Ефим Зозуля - Эскадрилья всемирной коммуны
— С вами? Ничего. Выпустят. Только вы не бойтесь. Все их батареи будут разряжены. Кучка сумасшедших. Я думаю, мы их обезвредим в скором времени. Главное тешить их мыслью о синем камне, тогда они будут беречь лучше нас товарища Пеллерова…
Когда Титов приведен был снова в зал, судьи спросили:
— Согласны ли вы на сделанные предложения?
— На второе — да. Быть механиком я согласен. А если я обучу вас — вы меня отравите, как поступили с Вардиным.
В подземелье поднялся хохот.
— У вас железная логика! — закричал Курковский: — Ну-с, — добавил он, теперь идемте мирно спать, зная, что под нами на сажень глубины стоят подземные мины, готовые превратить завод в пепелище.
9. Выстрел
Утром Курковский и Титов встали как ни в чем не бывало на работу.
Пеллеров был весел. Шутил. Пришли тревожные вести из штаба.
Курковский проворчал:
— Пронюхали. Пеллеров сказал:
— Скорее бы хоть война.
— Вы милитарист, оказывается!
— Еще какой! — засмеялся Пеллеров.
Титов подумывал, как бы известить Пеллерова, чтобы он забрал у дочери своей приемной связку ключей и не оставлял ей в свое отсутствие.
Вдруг вошла Юлия. Она старалась не смотреть на Курковского.
— Папа, — сказала она тихо, — я думаю проехаться, так куда-нибудь. Возьми ключи и дай мне денег на дорогу.
Курковский позеленел. Но Юлия на него и не взглянула. Вечером она уехала. Курковский был взбешен. Ночью опять разбудил Титова.
— Как вам нравится? Уехала ведь! Вы знаете, она оставила мне письмо: говорит, хочу тебя проверить, любишь ты меня или любишь славу, которую можешь украсть при моем участии. Только для этого и уезжаю. Черт знает, что такое!
Титов теперь играл роль купленного за деньги изменника.
Он в ответ на бурную речь Курковского потребовал у него задаток.
— Дайте хоть тысяч пятьдесят. Вы думаете, легко мне продаться?
— Помилуйте, но вы войдете в историю, если согласитесь с нами лететь на аэротанке. Это будет ловкая штука — выкрасть первейшее в мире изобретение!
— Да, — вздохнул Титов, — мы будем знаменитые воры.
— Победителей не судят. Мы будем победителями, — воскликнул Курковский.
Титов слушал его нескончаемые планы будущей богатой жизни и думал:
— Какой-то золотопсихоз. Они так верят в силу золота, что поверили начальнику Г. П. У. в измене за миллион!
Утром получил Титов деньги. Изобразил жадность. Считал, пересчитывал, купил себе новый костюм, заодно известив в городе, кого следует, об усилении охраны на заводе.
В городе носились упорные слухи о предстоящей войне. Газеты полны были описаниями издевательств, какие позволяют себе усмирители рабочих в капиталистических странах.
К Пеллерову направлена была из центра военная комиссия.
Пеллеров беседовал с ней у себя в кабинете. Курковский из себя выходил:
— Юлька должна была подслушать и нам сообщить! Какая она после этого любовница! Ведь пора уже действовать. Ноябрь на носу.
Юлия приехала. Измученная, похудевшая, она не могла скрывать своего отношения к Курковскому и чуть не бросилась к нему.
Неизвестно почему — по рассеянности ли или по каким-нибудь соображениям, Пеллеров не передал связку ключей Юлии.
Курковский рвал на себе волосы:
— Упущен момент! Упущен!
Титов должен был пойти в мастерские. Это было четвертого ноября.
Ему показалось подозрительным лицо Курковского. Он был возбужден, глаза его блестели, губы подергивались судорожно.
Титов поэтому хлопнул дверью, но не ушел. Вернулся в темный угол коридора, где он сиживал уже несколько раз.
Курковский и Пеллеров работали в мастерской молча. Пеллеров заканчивал приготовление каких-то масок. Опять никто не знал ни назначения этих масок, ни состава прозрачных кружков — не то стеклянных, не то слюдяных.
Юлия сидела в соседней комнате и играла на рояли.
Пеллеров заговорил первый.
— Вячеслав! — сказал он: — ты любишь Юлию? Курковский, видимо, растерялся:
— Учитель! — пробормотал он, — ваш вопрос так неожиданно поставлен… Да, учитель… Я боялся вам об этом сказать.
— Почему ты так вздрогнул? На твоем лице печать преступления. Разве любовь преступна?
В голосе Курковского была растерянность. Но вот он оправился, вот он окреп и голос его — грозит.
— На моем лице, — говорит он, — написано другое: оскорбление ученика и помощника, которого используют как машину, как сверлильный станок, а потом, по миновении надобности, вышвырнут. Ваша машина…
— Моя машина? — перебил Пеллеров.
— Ваша машина — тихо, но угрожающе говорил Курковский: — она будет пущена скоро в ход. Это говорила мне Юлия.
— Юлия? Вы так близки?
Курковский продолжал, не замечая вопроса Пеллерова:
— Между тем вы ни разу не захотели посвятить меня в тайны ее устройства. А ведь не один же вы думаете на ней лететь? Вам понадобится механик.
Пеллеров тоже начинал повышать голос:
— Я еду один. Или со мной будет моя дочь — Варвара.
— Икар женского пола?.. Наконец, разве не обязаны вы иметь преемника на случай несчастья? Вас могут убить… И тогда ваше изобретение исчезнет! Ведь синий камень…
— Синий камень? Курковский прикусил язык.
— Ты слишком много знаешь, Вячеслав, — проворчал старик Пеллеров.
— А хочу, — перебил Курковский, — хочу знать все. Я не ручаюсь, что вы не будете убиты в любой момент. Вы неосторожны, вы доверчивы. И поэтому вы должны сказать мне состав «Синего камня».
— Я дал клятву не говорить никому до конца…
— До конца? — многозначительно подхватил слово Курковский.
— Ты запугиваешь меня? Ничего не выйдет.
— Выйдет, проклятый старик! Предупреждаю тебя, что весь завод будет взорван. Нужно спасти машину. Нужно спасти и синий камень. Вокруг тебя измена. Титов подкуплен. Твоя дочь — моя любовница. Сдайся, старик. Ты сыт жизнью. Отдай мне счастье, дай мне кусок славы. Я хочу золота, почестей, ты не умеешь ими пользоваться, ты — холуй до конца, несмотря на гениальные мозги и гениальные удачи!
— Сумасшедший! — крикнул Пеллеров, — тебя расстреляют.
— Ни с места! — крикнул Курковский.
Титов выскочил из угла. В этот миг прозвучал выстрел. Титов увидел на полу Юлию. Она успела вбежать и заслонить отца.
Курковский дрожал в исступлении. Титов выстрелил в него, почти не целясь.
Две кровавых лужи растекались по полу. Пеллеров осматривал рану Юлии. Титов выстрелил еще раз в бившегося на полу Курковского. В то же время под руководством Вардина хватали других участников нелепого ордена «Твердый знак».
10. Эскадрилья «Союза Золота»
Седьмого ноября в тридцатую годовщину Октябрьской революции снялась с места эскадрилья «Союза Золота». В то же время двинуты были через границу С. С. С. Р. дивизионы сверхтанков, истребителей и негритянских бойцов. В армию Капитала записывалась добровольцами вся знать, много дам высшего света сменили прозрачные декольтированные платья на военные френчи. Река золота хлынула, чтобы затопить голоса протеста. Миллионы и миллионы пудов чугуна, стали, меди — катились на колесах, летели на крыльях, плыли по воде, чтобы задушить Союз Советских Республик.
— Ни одного пленного!
— Перепахать заново Восток!
— Сравнять с землей Кремль!
— Каждый гуманный поступок по отношению к коммунисту — измена!
Вот лозунги, выброшенные черными полчищами в этот день.
Предполагалось пустить автоматы-истребители, которые движутся и истребляют, пущенные в ход, в течение суток.
Кто-то писал статьи о необходимости заразить всю Азию чумой. Советовали выжигать города, бросая горючие вещества из аэротанков. Аристократки растлевали войска, устраивая вакханалии, крича:
— Мы отдаемся каждому, кто идет драться с ненавистными советами.
Гнилая волна изжившей себя культуры катилась на крепкие форты С. С. С. Р. И поэтому общее смятение охватило жителей Союза Республик, когда пронесся слух, что красную армию разоружают, что войска пойдут на фронт без оружия, с обозами и вереницей поездных платформ.
Старик Пеллеров в черной кожаной куртке, в шлеме и маске, болтавшейся на груди, походил на какого-то выходца с другой планеты. Около него ни на шаг не отстают телохранители Титов, Варя и несколько рабочих-дружинников.
Заводы прекратили свой грохот. Словно затихли, чтобы слушать слово своего вдохновителя — Пеллерова. Не верещат лебедки, не дымят сердитые трубы. Смолкло пение стали и ход затих станков. Толпы рабочих провожают летчиков. Маленький отряд аэротанков должен встретить буйный поток врагов.
Все настроены торжественно, празднично. Только Юлия лежит в постели, в жару. Около нее сидит старая Максимовна, бормочет старые слова. Юлия не знает, ни какое число сегодня, ни какой день. Юлии доктора запретили волноваться, думать. Юлия не знает, что сегодня — ребро, перелом, что с сегодняшнего дня начинается новое, чего вовсе не понять старой Максимовне. Юлия шепчет:
