Энтони Берджесс - Вожделеющее семя
— Убить его, вы говорите? — изумленно произнес Тристрам. — Убить?!
— Это когда-то называлось «crime passione!» — преступление, совершаемое из ревности. Рано или поздно ваша жена будет вынуждена сознаться во всем. Рассчитайтесь с ним, укокошьте его, понимаете ли!
В глазах Тристрама блеснуло недоверие.
— А могу ли я верить вам? — спросил он. — Я не хочу, чтобы меня использовали, я не хочу, чтобы меня заставляли делать чью-то чужую грязную работу, понимаете ли. (Слово— паразит перескочило на него.) Вы тут кое-что говорили о моей жене. Откуда я знаю, что это так, что это правда? У вас нет доказательств, вы же не предъявили никаких доказательств!
Тристрам толкнул пустой стакан на середину стола.
— Трескаете тут ваше паршивое пойло и пытаетесь споить меня.
Не без труда он поднялся из-за стола.
— Я сейчас пойду домой и разберусь с женой, вот что я сделаю. А там посмотрим. Для вас я не собираюсь делать никакой грязной работы. Я никому из вас не верю. Интриганство, вот что это такое.
— Итак, я еще не убедил вас, — проговорил капитан. Он засунул руку в боковой карман кителя.
— Да, интриганство! — настаивал Тристрам. — Борьба за власть внутри партии — характерный признак Интерфазы. Я историк, вот кто я такой! Я должен был стать Деканом Факультета Общественных Наук, если бы не этот гомик, эта свинья…
— Спокойно, спокойно, — настороженно проговорил капитан.
— Я предан! — ревел Тристрам, словно провинциальный, трагик. — Предан гомиками!
— Если будете продолжать в том же духе, добьетесь того, что вас задержат, — предупредил капитан.
— Это все, что вы умеете делать — задерживать людей, вы, «задержавшиеся в развитии», ха-ха-ха!.. Я предан…
— Ну что ж, — проговорил капитан, — если вам нужны доказательства — пожалуйста.
И он вынул из кармана письмо и издали показал его Тристраму.
— Дайте мне, — потребовал тот, пытаясь вырвать письмо,
— дайте мне посмотреть!
— Нет, — сказал капитан. — Если вы не доверяете мне, то почему я должен доверять вам?
— Итак, — подавленно пробормотал Тристрам, — итак, она ему написала непристойное любовное письмо. Ну подождите, я до нее доберусь, я до них до обоих доберусь!
Он бросил на стол, не считая, пригоршню зазвеневших при этом септов и флоринов и нетвердой походкой тронулся к выходу, глядя перед собой и ничего не видя.
— Сначала его! — напомнил капитан, но Тристрам уже уходил, лавируя между столиками, слепой и глухой в своей решимости достичь цели.
Капитан скорчил трагикомическую гримасу и сунул письмо в карман. Письмо это ему написал его старый друг, некто Дик Тёрнбулл, проводивший свой отпуск в Шварцвальде.
Да, такие уж теперь настали времена: люди ничего не видят, не слышат и не помнят.
Тем не менее то, другое письмо действительно существовало. Капитан Лузли совершенно точно видел его на столе у Комиссара. А Столичный Комиссар, перед тем как швырнуть это и другие письма личного характера (некоторые были полны оскорблений) в мусоросжигатель, заметил — так уж неудачно получилось, — что капитан это письмо видел.
Глава 6
Рачки-бокоплавы, русалочьи кошельки, гребневики, каракатицы, губаны, морские собачки и подкаменщики, крачки, олуши и серебристые чайки…
Беатриса-Джоанна в последний раз вдохнула морского воздуха и направилась к филиалу Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-авеню, который находился у подножия вздымавшегося огромной горой «Спёрджен— билдинг». Пайки были урезаны снова без всяких предупреждений и извинений со стороны ответственных за это двух Министерств.
Беатриса-Джоанна получила два коричневых кирпича прессованных сушеных овощей — легумина, большую белую банку синтелака, несколько плиток прессованной крупы, голубую банку ЕП — «Единиц Питания» и заплатила деньги. В отличие от других покупательниц, Беатриса-Джоанна не позволяла себе пускать слезу или сыпать угрозы. Хотя об этом и не распространялись, было известно, что три дня назад в магазине произошел небольшой бунт, который быстро подавили, и теперь у дверей магазина стояли «серые». Беатриса-Джоанна была переполнена морем и чувствовала сытое довольство, словно нагляделась на огромное круглое блюдо свежего сине— зеленого, с прожилками, мяса. «Интересно, а какой у мяса вкус?» — рассеянно подумала она, выходя из магазина. Ее рот припоминал только солоноватость живой человеческой кожи в чисто любовном контексте: мочки ушей, пальцы, губы…
В песенке о милом Фреде были и такие слова: «Весь — мое мясцо…» «Вот это и есть сублимация», — подумала Беатриса— Джоанна.
Находясь посредине многолюдной улицы, занятая невинными заботами домашней хозяйки, Беатриса-Джоанна неожиданно услышала громкие упреки, выкрикиваемые ее мужем.
— Вот ты где шляешься! — орал Тристрам, покачиваясь. Нелепо махая руками, он звал ее к себе. Ноги его, казалось, приклеились к тротуару у входа в подъезд жилого блока «Спёрджен-билдинг», составлявшего большую часть небоскреба.
— Что, поймал с поличным? Поймал на обратном пути оттуда?
Многие прохожие заинтересовались начинающимся скандалом.
— Делаешь вид, что ходила за покупками? Я все знаю, можешь не притворяться. — Тристрам не обращал никакого внимания на ее сетку с жалкой бакалеей. — Мне все рассказали, все!
Он качался, балансируя руками, словно стоял высоко в оконном проеме.
Маленькая жизнь внутри Беатрисы-Джоанны вздрогнула, словно чувствуя опасность.
— Тристрам! — храбро перешла в атаку Беатриса-Джоанна.
— Ты опять нализался! Сейчас же в дом и быстро в лифт!
— Предательница! — взвыл Тристрам. — Собираешься завести ребенка! От моего собственного брата, будь он проклят! Су-ука, су-ука! Что ж, давай. Давай-давай! Только убирайся куда-нибудь и там рожай. И все уже знают, все уже всё знают!
Некоторые из зевак начали подавать негодующие реплики.
— Тристрам… — проговорила Беатриса-Джоанна, почти не разжимая губ.
— Я тебе не Тристрам! — протестующе закричал он, словно это было не его имя. — Лживая сука!
— Войди в дом! — приказала Беатриса-Джоанна. — Тут какая-то ошибка. И это разговор не для публики.
— Ты так думаешь? Разве это не правда? — спросил Тристрам. — Уходи лучше, убирайся!
Вся переполненная народом улица и небо над ней стали для него собственным домом, пережившим предательство, местом страданий. Беатриса-Джоанна настойчиво пыталась пробиться в «Спёрджен-билдинг», а Тристрам старался не дать ей войти, размахивая руками, как щупальцами.
Со стороны Фруд-плейс послышался какой-то гул. Этот гул приближался. Наконец показалась колонна возбужденных людей в рабочей одежде, которые громко и не в лад что-то недовольно кричали — Вот видишь! — торжествующе прошипел Тристрам. — Все знают!
«Все» носили эмблемы с короной и буквами «ГЗСТ» — «Государственные Заводы Синтетических Тканей». Некоторые из рабочих держали в руках символы протеста: куски синтетической ткани, прибитые к ручкам мётел и наспех нарезанные куски картона на тонких рейках. Надпись была только на одной картонке — логограмма «ЗБСТВК», на остальных были грубо намалеваны человеческие скелеты.
— Между нами все кончено! — решительно заявил Тристрам.
— Ты, тупоголовый идиот! — вспылила Беатриса-Джоанна. — Войди в дом! Не хватало еще нам вляпаться в это мероприятие.
Лидер рабочих с безумными глазами уже стоял на цоколе уличного фонаря, обхватив столб левой рукой.
— Братья! — закричал он. — Братья! Если они требуют от нас хорошей работы в течение всего дня, так пусть они и кормят нас как следует, черт бы их побрал!
— Повесить старого Джексона! — призвал пожилой рабочий, размахивая руками. — Вздернуть его!
— Его самого в кастрюлю запихнуть! — предложил монгол с забавными, по-настоящему косыми глазами.
— Тристрам, не будь дураком, — встревоженно проговорила Беатриса-Джоанна. — Ты как хочешь, а я отсюда смываюсь.
Она с силой оттолкнула Тристрама, загораживавшего ей путь. Пакеты с продуктами разлетелись в разные стороны, Тристрам покачнулся и упал. Он начал плакать.
— Как ты могла, как ты могла, с моим родным братом…
Рассерженная Беатриса-Джоанна влетела в «Спёрджен— билдинг», оставив Тристрама исполнять свою полную упреков арию. Тот с трудом поднялся с тротуара, сжимая в руке банку с синтелаком.
— Ты, кончай тут прижиматься! — бросила ему какая-то женщина. — Нечего со мной заигрывать. Я домой хочу пройти.
— Они могут нам угрожать, пока не посинеют! — кричал лидер забастовщиков. — У нас есть наши права, и они не могут их отнять! Отказ от работы, в случае если имеются справедливые поводы для недовольства, — наше законное право, и они, черт бы их побрал, не могут этого отрицать!
