Урсула Ле Гуин - Легенды Западного побережья (сборник)
– Я видела тебя там, – продолжала она. – А на плечах ты несешь ребенка. – Она умолкла и довольно долго молчала, потом наконец снова заговорила: – Ты спасешься, сын моей сестры! Ты доберешься до безопасных мест! – Голос ее показался мне каким-то чересчур тихим, хрипловатым, но говорила она с такой страстью, что я воспринял эти ее слова не как пророчество, а как ее личное желание непременно спасти меня от чего-то.
Я уже понимал тогда, что действительно поступил очень глупо, уехав с Дородом. Бедняга Дород! Он так долго ждал нового ученика, так хотел удержать меня при себе – правда, исключительно в своих корыстных целях, мечтая стать самым важным человеком среди своих сородичей, проводником ясновидящего, человеком, определяющим судьбу других, а потому обладающим невероятной властью. Я повернулся спиной к Гегемер, которая, возможно даже сама этого не сознавая, действительно все это время ждала меня, действительно хотела, чтобы я был рядом, – и не для того, чтобы я сделал ее великой, а ради любви.
Я достаточно поправился, чтобы к апрелю вернуться в дом моего дяди, но был еще не совсем здоров, чтобы отправиться в дальние края. В последний день моего пребывания в брачной хижине Гегемер зашла навестить меня и попрощаться. Мы сидели на солнышке перед хижиной, и я сказал:
– Сестра моей матери, дорогая моя тетя, могу ли я рассказать тебе о моей сестре?
– Сэлло, – прошептала она имя девочки, своей племянницы, которую украли в возрасте двух или трех лет.
– Сэл всегда была моей опорой, моей защитницей. Она всегда была очень храброй, – сказал я. – Она совершенно не помнила Великих Болот, ей почти ничего не было известно о наших сородичах, однако она знала, что мы, болотные люди, обладаем такими способностями, каких нет больше ни у кого. И она очень просила меня никогда никому не рассказывать о своих видениях. Сэлло была очень мудрой. И прекрасной. Здесь нет ни одной девушки, которую можно было бы с нею сравнить, которая была бы такой же красивой, такой же доброй, любящей и преданной! – Я видел, как внимательно слушает меня тетка, и все говорил, говорил, говорил, пытаясь рассказать ей, как выглядела Сэл, как она говорила и что для меня значила. Увы, на это не потребовалось слишком много времени. Невозможно рассказать о человеке все. Да и прожила Сэлло слишком мало, чтобы история о ней была такой уж длинной. Ведь сейчас даже мне было больше лет, чем ей, когда…
Я умолк; меня душили слезы. И Гегемер сказала:
– Твоя сестра была похожа на мою сестру. – И ласково накрыла своей смуглой рукой мою смуглую руку, и несколько мгновений мы сидели молча.
А потом я снова собрал свои немудреные пожитки – одеяло, рыболовные снасти, нож, книгу – и отправился назад, в мужскую деревню, в дом дяди. Меттер приветствовал меня с добродушным спокойствием. Кошка Прют тоже вышла мне навстречу, виляя хвостом, и, как только я расстелил на лежанке свое старое одеяло, вспрыгнула туда и принялась деловито его скрести, громко при этом мурлыча. А вот старая Минки меня не встречала. Оказалось, она умерла еще зимой, как печально сообщил мне об этом Меттер. И старый Перок тоже умер, один в своем домике. Меттер зашел туда как-то утром, чтобы отдать ему в починку сеть, и нашел его; он сидел, согнувшись, над остывшим очагом, но работу из помертвевших рук так и не выпустил.
– А у Равы щенки родились, целый выводок, – сообщил через некоторое время Меттер. – Если хочешь, завтра сходим посмотрим.
Мы сходили к Раве и выбрали себе замечательного крупного, ясноглазого щенка, курчавого, как ягненок. Меттер назвал собачку Бо и в тот же день взял с собой на рыбалку. Стоило ему оттолкнуться от причала, как малыш прыгнул в воду и принялся, шлепая лапами, плавать вокруг лодки. Меттер выудил его из воды и стал что-то сурово ему внушать, но щенок только радостно помахивал хвостом и явно ничуть не раскаивался. Мне очень хотелось поехать вместе с ними, но для рыбалки я пока еще был слабоват; после прогулки до хижины Равы и обратно я совершенно обессилел, стал задыхаться, и меня еще долго бил озноб. Чтобы согреться, я уселся на настиле в солнечное пятно и стал смотреть, как крошечный, похожий на крылышки бабочки парус Меттера становится все меньше, тая в голубой озерной дали. Было хорошо вновь почувствовать себя дома. Да эта хижина и была, по-моему, единственным настоящим моим домом. Во всяком случае, куда более моим, чем что бы то ни было другое.
И все-таки этот дом моим не был. И мне не хотелось прожить здесь всю жизнь. Теперь это стало мне совершенно ясно. Да, я родился с двумя талантами, двумя способностями. Одна из них была, если можно так выразиться, здешняя; она была издавна известна людям Болот, они умели ее развивать и использовать. Но я не сумел ни развить ее, ни научиться ею пользоваться. Мое обучение потерпело крах – то ли из-за невежества и нетерпеливости моего учителя, то ли из-за того, что мои способности к ясновидению были на самом деле не столь уж велики. Возможно, это был просто дар природы, довольно распространенный у представителей моей расы и дающий возможность иногда заглянуть как бы немного вперед, предвосхитить ближайшие события. Это был так называемый детский дар, который нельзя развить, на который нельзя рассчитывать взрослому и который с возрастом у всех постепенно слабеет.
А другая моя способность, хотя и вполне надежная, оказалась здесь совершенно бесполезной. Рассиу не видели проку в том, что у человека голова забита всякими историями. История и поэзия были им не нужны. Чем меньше мужчина рассиу говорит, считали здесь, тем больше он достоин уважения. А истории пусть рассказывают женщины и дети. Пение же песен и вовсе было окутано тайной; песни исполнялись только во время священнодействий, например во время страшноватого обряда инициации. Слово не было определяющим в жизни этого народа. Для них куда важнее было предвидение и настоящий момент вполне реальной жизни. А те знания, что я почерпнул из книг, оказались здесь ни к чему. Неужели, думал я, и мне надо все это забыть, предав собственную память, отказавшись от развития своего разума, своей души? Неужели нужно позволить себе со временем соображать и запоминать все хуже и хуже?
Те люди, что украли меня у моих сородичей, и моих сородичей тоже украли – только уже у меня. И я чувствовал, что теперь мне никогда не стать одним из рассиу, не стать истинным представителем этого народа.
А значит, я не смогу и увидеть, по какому пути мне следует идти дальше.
И главное, куда идти.
На север, сказала Гегемер. Она видела меня идущим на север, в дальние края, за две больших реки. Скорее всего, она имела в виду реки Сомулане и Сенсали. Азион находится к северо-западу от Сомулане, в Бендайле; а Месун – на северном берегу Сенсали, в Урдайле. В Месуне есть большой университет. Там живут многие ученые и поэты. Там живет поэт Оррек Каспро.
Я встал и пошел в нашу маленькую хижину. Кошка Прют трудилась над моим старым одеялом, глаза у нее были полузакрыты, а когти она то выпускала, то втягивала, ни на мгновение не прекращая этого занятия. Я взял с полки маленький сверток из тростниковой ткани, вынес его наружу и уселся на настиле, скрестив ноги и думая о тех часах, днях, месяцах, которые провел на коленях в хижине Дорода. Про себя я поклялся, что никогда в жизни больше не встану на колени! А еще я думал о том, что хорошо бы иметь такую легкую плетеную складную скамеечку, какие носят здесь с собой все женщины. Вот только вроде бы не полагается мужчине пользоваться женскими вещами? Хотя женщины ведь пользуются тем же, чем и мужчины, – во всяком случае, во время работы. А мужчины совершенно напрасно избегают и даже презирают огромное количество чрезвычайно полезных вещей, которые умеют делать женщины, – например, плести скамеечки, или готовить пищу, или рассказывать всякие истории; ведь тем самым мужчины лишают себя множества умений и удовольствий. А все из глупого желания доказать, что они не женщины, хотя, по-моему, лучше бы они это доказывали делами.
Но это только по-моему. Они считают иначе. А я так и не стал одним из них.
Итак, скрестив ноги и поудобнее устроившись на настиле, я развернул шелковистую ткань и вытащил книгу Каспро. Впервые за долгий срок – сколько же времени прошло: год или два? Я открыл ее наобум, точнее, она открылась сама, и я прочел:
Там, где владычествует Повелитель Вод,Растет камыш, растет тростник зеленый.Хасса! Хасса!И над водой летают лебеди, крича,Почти касаясь тростников зеленых.Хасса! Хасса!И цапли серые над озером кружат,Ложится тень на воду от широких крыльев.И облака плывут в небесной синеве,В болотах и протоках отражаясь,Плывут над тростником, над рисовой травой…Благословенны будьте, жители Болот!И ты, великий, грозный Повелитель Вод!
Я захлопнул книгу и, закрыв глаза, оперся спиной о столбик в дверном проеме, подставив лицо солнцу, которое просачивалось сквозь мои зажмуренные веки, пропитывало меня насквозь. Откуда он это узнал? Откуда он узнал, как здесь все выглядит? Откуда он узнал священное имя лебедя и цапли? Неужели Оррек Каспро – тоже рассиу, житель Болот? Неужели он тоже ясновидящий?
