Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви
«Ладно, – подумал Костя. – Я прощаю тебя. Ты сам себя наказал. Через год я отмечу этот праздник дома, а ты вновь будешь трезвым сидеть в унылой ротной канцелярии, вдыхая вонь солдатских портянок».
(Судьба Щербенко, впрочем, сложилась иначе. Ненависть к нему Кости была так велика, что вскоре он необъяснимым образом поумнел, установил в роте либеральные порядки, принялся критиковать начальство и даже осмелился появиться на территории части в гражданской одежде. И тогда, решив, что Щербенко спятил окончательно, его немедленно уволили на пенсию, присвоив в утешение звание подполковника. Но все это случилось уже после Костиной демобилизации.)
Часть II
Глава 1
Преступление и наказание
Да, нудно, трудно и унизительно жилось Косте в армии.
Но когда майским днем его в последний раз обшмонали на КПП, когда сердобольный Кочкин сунул ему на прощание пакет с домашними пирожками, когда оркестр грянул «Прощание славянки» и друзья, чей дембель по разным причинам откладывался, на руках вынесли его за ворота, у Кости к горлу подкатился комок, а на глазах выступили слезы. Даже опостылевшее проволочное заграждение показалось ему чем-то милым и привычным, а желчный вздорный начальник штаба, вышедший напутствовать увольняемых, выкопавших под его личным руководством не одну сотню окопных метров (особо дерзким нарушителям дисциплины приходилось копать в противогазах), смотрелся чуть ли не отцом родным.
Впрочем, слабость эта была минутной.
В родные места Костя возвращался на самолете – денежки для этого нашлись. Первый раз ему довелось созерцать землю с такой высоты, и он убедился, что учебники географии не врут – в Байкал действительно впадает много речек, а вытекает только одна. Мир внизу уже начал понемногу зеленеть, и только славное сибирское море выглядело белым продолговатым пятном. Лед на нем еще только едва-едва отошел от берегов.
В Европе вовсю цвели сады, а улицы, примыкавшие к аэропорту, были полны девушек, пахнущих сиренью, и парней, пахнущих портвейном. Никто не обращал внимания на Костю, закованного в уродливый и некрасивый парадный мундир. С каким-то горьким удивлением он осознал, что за то время, пока он с друзьями кормил мошкару в Восточной Сибири, жизнь здесь продолжала бить фонтаном.
Оглядевшись немного на гражданке, Костя не ощутил тяги ни к какому виду труда, кроме литературного. Кое-какие наброски остались у него с доармейских времен, кое-что он держал в памяти с тех пор, как майор Щербенко уничтожил все написанное им на бумаге.
Через своего соседа-шабашника, ставившего дачи в кооперативе литераторов «Роман и драма», Костя познакомился с одним настоящим писателем и, две недели бесплатно проработав на него, признался в своих заветных мечтах.
– Ну и что же такое вы пишете? – спросил писатель у Кости.
– Фантастику, – сообщил Костя. – Раньше, правда, и стихи писал…
– Это вы зря, – брезгливо скривилось лицо писателя. – Это никому не нужно. Надо писать о вечном. К примеру, о пограничниках.
Сам писатель разрабатывал только эту тему, потому что, прослужив двадцать лет на заставе, ни о чем другом на свете понятия не имел. Хотя существовала надежда, что, поселившись за городом, он вскоре напишет что-нибудь эпохальное вроде «Дачников».
Впрочем, он все же снизошел до Костиных опусов. Приговор был таков: стихи очень слабые, а проза хоть и сырая, но определенного внимания заслуживает. Но внимание это Косте могут оказать только в «журнале соответствующего профиля». В его устах эти три слова прозвучали почти как «женщина соответствующего поведения». Затем писатель вручил Косте адрес, написанный на клочке газеты.
– Журнал «Вымпел», – прочел Костя. – Никогда о таком не слышал.
– И не удивительно, – пожевал губами писатель. – Редколлегия там еще та подобралась… Уклоняется от разработки темы о пограничниках. Хотя вроде и обязана.
Журнал «Вымпел» по своему статусу должен был заниматься главным образом допризывным воспитанием молодежи, но печатал статьи о чем угодно: о последних модах, экстрасенсах, террористах, восточных единоборствах, гоночных мотоциклах, сексуальном воспитании и джазе – то есть как раз о том, о чем в молодежных журналах писать было не принято. Даже клуб знакомств по переписке – один из первых в стране – в «Вымпеле» существовал. О допризывной подготовке упоминалось только в передовых статьях, да и то довольно глухо.
Вся Костина писанина была с ходу отвергнута, но так просто расставаться с молодым автором редакция не собиралась. По мнению ее членов, именно он должен был в высокохудожественной форме восполнить пробел по части того самого допризывного воспитания. Тут же был составлен договор на цикл коротких фантастических рассказов, соответствующих профилю журнала.
Первый рассказ был написан уже через неделю и после пяти последовательных переделок принят к публикации. Его действие разворачивалось на Марсе, где смелый допризывник-землянин отражал нашествие венерианских захватчиков. Предводитель агрессоров состоял в звании майора и носил имя Щер-Бен-Ка.
– А почему вы автором указываете какого-то Б. Кронштейна? Ведь ваша фамилия Жмуркин, – поинтересовался главный редактор, который сам по паспорту был Я. Гофштейном.
Костя всегда стеснялся своей фамилии, но признаваться в этом не хотел. Подумаешь, какой-то Жмуркин! Чуть ли не Жмурик. А «Кронштейн» звучало энергично и звонко – «К-р-р-о-н-штейн». Он принялся мямлить о том, что, как всякий порядочный писатель, собирается подписываться только псевдонимом и от решения своего отступать не намерен.
– Значит, вы настаиваете именно на таком псевдониме? – с некоторым сомнением произнес редактор и вызвал ответственного секретаря, фамилия которого была попроще – Рабинович.
– Настаиваю, – сказал Костя. – А в чем, собственно, дело?
– Да в том самом, – загадочно ответил редактор. – Ругают нас за национальный состав редакции.
– Ах вот вы о чем! – догадался наконец Костя. – Тут-то у меня как раз все в полном порядке. – И он, как бы в доказательство, потрогал свой курносый нос. – Можете не беспокоиться.
– Вот-вот! – согласно кивнул ответственный секретарь, который был если не умнее, то находчивее редактора. – Вы нам, пожалуйста, свою фотографию принесите. Желательно в анфас. Чтоб у читателей тоже сомнений не возникало.
Но сомнения возникли уже после третьего рассказа, хотя благодаря им тираж журнала удвоился. Правда, возникли они не у читателей. И не по поводу пресловутого национального состава редакции. Копнули глубже. Прямо под идеологическую подоплеку его публикаций.
В одной из центральных газет появилась статья, скрупулезно анализирующая достоинства и недостатки «Вымпела» за последние несколько лет. Среди достоинств называлось хорошее полиграфическое исполнение и доступные цены. Среди недостатков все, что можно приписать печатному органу в несвободной стране. Журналу вменялось в вину то, о чем он никогда не писал, а то, что он действительно писал, искажалось самым невероятным образом. Фразы, с мясом выдранные из текста и произвольно скомпонованные, действительно приобретали двусмысленный, если не сказать больше, характер. В шуточных рисунках, очевидно, подвергнувшихся изучению под микроскопом, была усмотрена издевка над всем, что являлось святым для допризывников, а также их отцов и дедов. Следы идеологической диверсии обнаружились даже в кроссвордах и шарадах. В заключение журнал был назван «шавкой, тявкающей из подворотни» и выражалась надежда, что компетентные органы наконец-то разберутся с ним.
Результаты разборки превзошли все ожидания. «Вымпел» переименовали в «Авангард» и на треть урезали в объеме. Фантастические рассказы исчезли вместе с кроссвордами, шуточными рисунками и прочим безыдейным хламом. Все публикации в отощавшем журнале были теперь на одном уровне – суконном уровне официозных передовиц. У главного редактора едва не отобрали партбилет, а у ответственного секретаря – последнее здоровье. У Кости отобрали единственную возможность печататься. Во всех других журналах и газетах его чурались, как опасного безумца.
Впрочем, ничего удивительного здесь не было. Прирожденные фантасты, правившие страной седьмой десяток лет, терпеть не могли конкуренции.
Глава 2
Что делать?
Все это начинающий писатель Жмуркин воспринял как катастрофу. Почему вещи, на которые годами смотрели сквозь пальцы, вдруг в единый миг стали криминалом? И почему по времени эта поруха совпала с появлением в журнале некоего Б. Кронштейна, успевшего полюбить и тесные редакционные комнаты, стены которых были сплошь оклеены детскими акварелями, и главного редактора, похожего на английского денди, и ответственного секретаря, похожего на колхозного счетовода, и сам журнальчик – пестрый, боевой, веселый? Не стал ли он, Костя, помимо своей воли катализатором, обратившим живой и веселый родник в тухлую стоячую лужу? Быть может, это именно его опусы переполнили чашу терпения тех, кому по долгу службы надлежало определять, что следует и чего не следует читать советским допризывникам? Допустим, человек – слепое оружие рока. Но уж если тебе суждено стать серпом, то почему не тем, который жнет колосья, а тем, который калечит жниц? Что-то чересчур часто терпит крах все то, что вызывает его симпатию.
