Рэй Брэдбери - И грянул гром: 100 рассказов
— Перво-наперво, — рассудительно заметил Хулихан, — притом, что ему уже известно, поинтересуйся, захочет ли человек делать ставки?
Все вперили в меня взгляды, дабы убедиться, что их доводы не пропали втуне.
— Да, — заявил я.
Присутствующие согласились, что я заслуживаю звания высшего существа.
— Представляю участников по старшинству, — сказал Тимулти. — Это Фогарти, верховный наблюдатель за выходом. Нолан и Кланнери, главные судьи в проходах. Кланси, хронометрист. И зрители: О’Нил, Баннион, братья Келли — вон сколько. Пошли!
Мне почудилось, будто меня захватила огромная снегоуборочная машина — немыслимых размеров малиновое чудовище, сплошь состоящее из усов и вращающихся щеток. Дружелюбная толпа понесла меня вниз по улице к скоплению маленьких мигающих огоньков, заманивающих нас в кинотеатр. Тимулти, толкаясь направо и налево, на ходу выкрикивал основные сведения:
— Очень многое, конечно, зависит от кинотеатра!
— Разумеется! — проорал я в ответ.
— Есть либеральные, свободно мыслящие кинотеатры с широкими проходами, колоссальными выходами и величественными, просторными уборными. В некоторых — огромное количество фарфора, там даже эхо собственного голоса может повергнуть вас в ужас. А есть киношки — ну прямо скупердяйские мышеловки с такими узкими проходами, что и дышать-то невозможно, коленями упираешься в передний ряд, а в дверь протискиваешься бочком, когда выходишь в мужской туалет в кондитерскую через дорогу. Каждый кинотеатр тщательно обследуют до, во время и после спринта, при этом учитываются все факторы. Только тогда судьи выносят решение, и время, показанное бегуном, признается хорошим или позорным, в зависимости от того, пришлось ли ему прокладывать путь сквозь смешанную толпу мужчин и женщин, или состоящую преимущественно из мужчин, или преимущественно из женщин, либо — что хуже всего — через сборище детей на утренних и дневных сеансах. Сложность тут в том, что всегда есть искушение косить детей, как траву, разбрасывая в стороны; поэтому мы прекратили подобную практику. Теперь соревнования проходят главным образом по вечерам здесь, в «Графтоне»!
Толпа остановилась. Мерцающие огни кинотеатра искрились в наших глазах и золотили лица.
— Идеальное помещение, — проговорил Фогарти.
— Почему? — спросил я.
— Проходы тут не очень широкие и не слишком узкие, выходы расположены удобно, дверные петли всегда смазаны, а зрители представляют собой достаточно однородную смесь из болельщиков и таких парней, которые не будут сторониться, если вдруг спринтер от переизбытка энергии чересчур быстро ринется по проходу.
Вдруг мне в голову пришла мысль:
— А вы… уравновешиваете силы своих бегунов?
— Еще бы! Иногда мы меняем выходы, если старые уже слишком хорошо изучены. Или надеваем на одного летнее пальто, а на другого — зимнее. Бывает, сажаем первого парня в шестом ряду, а второго — в третьем. А то кто-нибудь окажется ужасно, прямо-таки необузданно проворен, и тогда мы нагружаем его самым тяжелым бременем из всех…
— Выпивкой? — сказал я.
— Чем же еще? Вот сейчас Дуна, так как он совершенно трезвый, надо дважды уравновесить. Нолан! — Тимулти вытащил из кармана фляжку. — Сгоняй быстренько внутрь, пусть Дун сделает два глотка, больших.
Нолан исчез.
Тимулти продолжал:
— Поскольку Хулихан сегодня вечером уже побывал во всех четырех провинциях, то достаточно нагрузился. Теперь их шансы равны!
— Хулихан, можешь заходить, — объявил Фогарти. — Пусть наши поставленные деньги будут тебе пухом. А мы через пять минут ждем тебя вон у того выхода — с победой!
— Давайте сверим часы, — предложил Кланси.
— Сверь мою задницу! — огрызнулся Тимулти. — Кроме как на грязные кулаки, нам смотреть не на что. Только у тебя одного, Кланси, есть часы. Хулихан, входи!
Хулихан пожал всем нам руки, как будто отправлялся в кругосветное путешествие. Потом, помахав на прощание, скрылся во тьме кинотеатра.
В тот же момент на улицу выскочил Нолан, держа в поднятой руке полупустую фляжку.
— Дун уравновешен!
— Отлично! Кланнери, пойди проверь соперников, убедись, что они сидят строго напротив друг друга в четвертом ряду, как договаривались, что кепки на головах, пальто наполовину застегнуты, шарфы надеты правильно. Потом возвращайся и доложи.
Кланнери убежал в темноту.
— А как же контролеры? — поинтересовался я.
Внутри, смотрят картину, — ответил Тимулти. — Тяжело ведь все время стоять. Они мешать не будут.
— Уже десять тринадцать, — возвестил Кланси. — Через две минуты…
— Старт, — сказал я.
— Ты отличный мужик, — похвалил Тимулти.
Наружу выскочил Кланнери:
— Все в порядке! Сидят правильно, остальное тоже как надо!
— Во, уже кончается! Это всегда слышно: в конце любой киношки музыка как с цепи срывается.
— Ага, громче, — согласился Кланнери. — Артистка уже поет вместе с хором и оркестром. Надо бы завтра сходить посмотреть фильм целиком. Очень хороший.
— А какая мелодия?
— К черту мелодию! — перебил Тимулти. — Осталась одна минута, а они тут про мелодию!.. Делайте ставки. Кто на Дуна? Кто на Хулихана?
Все затараторили, начали передавать туда и сюда деньги, главным образом шиллинги.
Я достал четыре шиллинга:
— На Дуна.
— Даже не взглянув на него?
— Темная лошадка, — прошептал я.
— Отлично сказано! — Тимулти крутился во все стороны, отдавая распоряжения. — Кланнери, Нолан, — в зал, следите за проходами! Хорошенько смотрите, чтобы никто не вскочил, пока не вспыхнет «КОНЕЦ».
Кланнери с Ноланом убежали, радуясь, как мальчишки.
— А сейчас все отойдите от выходов. Мистер Дуглас, стойте здесь рядом со мной.
Люди расступились, образовав живые коридоры у двух закрытых дверей.
— Фогарти, приложи ухо к двери!
Фогарти выполнил распоряжение. Глаза его расширились.
— Музыка ужасно громкая!
Один из парней Келли толкнул в бок брата:
— Сейчас кончится. Тот, кто должен умереть, в этот миг гибнет. Остающийся в живых склоняется над ним.
— А теперь еще громче! — сообщил Фогарти, приникнув головой к двери и шевеля пальцами, словно настраивая радиоприемник. — Во! Это уж точно заключительное та-та перед тем, как на экране появляется «КОНЕЦ ФИЛЬМА».
— Приготовились! — скомандовал Тимулти.
Мы все как один уставились на дверь.
— Гимн!
— Внимание!
Мы застыли по стойке «смирно». Некоторые подняли руки, отдавая честь.
— Кто-то бежит, — проговорил Фогарти.
— Кто бы это ни был, он взял хороший старт…
Дверь распахнулась.
Появился Хулихан, улыбающийся так, как улыбаются только задыхающиеся победители.
— Хулихан! — вскричали выигравшие.
— Дун! — возопили проигравшие. — Где Дун?
Действительно, Хулихан был первым, но его соперник вообще отсутствовал.
Из кинотеатра на улицу уже вытекала толпа.
— Может, этот идиот перепутал двери?
Мы ждали. Толпа на улице вскоре рассосалась.
Тимулти первым вошел в пустое фойе.
— Дун?
Но там никого не было.
А может быть, заглянул кое-куда? Кто-то широко открыл дверь мужского туалета:
— Дун?
Ни ответа, ни звука.
— Господи, а что, если он сломал ногу и валяется где-нибудь в зале в смертельной муке?
— Точно!
Кучка мужчин, направлявшихся в одну сторону, шарахнулись к внутренней двери, вошли в зал и заполнили проход. Я последовал за ними.
— Дун!
Здесь нас встретили Кланнери и Нолан. Они молча показали вниз. Я дважды подпрыгнул, пробуя что-нибудь увидеть за головами. В просторном зале было темно. Я ничего не разглядел.
— Дун!
Наконец мы все столпились в проходе у четвертого ряда. До меня доносились возгласы присутствующих, увидевших то же, что и я.
Дун по-прежнему сидел в четвертом ряду у прохода; руки его были сложены на груди, глаза закрыты.
Мертв?
Ничего подобного. Большая, блестящая, красивая слеза ползла по его щеке. Еще одна слеза, более крупная и блестящая, наворачивалась в уголке другого глаза. Подбородок Дуна был мокрым. Он, без сомнения, плакал вот уже несколько минут.
Его окружили, наклоняясь, заглядывали в лицо.
— Дун, ты чего, заболел?
— Стряслось что-нибудь?
— Боже мой! — воскликнул Дун. Он потряс головой, дабы найти в себе силы говорить. — Боже мой, — наконец произнес он, — поистине у нее голос как у ангела.
— Какой еще ангел?
— Который вон там, — Дун кивнул.
Головы повернулись, уставившись на пустой серебристый экран.
— Ты имеешь в виду Дину Дурбин?
Дун всхлипнул:
— Вернулся родной, исчезнувший голос моей бабушки…
— Задница твоей бабушки! — зло проговорил Тимулти. — У нее никогда не было такого голоса!
