Чайна Мьевиль - Город и город
Затем автомобили с проштампованными разрешениями на пересечение появлялись со стороны, противоположной той, в какой исчезли, и въезжали в иностранный город. Часто они поворачивали назад, на заштрихованные улицы в Старом городе Бещеля или в Старом городе Уль-Комы, оказываясь в том же пространстве, что занимали несколькими минутами раньше, но в новой юридической сфере.
Если кому-то требовалось попасть в дом, физически расположенный рядом с его собственным, но находящийся в соседнем городе, то дорога, охраняемая непреклонной властью, была совсем другой. Вот что редко удаётся понять иностранцам. Житель Бещеля не может пройти несколько шагов в стоящий рядом альтернативный дом, не совершив бреши.
Но стоило человеку пройти через Связующий зал, и он мог покинуть Бещель, а в конце зала вернуться (телесно) точно туда, где только что был, но оказаться в другой стране, туристом, удивляющимся посетителем, выйти на улицу, которая разделяла широту и долготу его собственного адреса, на улицу, где он никогда не бывал раньше, архитектуру которой он всегда не-видел, к уль-комскому дому, стоящему рядом и разделённому целым городом с его собственным, теперь невидимым там, оставленным по ту сторону Бреши, у себя дома.
Связующий зал подобен горловине песочных часов, точке входа и выхода, пуповине между городами. Всё здание образует воронку, позволяя посетителям из одного города попасть в другой, а из другого в первый.
Есть места незаштрихованные, но где Бещель прерывается тонкой частью Уль-Комы. В детстве мы усердно не-видел и Уль-Кому, поскольку наши родители и учителя безжалостно нас на это натаскивали. Нарочитость, с которой мы и наши уль-комские современники привыкли не-замечать друг друга, находясь гросстопично рядом, весьма впечатляет. Мы имели обыкновение бросать камни через альтернативные участки, пробегать долгий кружный путь в Бещеле и поднимать их снова, споря, поступили ли мы недолжным образом. Брешь, конечно, никогда не проявлялась. Мы проделывали то же самое с местными ящерицами. Они всегда оказывались мертвы, когда мы их подбирали, и мы говорили друг другу, что их убило небольшое путешествие по Уль-Коме, хотя с таким же успехом убить их могло приземление.
— Больше не будет нашей проблемой, — сказал я, наблюдая, как несколько уль-комских туристов появляются в Бещеле. — Махалия, я имею в виду Бьела. Фулана Деталь.
Глава 7
Полёт в Бещель с Восточного побережья США включает в себя хотя бы одну пересадку, и это лучший вариант. Всем известно, что это сложная поездка. Есть прямые рейсы в Бещель из Будапешта, из Скопье и из Афин — для американцев, вероятно, лучший. Формально добраться до Уль-Комы им было бы труднее из-за блокады, но требовалось лишь пересечь границу Канады, и тогда можно лететь прямо. Международных рейсов в Нью-Вольф («Новым Волком» прозвали растущую уль-комскую экономику) было намного больше.
Джири прибывали в бещельский Гальвик в десять утра. Я давно уже велел Корви известить их по телефону о смерти дочери. Сказал ей, что сам буду сопровождать их на опознание тела, но она сможет присоединиться ко мне, если захочет. Она захотела.
На случай, если самолёт прибудет рано, мы ждали в бещельском аэропорту. Пили плохой кофе, купленный в аналоге «Старбакса» в терминале. Корви снова расспрашивала меня насчёт работы Комитета по надзору.
Я спросил, приходилось ли ей когда-нибудь выезжать из Бещеля.
— Конечно, — сказала она. — Я была в Румынии. И в Болгарии.
— А в Турции?
— Нет. А вы?
— Бывал. И в Лондоне. В Москве. Однажды, давно, в Париже и в Берлине. В Западном Берлине, так он тогда назывался. Это было до объединения.
— В Берлине? — переспросила она.
Аэропорт был едва заполнен: в основном возвращающиеся бещельцы плюс немногочисленные туристы и восточноевропейские коммивояжёры. Туристам трудно ездить в Бещель или в Уль-Кому — где ещё отдыхающим устраивают экзамены, прежде чем пустить их к себе? — но всё же я, хотя там не был, видел фильм о новом уль-комском аэропорте, в шестнадцати или семнадцати милях к юго-востоку, по ту сторону пролива Булкья от Лестова, где был значительно больший трафик, чем у нас, хотя требования к их посетителям не менее строги, чем наши. Когда сколько-то лет назад его стали перестраивать, то за полгода лихорадочной работы он из несколько меньшего превратился в гораздо больший, чем наш аэропорт. Сверху его терминалы объединялись в полумесяцы зеркального стекла, разработанные Фостером или кем-то наподобие.
Группу иностранных ортодоксальных евреев встречали, судя по одежде, их гораздо менее набожные местные родственники. Толстый сотрудник службы безопасности опустил свой автомат, чтобы почесать подбородок. Присутствовали один или двое устрашающе одетых исполнительных директоров с недавно прибывших «золотых» рейсов, наши новые высокотехнологичные, даже американские, друзья, искавшие водителей с плакатами для членов правления компаний «Сиэр и Кор», «Шаднер», «ВерТех», те руководители, что не прилетели на своих самолётах или не были доставлены вертолётом на собственные вертолётные площадки. Корви увидела, что я читаю надписи на их карточках.
— Какого хрена кто-то станет сюда инвестировать? — сказала она. — Думаете, они хотя бы помнят, что соглашались на это? Правительство на этих пикниках явно подсовывает им рогипнол.
— Типичные для Бещеля пораженческие разговоры, констебль. Вот они-то и тащат нашу страну вниз. Представители Бурич, Ньисему и Сьедр выполняют именно ту работу, которую мы им доверили.
Бурич и Ньисему — это ещё понятно, необычайным было то, что организацией торговых ярмарок занимался и Сьедр. Это даже приносило некоторую пользу. Тот факт, что, как показывали эти иностранные гости, имелись хотя бы небольшие успехи, в силу этого делался даже ещё более замечательным.
— Верно, — сказала она. — Серьёзно, посмотрите на этих ребят, когда они выходят, — клянусь, у них в глазах паника. А эти машины, что перевозят их по городу, к туристическим местам, к участкам штриховки и всему такому? «Осмотр достопримечательностей». Верно. Бедолаги пытаются найти выход.
Я показал ей на табло: самолёт приземлился.
— Значит, вы поговорили с руководительницей Махалии? — спросил я. — Я пару раз пытался ей позвонить, но вызов не проходит, а её мобильный мне не дают.
— Не очень долго, — сказала Корви. — Я застала её в их центре — ну, при раскопках в Уль-Коме есть что-то вроде научно-исследовательского центра. Профессор Нэнси, она из больших шишек, у неё целая куча аспирантов. В общем, позвонила ей, убедилась, что Махалия была её подопечной, что какое-то время её никто не видел, и так далее, и так далее. Сказала ей, что у нас были основания полагать — точка, точка, точка. Переслала фотографию. Она была очень шокирована.
— Да?
— Точно. Она… всё повторяла, какой замечательной аспиранткой была Махалия, твердила, что поверить в это не может, спрашивала, что случилось, и так далее. Так вы были в Берлине. Значит, вы говорите по-немецки?
— Говорил когда-то, — сказал я. — Ein bißchen[9].
— Зачем вы туда ездили?
— Молодой был. Там проводилась конференция. «Полиция в разделённых городах». У них были занятия по Будапешту, Иерусалиму и Берлину, а ещё по Бещелю и Уль-Коме.
— Какая хрень!
— Знаю, знаю. Именно так мы тогда и говорили. Совсем не по делу.
— Разделённые города? Удивляюсь, как это вас в академии отпустили.
— Понимаю, я и сам чувствовал, что моя дармовщинка чуть ли не испаряется под порывом патриотизма других. Мой руководитель сказал, что это не просто непонимание нашего статуса, но оскорбление Бещеля. Недалеко от истины, я полагаю. Но это была субсидированная загранпоездка, зачем мне было отказываться? Мне пришлось его убедить. Во всяком случае, там я впервые повстречался с улькоманами, которым, как видно, тоже удалось преодолеть свой гнев. Особенно запомнилась одна из них, с которой мы познакомились на дискотеке для участников конференции. Мы тогда внесли свою лепту в разрядку международной напряжённости, под песенку «Девяносто девять воздушных шариков».
Корви фыркнула, но пассажиры начали проходить в зал, и мы напустили на лица такие выражения, чтобы при появлении Джири выглядеть уважительно.
Сотрудник иммиграционной службы, сопровождавший их, увидел нас и мягко кивнул им в нашу сторону. Их можно было узнать по фотографиям, которые переслали нам американские коллеги, но я в любом случае понял бы, что это они. У них было выражение, которое я видел только у лишившихся детей родителей: от усталости и горя лица у них выглядели глинистыми, какими-то комковатыми. Они проследовали в зал такой шаркающей походкой, словно им было на пятнадцать-двадцать лет больше, чем на самом деле.
