щепетильным в его разрешении.

Отец ответил сразу, словно ждал моего звонка.

— Неужели началось? — спросил он грустно. — Думал, что у нас в запасе еще есть месяца два. За это время мы бы сумели подготовить тебя к испытанию. Но какой смысл сожалеть о несбывшемся? Давай, докладывай, что у тебя случилось.

Я подробно рассказал о предпринятой попытке завербовать меня, о странной депеше и, наконец, о зловещем заговоре Пермякова с Пугачевым. Было бы здорово, если бы отец в ответ рассмеялся и сказал, что я просто заработался, и поэтому мне мерещится всякая чертовщина, а потом бы заверил, что Игнатьеву ничего не угрожает. Но не вышло, отец более чем серьезно воспринял мой рассказ. Он задал несколько уточняющих вопросов, по его встревоженному голосу я понял, что дело обстоит даже хуже, чем я предполагал вначале нашего разговора.

— Худо дело? — спросил я.

— Благодаря тебе мы узнали о намерениях противника, то есть получили значительное преимущество, теперь все в наших руках.

— Ты сказал: противника, значит, вся эта история разыгрывается всерьез? То есть, это не шутка? Неужели эти милые ребята наши враги?

— Это они так думают. Но у энэнов нет врагов.

— Ты говоришь загадками.

— Наверное, это так. Через два месяца ты бы и сам все понял, но сейчас просто доверься мне.

— И все будет хорошо?

— Да.

И я, конечно, поверил, отец еще ни разу не обманул меня, но поскольку никакого разумного плана действий я так и не придумал, пришлось рассказать о проделанном мною анализе ситуации. Особо подчеркнув, что убийство Игнатьева наверняка попытаются свалить на меня.

— Да, тут ты прав, — согласился отец. — Я согласен, что Пугачев решил таким образом разделаться с вами обоими. Начальники так часто поступают.

— Пугачев — начальник? — удивился я.

— Наверняка утверждать этого нельзя. То ли начальник, то ли начальников прихвостень. Каждый раз удивляюсь, до чего трудно уловить разницу. Она, конечно, существует. Но чрезвычайно трудноуловима. Понимаешь, Ив, без сканирования генома здесь не обойтись. А поскольку особого интереса геном Пугачева не вызывает, то никто его сканировать и не собирается. Не все ли равно: начальник он или их прихвостень? Для нас важно, что он играет на стороне наших противников, а это мы знаем и без сканирования.

— И что мне теперь делать?

— Давай, подумаем вместе? Итак. Если ты позвонишь Игнатьеву, противник об этом обязательно узнает. Не сомневаюсь, что телефонные разговоры Игнатьева уже контролируются. Звонок послужит сигналом для начала операции. Это означает, что звонить должен не ты. Позвонит Настасья. Операцию противник все равно начнет, но планы его будут нарушены. Это хорошо. Встречаться с Игнатьевым ты не должен, в противном случае, мы опять возвращаемся к сценарию противника.

— Как будто я все-таки позвонил и назначил встречу?

— Верно. Кажется, что проще всего выкрасть и спрятать Игнатьева в только нам известном месте. Но это не совсем так. Исчезновение Игнатьева только упростит нашему противнику дело. Начальники неимоверно последовательны в своих действиях, так что рано или поздно они его все равно найдут и укокошат. После чего заготовленные улики против тебя обязательно пойдут в ход. Да, Ив, мы имеем дело с чрезвычайно циничными, целеустремленными и бесчувственными существами. Если они ставят перед собой какую-нибудь цель, они ее, как правило, достигают.

— Значит, мы в любом случае проиграем?

— Нет, Ив, мы не проиграем. Достаточно исключить элемент игры из наших взаимоотношений с начальниками. Сам знаешь, нельзя проиграть, если не играешь. А играть с начальниками в их игры и по их правилам — занятие безусловно бесперспективное. Я бы даже сказал, болезненное. Они очень хорошие игроки. Как участники соревнований, они не знают себе равных. Собственно, все их успехи связаны именно с тем, что они заставляют жертву играть в придуманную ими игру по правилам, выгодным только им. А мы не будем. Воздержимся.

— Прости, папа, я окончательно запутался. Если я правильно понял, мне следует цинично наплевать на судьбу Игнатьева, забыть о его существовании и продолжать спокойно жить счастливой творческой жизнью, сделать вид, что мне ничего неизвестно? Но я так не могу. Это выше моих сил.

— Отлично, Ив. Любой отец был бы рад услышать такие слова от своего сына. Меня расстраивает только то, что ты заранее считаешь себя проигравшим. Но мы уже договорились, что не собираемся играть с начальниками в их дурацкие игры. Так что если ты решил спасти Игнатьева — сделай это. А мы тебе поможем. Не переживай, у тебя получится.

— Спасибо, папа. Но мне кажется, что я должен это сделать сам, один.

— Нет.

— Ты не веришь в меня?

— Верю.

— Но почему тогда ты против?

— Один ты не справишься.

Я подчинился. Отец был прав, мне не следовало вступать в переговоры с Игнатьевым. Предупредить его об опасности должна была Настасья, и она это сделала. Игнатьев был потрясен. Но, быстро пришел в себя и произнес загадочную фразу: «Этого следовало ожидать, но кто бы мог поверить, что они решатся». Настасья предложила свою помощь, но Игнатьев отказался. С его стороны это было оправдано, излишняя доверчивость в данной ситуации была противопоказана. Ему не хотелось попадать в ловушку, облегчив тем самым задачу убийцам. Настасья сказала, что действует по моему указанию. Мне Игнатьев почему-то доверял. Вот и договорились, что я встречусь с Игнатьевым в восемь часов утра возле станции метро Василеостровская. По плану, придуманному отцом, я должен был перехватить Игнатьева, посадить в свои «Жигули» и отвести в тайное место, где тому следует провести не меньше недели, пока сохраняется опасность его жизни. Отец каким-то образом рассчитал, что недели для того, чтобы проблема сама собой рассосалась, будет вполне достаточно.

— Очень плохо, что ты должен будешь войти в прямой контакт с Игнатьевым. Не нравится мне, что мы даем противнику шанс, но тут уж ничего не поделаешь, Игнатьев отказался от помощи Настасьи, и мы должны относиться к его решению с уважением.

Я поблагодарил отца за помощь и отправился домой готовиться к операции. Озабоченность отца показалась мне преувеличенной. Поверить, что один писатель может хладнокровно убить другого писателя, мне было сложно. Это было бы не по-человечески. Впрочем, если принять во внимание, что Пугачев скорее всего не человек, а начальник, то можно признать, что в данном случае человечность не является сколько бы то ни было значимым фактором. Но мне не было страшно. Опасность, конечно, была велика, но я был готов рискнуть. Я так и не смог смириться с тем, что один писатель, даже возбудившись до крайности от близости к самой выгодной выгоде и самой целесообразной целесообразности, может лишить жизни другого писателя. Это не укладывалось в моей голове.

Как-то так получилось, что я сразу решил, куда отвезу Игнатьева, конечно, в деревню к Гольфстримову, почему-то я был уверен, что люди начальников туда не сунутся. При всем моем скептическом отношении к идее квасного патриотизма, я Гольфстримову доверял. Идея самообороны доказала свою практическую ценность.