Джек Вэнс - Умирающая Земля

Лайен ощутил чье-то присутствие, отскочил назад, рванул шпагу из ножен. На него смотрел согбенный старик.

— Что нужно тебе в старом городе? — произнес тот слабым дрожащим голосом.

Лайен вернул шпагу в ножны.

— Я ищу место Шорохов. Быть может, ты скажешь, куда идти.

Старик издал хриплый горловой звук.

— Еще один? Опять? Когда это прекратится? — Он махнул в сторону трупа. — Этот умник тоже вчера пришел сюда в поисках места Шорохов. Хотел обокрасть Чуна Неизбежного. Взгляни теперь на него. — Старик отвернулся. — Идем.

Старик скрылся за нагромождением каменных глыб, Лайен двинулся следом. И вот они оказались перед другим трупом, глазницы мертвеца были пусты и окровавлены.

— Этот пришел четыре дня тому назад и встретился с Чуном Неизбежным… А вон там, за аркой, еще один, великий воин в клуазоновых латах. И там, и тут. — Он все показывал, показывал. — Как прихлопнутые мухи.

И снова старик обратил взгляд водянистых голубых глаз на Лайена.

— Вернись, юноша, вернись, если не хочешь, чтобы твое тело осталось гнить на этих плитах.

Лайен обнажил шпагу и размашисто потряс ею.

— Я — Лайен Странник, и горе тому, кто осмелится обидеть меня. Где место Шорохов?

— Если тебе непременно хочется знать, — сказал старик, — оно вон за тем разбитым обелиском. Но ты рискуешь жизнью.

— Я — Лайен Странник. Риск — мой вечный спутник.

Старик тяжко вздохнул, а Лайен зашагал прочь. Ему даже пришла в голову мысль: вдруг старик — приспешник Чуна и в эту самую минуту направляется предупредить о незваном госте. Лучше принять все меры предосторожности. Он, пригибаясь, бросился туда, где оставил старца.

Старик стоял, бормоча что-то себе под нос, опираясь на посох. Лайен запустил в него гранитной глыбой размером с голову. Глухой удар, вскрик, хрип — и Лайен зашагал своей дорогой.

Миновав разбитый обелиск, он вышел на широкий двор — место Шорохов. Прямо напротив располагался длинный и широкий дворец с колонной, увенчанной большим черным медальоном с высеченными фениксом и двухголовой ящерицей. Лайен слился с тенью стены и застыл, настороженный, точно волк, глядя, не мелькнет ли враг. Тишь стояла вокруг. Солнечный свет придавал руинам сумрачное величие. Во все стороны, насколько хватало взора, простирались каменные обломки — пустыня, которую дожди омывали до тех пор, пока вся память о человеке не изгладилась и камни не обратились в единое целое с землей. Солнце меланхолично катилось по синему небу.

Вскоре Лайен вышел из укрытия и обошел дворец, но ничего не увидел. Он приблизился к зданию сзади и приложил ухо к камню — ни звука, ни шороха. Двинулся вокруг, оглядывая окрестности, пока не обнаружил пролом в стене. Заглянул внутрь и, затаив дыхание, приметил на дальней стене ту самую половину золотого гобелена. Кроме него, в зале ничего не было.

Еще раз осмотревшись, он двинулся дальше. Дошел до другого пролома и снова заглянул внутрь. На дальней стене висел золотой гобелен. И ничего больше вокруг не слышно, не видно.

Комната лежала перед ним как на ладони. Пустая, голая, один лишь обрывок золотого гобелена служил ей украшением. Лайен вошел внутрь, ступая широкими мягкими шагами. И застыл посреди зала. Со всех сторон, кроме задней стены, на него обрушились потоки света. Вокруг ни звука, кроме глухого грохота сердца, только множество дыр в стенах, путей для отступления.

До гобелена было рукой подать. Он шагнул вперед и быстро сорвал гобелен со стены.

Но стоило оголить стену, как пред ним предстал Чун Неизбежный. Лайен закричал. Он развернулся на непослушных ногах, но они налились свинцом, как во сне, когда хочешь и не можешь бежать.

Чун выскочил из стены и приблизился, блестящую черную спину его укрывала мантия из глаз, нанизанных на шелковые нити. И тут Лайен побежал, побежал со всех ног. Он несся, мчался так, что кончики пальцев едва касались земли. Прочь из дворца, через площадь, в царство разбитых статуй и рухнувших колонн. А по пятам Чун, точно гончий пес, гнался за похитителем.

Лайен пробежал по верху стены и с высоты спрыгнул в разбитый фонтан. Чун — за ним.

Лайен нырнул в узкий переулок, перебрался через кучу мусора, через крышу, спрыгнул во двор. Чун — за ним. Лайен припустил по широкой аллее, обрамленной несколькими чахлыми старыми кипарисами, и услышал, как преследует его Чун. Свернув в арку, беглец натянул на голову обруч, спустил вниз, переступил через него, поднял. Спасение. Он теперь один в темном магическом месте, пропал из виду. Гнетущая тишина, мертвое место…

Но вдруг какое-то шевеление почудилось за спиной, и кто-то злорадно рассмеялся.

— Я — Чун Неизбежный.

Ведьма Лит сидела у зажженных свечей, плела чепец из лягушачьих шкурок. Дверь в хижину была заперта на засов, окна закрыты ставнями. Вокруг простирался погруженный во тьму луг Тамбер.

Что-то заскреблось в дверь, заскрипело в замке.

— Сегодня, о Лит, сегодня ты получишь две длинные яркие нити. Две, потому что глаза его были такие громадные, такие широко распахнутые, такие золотистые… — раздался чей-то нежный голосок.

Лит замерла, подождала час, потом подобралась к двери, прислушалась. Ощущение присутствия развеялось. Лишь поблизости квакала лягушка. Тогда девушка приоткрыла дверь, нашла нити и снова задвинула засовы. Со всех ног бросилась Лит к золотому гобелену и вплела нити в растерзанный узор.

Окинула она печально золотую долину взором, сама не своя от тоски по Аривенте, и слезы пеленой затмили полноводную реку, тихий золотой лес…

— Полотно все ширится. Однажды оно будет завершено, и я вернусь домой.

5

Юлан Дхор

Принц Кандив Золотой с жаром обратился к племяннику Юлану Дхору:

— Ты должен понимать, продвижение в ремесле и новое знание будут разделены между нами.

Юлан Дхор, стройный юноша с бледной кожей, волосами, глазами и бровями чернее ночи, печально улыбнулся.

— Ведь мне предстоит совершить путешествие по забытому морю, мне придется отбиваться от морских демонов веслом.

Кандив откинулся на подушки и постучал по кончику носа перстнем из резной яшмы.

— Если бы не я, наша затея была бы невозможна. И потом, я и так настоящий чародей, новые знания лишь улучшат мое искусство. Ты же — в нашем ремесле полный профан — обретешь такое знание, которое вознесет тебя в один ряд с магами Асколеза. Громадная разница по сравнению с твоим теперешним ничтожным положением. Получается, моя выгода не так уж и велика, тогда как твоя — огромна.

Юлан Дхор поморщился.

— Все верно, хотя со словом «ничтожный» я бы поспорил. Я знаю Фандаалеву критику холода, я признанный мастер меча, и среди восьми Делафазиан занимаю…

— Ба! — ухмыльнулся Кандив. — Все это безвкусные ухищрения жалких людишек, прожигающих жизнь. Жеманные убийства, буйные кутежи на исходе последних дней Земли, никто из вас не отважился отъехать даже на милю от Каиина.

Юлан Дхор прикусил язык, подумав, что сам принц Кандив Золотой не чурался ни вина, ни любовных утех, ни чревоугодия, а самая далекая его вылазка из роскошного дворца ограничилась резной баркой на реке Ском.

Кандив, довольный молчанием Юлана Дхора, принес ларец из слоновой кости.

— Так-то. Если мы пришли к согласию, я снабжу тебя сведениями.

Юлан Дхор кивнул.

— Путь твой лежит в затерянный город Ампридатвир.

Он искоса взглянул на лицо племянника, тот сохранял бесстрастное выражение.

— Я никогда не видел его, — продолжал Кандив. — Поррина Девятая считает его последним из городов Олек’хнита, что расположены на острове в Северном Мелантине. — Он открыл ларец. — Это предание я нашел в ворохе древних свитков — свидетельство поэта, который бежал из Ампридатвира после смерти Рогола Домедонфорса, последнего из их великих правителей, мага огромной силы, чье имя упоминается в энциклопедии сорок три раза…

Кандив вытащил потрескавшийся свиток и, стремительно развернув его, углубился в чтение.

«Теперь Ампридатвиру конец. Мой народ позабыл учение о силе и дисциплине, погряз в суевериях и теологии. Нет конца спорам. Каждый считает свои долгом рассуждать, придерживается ли Пансиу безупречных моральных принципов, порочен ли Каздал. И кто из них является добродетельным богом, а кто — воплощением зла.

Каждый отстаивает свое мнение огнем и мечом, от чего меня воротит с души. Я оставляю Ампридатвир ждать неминуемого упадка и удаляюсь в благодатную долину Мел-Палюзас, где и окончу суетные дни.

Я знаю, каков был Ампридатвир в пору былой славы, я видел его башни, сияющие чудесным светом, озаряющие ночь лучами, которые могли бы соперничать с самим солнцем. Ампридатвир тогда был прекрасен — о, у меня щемит сердце, когда я думаю о тех днях. Семирские лозы ниспадали с тысяч висячих садов, в каналах журчала голубая, точно камень волстоун, вода. По улицам колесили железные повозки, в воздухе роились металлические капсулы, точно пчелы вокруг улья, ибо, чудо из чудес, тогда нам были ведомы челноки, изрыгающие пламя, способные попрать силу притяжения Земли… Но уже на моей памяти дух этот начал скудеть. Как избыток меда набивает оскомину, а избыток вина дурманит рассудок, избыток праздности развращает человека. Свет, тепло, пища, вода имелись в изобилии и доставались почти без усилий. Так народ Ампридатвира, освобожденный от необходимости трудиться, предался чудачествам, пороку и оккультизму.