Олег Корабельников - Башня птиц. Авторский сборник
То и дело он подходил к зеркалу и всматривался в затуманенное стекло. Ему казалось, что лицо его изменяется без перерыва. Ощущение было чисто физическое. Словно бы поверхность лица стала размягченной, текучей, и движения мышц подчас не совпадали с его желанием нахмуриться, скажем, или улыбнуться. Хотелось сбросить эту раздражающую маску, он часто дотрагивался до лица, пытаясь избавиться от тягостного ощущения, но оно не уменьшалось.
В свое время из маленького ребенка он превратился в мальчика, потом в худого веснушчатого подростка, в юношу, мужчину, и все эти естественные метаморфозы никого и никогда не удивляли. Так заведено. Человеку свойственно не только ошибаться, но и изменяться до тех пор, пока последняя перемена не растворит его в земле. И как знать, думал в эти часы Климов, быть может, его теперешняя метаморфоза тоже закономерна, просто более редка и менее известна. Ведь был он когда–то ребенком, и ничего никто не удивляется, что тот, позавчерашний маленький Климов, и этот, тридцатилетний, — один и тот же человек.
Он думал так, но мысли эти все равно не успокаивали. Сам он ни разу не видел и не читал нигде, чтобы человек вдруг начал менять свою внешность. Тогда он повернул зеркало стеклом к стене, сел на диван, взял книгу наугад и, стараясь не обращать внимания на взбунтовавшееся лицо, стал дожидаться Люсю.
Она пришла, нагруженная чемоданами, тяжело опустила их у порога и, не раздеваясь, села на стул. Климов боялся повертываться к ней, он не хотел пугать ее новым лицом.
— Как дела? — спросил он с дивана.
Она промолчала, вздохнула и, поднявшись, начала медленно раздеваться.
— У тебя плохое настроение? — спросил он.
Она открыла чемодан и стала вынимать платья, белье, безделушки.
— Не хочешь разговаривать? — спросил Климов.
— Хочу, — сказала она раздраженно. — Я смертельно устала. У меня болит голова. У меня неприятности по работе. А ты весь день лежишь на диване и бездельничаешь.
— У меня отпуск, — вздохнул Климов. — Я не виноват, что у тебя болит голова.
— Мог бы сходить в магазин и приготовить ужин.
— Я не знал.
— Мог бы и догадаться.
— Не срывай на мне плохое настроение. Это несправедливо.
— Несправедливо, когда ты лежишь на диване и ни черта не делаешь.
— Послушай! — не выдержал Климов. — Я не лежу, а сижу, как видишь. И вообще, какого черта ты предъявляешь мне претензии? Ты кто? Не нравится уходи. И нечего мне нервы мотать!
— Ах, вот как! — вскричала Люся и запустила в Климова булкой хлеба.
Климов увернулся. Буханка пролетела мимо и ударилась в стену.
— Не бросайся хлебом, дура! И оставь привычку бросаться чем попало.
— Конечно! Хлеб для тебя — это что попало! Ты ничего не ценишь. Белоручка!
Климов опешил. Люсина логика ошарашила его. Тогда он встал, подошел к ней и взглянул в лицо.
— Ну, что уставился, черт белоглазый? — сказала она.
— Гляжу на тебя новыми глазами, — сказал Климов, ожидая, когда она сама увидит его другое лицо, и даже радуясь заранее ее растерянности.
— Ну и что? — спросила Люся, нимало не удивляясь. — Не нравится?
— А тебе? — спросил Климов. — Мое лицо тебе нравится?
— Лицо как лицо. Страшное и наглое. Отойди, не мешай дело делать.
— А ты близорукая, да? Посмотри на меня внимательнее.
— Ох, и надоел же ты мне! — сказала Люся и ушла на кухню.
— Я ей надоел! — сказал Климов двери. — Нет, вы поглядите, я ей надоел! Пришла непрошено, ведет себя, как хозяйка, да еще и шпыняет меня, как мальчишку. Ну, не свинья ли?
— Свинья, — охотно согласился сосед.
— А ты не лезь в чужие дела! — пригрозил Климов. — И без тебя тошно.
— Должен же я с кем–то разговаривать, — возразил сосед. — Мне, может, скучно.
— А ты полетай, — предложил Климов. — За облаками. Там чудная погода. Только оденься потеплее и по сторонам гляди.
— Злопамятный ты, — вздохнул тот. — Весь в меня. И не боишься совсем. Десять казней на тебя нашлю.
— Знаю твои казни. Тьму египетскую ты коротким замыканием заменишь, вместо саранчи клопов нашлешь, и все остальное так же. Не казни, а козни. Мельчает бог, ох мельчает! И в кого превратился? В склочного соседа по коммуналке. Позор!
— С кем не бывает, — скорбно сказал сосед. — Все изменяется. На то и диалектика. Ты ведь тоже изменяешься.
— Самоутверждаюсь.
— Вот–вот. Самоутверждение у слабых людей всегда начинается с унижения других. На большее ты и не способен.
— Способен. Я буду драться. Хватит лежать и ныть в тряпочку.
— Ангел резвый, веселый, кудрявый, не пора ли мужчиною стать? неожиданно пропел фальцетом сосед.
— Не искажай цитаты, — сказал Климов. — Ты сам хотел этого.
— Хотел, да расхотел. Ты ведь знаешь, я все назло делаю. Такой уж у меня характер.
— Сам же унижаешь других. Слабак ты, а не бог.
— Сосед я твой, — вздохнул тот. — Всего–навсего. Сколько тебе об этом твердить? Заладил одно: бог да бог. Ты вот только помощи у меня просишь, а сам ни разу не поинтересовался, может, и я в ней нуждаюсь. Может, я старый, больной, одинокий? Может, у меня ревматизм застарелый и камни в почках? Может, мне стакан воды подать некому? Ты привык, что о тебе заботятся, а сам о других не умеешь. Поучись сначала, а потом уже самоутверждайся.
— Ты мне ничего о себе не рассказывал. Я помогу, если надо.
— А зачем обременять других своими бедами? У всех своего горя хватает. Ты лезешь со своим, а чужого не видишь и знать не хочешь. Нет, Климов, рано тебе еще мужчиною становиться. Ты еще так, недоделок.
— Ладно тебе, — махнул рукой Климов. — Только ругать и умеешь.
— Был бы я твоей женой, — сказал сосед, — я бы тебя еще раз бросил. Только подальше и побольнее. Мне тебя не жалко.
— Тогда и мне тебя, — ответил Климов и включил погромче радио.
Вернулась Люся. Поставила на стол сковородку, уже успокоенная, улыбнулась Климову, попросила нарезать хлеб. Он поднял булку, обтер рукавом и сделал то, что просили.
— Почему ты всегда обижаешь меня? — спросила она за едой.
— Ты сама начала первая.
— Ох, Климов, — вздохнула она. — Конечно, всегда и во всем виновата я. Сколько мы с тобой живем — и всегда я.
— Три дня мы с тобой живем, — удивился Климов.
— Четыре, — поправила она. — И не все ли равно, сколько. Главное, что ты невнимателен ко мне.
— А ты ко мне? Ты даже не заметила, что я изменился.
— Если бы, — усмехнулась Люся. — Если бы ты изменился по отношению ко мне.
— Да ты посмотри на меня. Посмотри. Разве я похож на себя?
— К сожалению, Климов, — сказала Люся, бросив беглый взгляд.
— А ты хочешь, чтобы я походил на знаменитого артиста?
Климов ощупал лицо. Ощущение текучести не уходило, просто он постепенно привыкал к нему. Он развернул зеркало и увидел, что так оно и есть. Лицо было его и не его одновременно. Он погрозил зеркалу кулаком и прошептал: «Разобью!» Достал фотографии и протянул Люсе.
— Ты просила. Сравни сама. Это я, каким был год назад.
— Какая противная, — сказала Люся и отложила фотографии. — Нос кверху, губы поджала, глаза злые. И как ты с ней жил?
Климов обиделся за свою жену и хотел было сказать, что она намного лучше Люси, но пересилил себя.
— А я? Ты на меня посмотри. Разве похож?
— Конечно, похож. Ну, страшным был, сейчас немного похорошел, не все ли равно? Это тебя жена так затюкала. Разве главное во внешности?
Сосед наверху захихикал. Климов снова подошел к зеркалу и недоверчиво потрогал текучие формы лица.
— Что это тебе в голову пришло, Климов? — спросила Люся. — Ты, как красная девица, в зеркало таращишься. Уж не влюбился ли?
— Влюбился, — буркнул Климов, садясь на место. — В тебя влюбился.
— Нужна мне твоя любовь! — пренебрежительно сказала Люся.
— Интересно! — удивился Климов. — Что же ты хочешь от меня?
— Заботу и уважение, — сказала Люся. — Если мы полюбим друг друга, то будем напрасно мучиться. Я очень любила своего Колю и что же хорошего видела? Сначала мучилась, что он меня не любит, потом из–за ревности, а потом уж, очень долго, из–за того, что он погиб. Если бы я не любила его так сильно, то мне жилось бы легче. Очень просто.
— Мудрая ты, как змея, — сказал Климов, покачав головой.
— Это я–то змея? — угрожающе спросила Люся и отложила вилку.
— Ну, как сова, — сказал Климов, не желая ссоры.
— Ах, как сова! Ну, Климов, ну, наглец! Я его кормлю, пою, а он меня оскорбляет! Ну, скотина!
Она поискала глазами, чем бы запустить в Климова, но расстояние между ними было слишком небольшим, поэтому она быстро протянула руку и крепко дернула его за нос.
— Злая ты, а не мудрая, — обиделся Климов и отошел к окну. — Навязалась на мою голову. То не скажи, это не сделай.
— Это ты навязался, — вскипела Люся. — Господи, что я тебе сделала плохого? Ты постоянно оскорбляешь меня. Все меня обижают, я так люблю людей, а меня обижают.