Галина Тер-Микаэлян - Грани миров
– Как всегда, – шутливо проворчал тот, – первое слово Сурену Вартановичу, первый ремень в детстве всегда Сурику, как самому старшему, доставался. А первым из всего профессорско-преподавательского состава посадили кого? Конечно же, гражданина Оганесяна!
Раздался взрыв смеха – все знали, что весной тридцать четвертого Сурен Вартанович был арестован из-за рассказанного студентам на лекции анекдота двусмысленного толка. Герой анекдота носил длинные усы, был сухорук и, главное, говорил с грузинским акцентом. Возможно, что этот ранний арест спас Оганесяну жизнь – все его друзья, которых взяли после убийства Кирова, были расстреляны, а весельчак-профессор отделался тремя годами ссылки. Он был одним из тех, кто во время войны принимал участие в создании пенициллина, и именно под его руководством Петр Муромцев и Андрей Камышев в начале пятидесятых защитили свои кандидатские диссертации.
Сейчас оба они поглядывали на своего бывшего учителя со скрытой тревогой – за последнее время шутник и балагур Оганесян сильно сдал. Два месяца назад Сурен Вартанович сам поставил себе диагноз – мелкоклеточный рак легкого, – но никому об этом не сообщил. Несмотря на все уговоры друзей, он наотрез отказывался показаться коллегам-врачам и при этом шутил:
«В Тулу, мои хорошие, со своим самоваром не ездят, вот так-то».
Жена его, Шушик Акоповна, была единственной, кто ни на чем не настаивал – шестое чувство давно сказало ее сердцу правду. Держаться спокойно, как ни в чем ни бывало, поддерживать шутки мужа, отвлекать его от грустных мыслей – вот и все, что ей оставалось. И теперь, взглянув на него с нарочитой суровостью, она строго произнесла:
– Сурик джан, будь серьезным, наконец! Встань и скажи, как тебя люди просят!
Держа в руке бокал с вином, академик поднялся, и Сергей с невольным вздохом облегчения вновь расслабился, прочно усевшись на своем стуле, – пока старик говорит, выйти из-за стола и пойти звонить было бы крайне невежливо.
– Сегодня, спустя двадцать лет после окончания этой страшной войны, – сказал Оганесян, став вдруг непривычно серьезным, – за этим столом нет человека, который не принял бы в ней участия и не приблизил бы день Победы. Кто-то делал свое дело на передовой, кто-то в тылу, а кто-то просто подрастал, чтобы в будущем сменить старшее поколение, – он бросил ласковый взгляд в сторону Сергея. – У многих из нас по ту сторону страшной черты, именуемой смертью, остались родные и близкие. Они – часть нашей жизни, часть нашей души, наша память. Мы никогда их не забудем, они будут жить, пока живем мы. Но уже подрастает поколение, которое знает о войне лишь понаслышке. Через тридцать или сорок лет они будут хозяевами жизни, а мы уйдем в небытие. Я уйду, наверное, раньше всех, но я не в претензии – это суровый закон природы. У меня хорошие дети, хорошие внуки – когда пробьет мой час, они погребут мое тело, как и положено по всем человеческим законам. Только в последнее время меня беспокоит мысль: что будет с моей памятью? Неужели она умрет вместе со мной? И вместе с ней умрут мои Ашот и Вартанчик? Нет, их имена останутся, конечно, в военных архивах, в старых альбомах есть их фотографии, но никто уже не вспомнит их такими, какими они были в действительности – живыми, настоящими.
Старик беспомощно и вопросительно оглядел окружающих большими лучистыми глазами и неожиданно заплакал. Все знали, что на войне у него погибли брат и любимый сын, но прежде он никогда не говорил о них при посторонних. Шушик Акоповна тревожно погладила руку мужа:
– Сурик-джан, успокойся, не надо.
Сурен Вартанович опомнился и вспомнил, что должен завершить речь, – Вечная память! – он залпом опустошил свой бокал и сел.
Сергей дотронулся губами до края своей рюмки, поставил ее на стол, и посмотрел на сестру. Лицо Ады Эрнестовны было неподвижно, по щеке медленно сползала слеза. Остальные гости, подавленные печальной речью старого академика, пили и закусывали в полном молчании.
Вскоре, однако, разговор вновь оживился. Из кухни вдруг потянуло пряным ароматом тушеного мяса, и Злата Евгеньевна, очнувшись, бросила быстрый взгляд на мать Вали Синицыной. Стараясь никого не беспокоить, обе женщины поспешно выбрались из-за стола и устремились на кухню. Сергей подумал, что если уж звонить Вале, то удобней всего сделать это сейчас, пока все заняты вином и салатами. Он осторожно поднялся и, выйдя в прихожую, застыл в нерешительности, положа руку на телефонную трубку.
– У вас дверь что, не закрывается? – бодро рявкнул за спиной незнакомый голос, заставив его подпрыгнуть от неожиданности. – А то мы зашли, а сами не знаем – туда, не туда. Муромцевы тут проживают?
На пороге распахнутой двери стоял коренастый круглоголовый генерал, а позади него топтался курносый мужчина в штатском с огромным букетом цветов.
– Да-да, заходите, пожалуйста, – Сергей в растерянности покосился на увешанную орденами грудь генерала и невольно задержал взгляд на Звезде Героя.
– Сынок Петра и Златушки? – генерал встряхнул руку Сергея и подмигнул своему товарищу: – Похож ведь, что скажешь, Митяй? Вылитый Муромцев! Как зовут?
– Сергеем. Но я не…
Гость, не слушая, добродушно отмахнулся от лепета стоявшего перед ним смущенного молодого человека. Судя по багровому лицу генерала и исходившему от него резкому запаху перегара, он уже начал – и довольно давно – отмечать день Победы.
– Ладно-ладно, зови папку с мамкой.
– Царенко? – в дверях кухни, с испуганным лицом прижимая к груди полотенце, застыла Злата Евгеньевна.
– Принимай гостей, Злата, – генерал бесцеремонно отобрал у топтавшегося позади него товарища букет, вложил цветы в руки неподвижно стоявшей женщины и, обняв ее, троекратно облобызал. Из-за его плеча застенчиво выглянул мужчина в штатском.
– Здравствуй, Злата, с праздником тебя.
– Здравствуй, Митенька, – она осторожно высвободилась из объятий Царенко, аккуратно положила букет на тумбочку и, глядя куда-то в сторону, спросила: – А Валя Павлюк где же?
– Передает свои пожелания, хотел приехать, но после парада рана у него на ноге разболелась, пришлось отменить, – гулко грохоча на весь дом, объявил генерал и, обернувшись, увидел вышедшего в прихожую Петра Эрнестовича. – А, Муромцев! Ну, встречай командира, военврач второго ранга.
Он бодро встряхнул и энергично потряс неподвижно висевшую вдоль туловища руку Муромцева, которую тот, казалось, не собирался ему подавать.
– Ой, здравствуйте! – мать Вали Синицыной вышла из кухни, держа на вытянутых руках чугунок с тушеным мясом, и с уважением уставилась на Звезду Героя Советского Союза, поблескивающую на груди генерала.
– Здравия желаю, хозяюшка! – генерал по-свойски подмигнул ей, бесцеремонно принюхался и одобрительно потер руки: – М-м-м! Мы, кажется, как раз вовремя, чуешь, Митька?
Не дожидаясь приглашения, он шагнул в сторону гостиной, безошибочно определив по звуку доносившихся оттуда голосов, что именно там находятся гости.
– Здравствуй, Митька, я очень рад тебя видеть, – крепко обняв мужчину в штатском, негромко сказал Петр Эрнестович. Тот смущенно потупился:
– Извини, Петька, я говорил Царенко, что, может, не стоит… Но он…
– Все в порядке, пойдем к гостям.
Генерал Царенко, войдя в гостиную, вытянулся, щелкнул сапогами и громогласно произнес, чеканя слова:
– Здравия желаю, товарищи, разрешите представиться: генерал-лейтенант в отставке Царенко Игорь Иванович. Во время войны командовал батальоном, а при этом батальоне находилось подразделение медицинской службы, где служили капитан Петр Муромцев и медсестра Злата Волошина. Со мной прибыл также лейтенант запаса Дмитрий Векшин, прошу любить и жаловать.
Гости при виде орденов, на миг в восхищении смолкли, а потом дружно задвигались в поисках места для вновь прибывших. Однако генерал был не из тех, кто ждет, пока его усадят, – он без всяких церемоний опустился на свободный стул, приготовленный хитрой Адой Эрнестовной для Вали Синицыной и указал Векшину на место Сергея:
– Присаживайся, Митяй.
– Садись на мое место, Сережа, – торопливо и тихо проговорила Злата Евгеньевна, указывая на свой стул, – все равно, мне некогда сидеть – нужно будет постоянно выходить на кухню.
Сергей хотел было возразить, но неожиданно ему показалось, что в голосе невестки звучит явное облегчение. У него даже шевельнулась мысль: «Ей не хочется сидеть с ним за одним столом. Или, может быть, мне это померещилось?».
Совершенно очевидно было, что Царенко по складу характера не тот человек, которого волнует настроение окружающих, и замешательства хозяев он даже не заметил. Или сделал вид, что не заметил? Окинув насмешливым взглядом Петра Эрнестовича, спокойно опустившегося на свое прежнее место за столом – как раз напротив новых гостей, – генерал сказал, перекрыв мощью своего голоса разговоры присутствующих:
