Владимир Григорьев - Звёздная гавань
Таких с каждым днем становилось все меньше.
К исходу четвертых суток энергетик почувствовал непреодолимую сонливость. Каждое движение стоило ему усилий.
Но вот и капитан уснул окончательно. Ресницы его дрогнули в последний раз и замерли, а взгляд остановился, как у всех, кто впал в состояние каталепсии.
Итак, наступил момент, когда всех бодрствующих осталось на корабле пятеро.
Кто следующий?
Большую часть времени люди общались теперь с помощью биосвязи, поскольку отсеки, требовавшие их внимания и забот, находились в разных частях огромной «Каравеллы».
Последними словами капитана, перед тем как он впал в забытье, были:
— Не оставляйте корабль на попечение манипуляторов… Следите за курсом.
И люди по мере сил выполняли последний приказ капитана.
Как-то вечером, чувствуя себя похуже, чем обычно, Ольховатский вздумал заглянуть в информарий: он пристрастился к старинной русской поэзии, в которой черпал равновесие и бодрость духа.
Усевшись с томиком в кресло, Ольховатский раскрыл книгу наугад. Гравюра старого художника изображала нищего пророка, ведущего за собой толпу оборванцев. Или, может быть, эти люди сами выбирали свой путь, а оракул только подделывался под их желания? Текст энергетик мог прочесть и с закрытыми глазами.
Неожиданно энергетик с ужасом почувствовал, как руки и ноги его наливаются свинцом. Он понял, что не избежал участи большинства. Вот и ответ на вопрос: кто следующий? Он помедлил сообщить по биосвязи оставшимся о том, что случилось с ним, а в следующую минуту было уже поздно: руки перестали повиноваться. Голова, однако, оставалась ясной. «Аппарат биосвязи несовершенен, — подумалось ему. — Он частенько подводил людей в полете. Биосвязь можно улучшить. Быть может, вживлять шарик в тело?..»
На мозг начала наплывать дурманящая волна, и не было сил ей противиться. Только теперь он оценил железную волю капитана, который в течение четырех долгих суток боролся с наваждением, руководя кораблем.
Ольховатский из другого теста… Последним усилием он откинул чугунную голову на спинку кресла.
Перед его внутренним взором начали проплывать отрывочные картины.
Готовясь опуститься на планету, чужой корабль приступил к маневрированию. Еще сбросил скорость, причем сделал это настолько четко и чисто, что Ольховатский восхитился. Затем занял положение, перпендикулярное к планете двух солнц, и начал медленно оседать на корму.
Из кормы выдвинулись четыре суставчатых присоска, от которых сходство корабля с живым существом еще более увеличилось.
Присоски коснулись почвы… И тут же взрыв адской силы потряс окрестность. Всепожирающее пламя скрыло и корабль, и рощу, и посадочный круг, и существа, которые его окружали.
После взрыва Ольховатский впал в небытие, и свет для него померк.
Последнее, что ему запомнилось, — это ровные стеллажи информария, забитые книгами, и пробивающееся сквозь них ослепительное пламя, пламя его видения…
Прыжок
В просторы на ракетных шхунах,
Как встарь, отважные идут.
Не представленья в цирках лунных
Их ждут опасности и труд.
«Каравелла» продолжала свой путь.
Курс корабля был задан, и устойчивость его обеспечивалась работой двигателей, действующих на полную мощность. Тем не менее каждые сутки накапливались коррективы, которые нужно было вносить в курс. Изменения вызывались воздействием электромагнитных и гравитационных полей, которые пронизывал корабль.
Поправки в курс вносил Тобор.
Дольше всех на корабле сохранял сознание Либун. Он бодрствовал, когда и Суровцев, и Логвиненко, и Луговская уже погрузились в каталепсию.
Тщетно сжимал кок миниатюрный аппаратик биосвязи, сзывая тех, кто мог передвигаться, на ужин. Никто не откликался на его отчаянный призыв.
Несколько одинаковых пластмассовых приборов сиротливо стояли на столе в кают-компании, и стол казался еще огромнее, чем обычно. Либун еще разок на всякий случай сжал шарик биосвязи, затем сунул его в карман и, чертыхнувшись, встал из-за стола.
Он не стал обращаться к помощи манипулятора-подсобника, а сам прихватил два крайних прибора и направился с ними к утилизатору, чей раструб торчал из стены отсека. Руки кока дрожали, и немного борща пролилось на пол.
По пути он с гадливостью откинул ногой пластинку, которая и не думала увертываться.
«Разве это не катастрофа, когда борщ не на чем сварить? Нет, катастрофа — это когда борщ есть некому», — подумалось Либуну.
Сделав несколько рейсов, Либун спустил в раструб все обеденные приборы, включая и свой собственный.
Есть ему не хотелось. Ему хотелось только одного — спать, спать, спать. В многотонной голове гудели колокола. Последним усилием он смахнул со стола крошки и, не добравшись до стула, рухнул на пол.
Он уже не слышал, как рывком отворился люк и в кают-компанию осторожно заглянул Тобор.
…Белковый, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в отсек и всюду видел одно и то же — членов экипажа, пораженных «сонной болезнью». Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный сон. Общим у всех было только одно — широко, словно в изумлении, раскрытые невидящие глаза, устремленные в одну точку.
Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на койку, в которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с невидимым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так и застыл…
Тобор обозрел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем как выйти, он подоткнул край одеяла, свисавшего с гамака Суровцева.
Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки.
Автоматика на корабле работала своим чередом: бежали ленты, вспыхивали и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь — рассветом.
Зрелище движущихся лент, на которых находились неподвижные человеческие фигуры, застывшие в самых различных позах, было тягостным. Но не было человеческих глаз, которые могли бы наблюдать это зрелище.
Тобор снова и снова возвращался мыслью к событиям на «Каравелле», начиная с момента появления первой пластинки, обнаруженной штурманом. Он пытался выстроить все случившееся в единую логическую цепь и понять, что же делать дальше.
Штурман Орленко был первым, кого поразила загадочная болезнь. По непонятной причине пластинки именно штурмана и его отсек выбрали главным объектом для своих действий.
Попав в штурманский отсек, Тобор замешкался подле неподвижного Валентина, будто хотел позаимствовать у него хоть крупицу опыта судовождения на случай, если потребуется изменить курс «Каравеллы». Сердце штурмана билось медленно, еле приметно, как и у остальных уснувших. Но не было, казалось, в мире силы, способной пробудить их.
Рядом с Валентином уснула Аля. Она пришла сюда, чтобы проведать его, да так и осталась. Они, не видя, смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.
Юный дублер Владимира Ольховатского застыл на боевом посту, в энергетической рубке, где вахту теперь, как и во всех прочих отсеках, нес манипулятор. Когда Тобор вошел сюда, на него пахнуло жаром: в отсеке было душно и сыро, как в тропиках. Из не до конца закрученного крана, булькая, лилась серебристая струйка воды. Капли конденсировались на потолке и время от времени срывались. Одна из них упала на щупальце Тобора, и белковый вздрогнул.
В энергетическом Тобору пришлось повозиться. Он отладил манипулятор, затем проверил, как работает «Катеноид». Установка работала нормально, гоня по кабелям энергию в безжизненные отсеки корабля. Все энерговоды были старые, потемневшие от времени: их собирали еще на стапелях. Только один блестел как новенький — тот, который вел в штурманский отсек. Рядом валялся старый, словно перехваченный поперек гигантской бритвой.
Так и не успели убрать…
Тобору стало жарко, он включил у себя внутреннее охлаждение. Попытался расправить пальцы дублера, сжавшие клавишу калькулятора. Это удалось ему после некоторого усилия.
Тишина давила. Тишина и духотища, которая продолжала усиливаться. Наладить застопорившийся кондиционер? А к чему?..
Помедлив несколько секунд, Тобор выпрыгнул из отсека, на ходу толкнув люк.
В секторе астробиологии особенно много было уснувших. Сюда приходило немало народу: ведь каждого волновали пластинки, невесть откуда явившиеся на борт корабля. Живые ли это образования? А если живые, то, может быть, чем черт не шутит, и разумные?..
