Рэй Брэдбери - Высоко в небеса: 100 рассказов
— Не хочу я запасаться терпением. Надоело валяться в постели. Хочу к океану.
— А на прошлой неделе ты хотел бейсбольную рукавицу — вынь да подай. Все твердил: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, мамочка. Если бы ты знала, как она бесподобно сделана. В магазине последняя осталась».
Мама всегда была малость не того, честное слово. Вот и сейчас она не могла остановиться:
— Помню, когда я была маленькой, мне попалась на глаза какая-то кукла в витрине магазина. Побежала к маме, говорю: в продаже осталась одна-единственная куколка. А вдруг, говорю, ее кто-нибудь купит? На самом деле таких кукол оставалось не менее десятка. Просто мне втемяшилось. Я и сама не отличалась терпением.
Джонни повернулся на другой бок. Его широко раскрытые глаза полыхнули синим блеском:
— Да не хочу я ждать, мам. Если долго ждать, я вырасту, и все интересное мне уже будет до лампочки.
На это маме нечего было возразить. Она помолчала, сцепив руки; тут у нее на глаза навернулись слезы — наверно, подумала о чем-то своем. Тогда она закрыла глаза, а потом открыла и сказала:
— Иногда… мне кажется, что дети больше нашего понимают в этой жизни. Иногда мне кажется, что… ты прав. Но язык не поворачивается сказать такое вслух. Ведь это против всяких правил…
— Против каких правил, мам?
— Против правил цивилизации. Но ты радуйся жизни, пока не повзрослел. Радуйся, Джонни. — Ее слова прозвучали веско и как-то неожиданно.
Джонни поднес к уху морскую раковину.
— Мам, знаешь, что мне втемяшилось? Чтобы я сейчас оказался на океанском пляже и побежал к воде, а на бегу зажал нос и заорал во все горло: «Кто отстанет, тот макакой станет!» — Джонни залился смехом.
Снизу, из гостиной, послышался телефонный звонок. Мама заторопилась снять трубку.
Джонни лежал в тишине, весь обратившись в слух.
Еще два дня. Прильнув ухом к раковине, Джонни вздохнул. Целых два дня. Комната погрузилась в темноту. В квадратной ловушке большого окна томились звезды. Деревья подрагивали на ветру. По тротуарам скрежетали ролики.
Джонни закрыл глаза. Снизу доносилось звяканье столовых приборов — это мама накрывала на стол. Родители сели ужинать. До слуха Джонни доносился гулкий отцовский хохот.
А внутри ракушки чередой бежали волны. Но было и кое-что еще…
«Валы вздымаются стеной, играют волны на песке, и чайки низко над водой от зноя стонут вдалеке».
— Что это? — Джонни прислушался. Замер. Поморгал.
Тихо, неизвестно где:
«Над океаном — неба край, и солнца блики на волнах. А ну, дружнее налегай, морскому ветру помогай…»
Будто сотня голосов хором затянула песню под скрип уключин:
«Спешите плавать по морям…»
И уже другой голос, одинокий и негромкий, зазвучал наперекор волнам и океанскому ветру:
«Спешите плавать по морям, хоть волны рушатся на брег и выгнул спину океан, почуяв их соленый бег…»
Джонни подержал раковину перед глазами.
«Кто моря не видал пока, придет сюда издалека. Поторопись, я жду, дружок. Здесь волны, ветер и песок. Не медли: вот моя рука!»
Дрожащими пальцами Джонни снова приставил раковину к уху и, задыхаясь, сел в постели. Мальчишеское сердце прыгало и стучало в грудной клетке.
На далекий берег с грохотом рушились волны.
«Что задиковинный привет послал тебе прибой? Смотри: жемчужный льется свет от ракушки витой. Один конец ее широк, другой невидим глазу. Куда зовет она, дружок? Ответ найдешь не сразу. Но ты получше приглядись и смело в путь иди — туда, где скалы рвутся ввысь и море впереди».
Пальцы Джонни легли на вмятинки вокруг раковины. То, что нужно. Она завертелась, завертелась, завертелась, а потом уже стало незаметно, что она вращается.
Джонни стиснул зубы. Что там говорила мама? Про мальчишек. Эта… как ее… философия… длинное какое-то слово! Про детское… «Нетерпение». Нетерпение! Да, да, ему не терпится! Ну и что такого? Свободная рука сжалась в бледный кулачок и начала молотить по лоскутному одеялу.
— Джонни!
Он рывком опустил раковину и проворно спрятал ее под одеяло. По коридору, со стороны лестницы, приближались отцовские шаги.
— Здорово, сын!
— Привет, папа!
Родители крепко спали. Время перевалило далеко за полночь. Джонни с величайшей осторожностью достал из-под одеяла раковину и приложил ее к уху. Порядок. Волны никуда не делись. А вдали скрипят уключины, на грот-мачте надувается брюхо паруса, по соленому океанскому ветру плывет негромкая песня гребцов.
Он все крепче прижимал раковину к уху.
В коридоре застучали каблучки. Мама свернула к Джонни в спальню.
— Доброе утро, сынок. Еще спишь?
Оказалось, кровать пуста. В комнате не было ничего, кроме солнечного света и тишины. На кровати покоился сноп лучей, этакий золотистый пациент, опустивший яркую голову на подушку. Одеяло, красно-синее, как цирковой транспарант, было откинуто. Ненужная простыня сморщилась, как бледная стариковская кожа.
При виде этой картины мама нахмурилась и потопала строгим каблучком.
— Вот негодник! — воскликнула она в пустоту. — Побежал играть с соседскими сорванцами, голову даю на отсечение! Поймаю — задам… — Она не договорила и расцвела улыбкой. — Люблю этого негодника больше жизни. У мальчишек нет никакого… терпения.
Она поправила сбитую постель, принялась разглаживать одеяло, и тут ее пальцы наткнулись на какой-то комок под простыней. Пошарив там рукой, она вытащила, на свет какую-то блестящую штуковину.
И улыбнулась. Это была морская раковина.
Мама сжала ее в руке и, просто из интереса, поднесла к уху. Глаза широко раскрылись. Челюсть отвисла.
Комната поплыла и закружилась веселой каруселью — только мелькали яркие лоскуты и оконные переплеты.
Раковина заревела ей прямо в ухо.
На дальний берег рушились волны. После них на неведомом пляже оставались клочки прохладной пены.
И тут песок заскрипел под маленькими пятками. Мальчишеский голос пронзительно закричал:
— Ребята, айда! Кто отстанет — тот макакой станет!
И соленые брызги, когда хрупкое тельце плюхнулось в эти волны…
1944
The Sea Shell
© Перевод Е.Петровой
И снова легато
Едва усевшись в кресло посреди сада, Фентрисс замер и прислушался. Он так и не поднес к губам высокий стакан, не поддержал беседу со своим приятелем Блэком, не взглянул в сторону дома и даже не заметил, как хорош был ясный осенний денек, ибо в воздухе, прямо у них над головами, царила истинная феерия звуков.
— Просто не верится! — сказал он. — Ты слышишь?
— Кого? Птичек? — переспросил Блэк, который, напротив, воздал должное содержимому стакана, порадовался осеннему теплу, с удовольствием рассмотрел внушительный особняк и пропустил мимо ушей пение птиц.
— Вот это да! Ты только послушай! — воскликнул Фентрисс.
Блэк прислушался.
— Очень мило.
— Прочисть уши!
Блэк без особой охоты изобразил прочистку ушей.
— Доволен?
Не валяй дурака, черт тебя побери! Я серьез но: вслушайся! Они выводят мелодию!
— Обыкновенный птичий шебет.
— Ничего подобного. Птицы, как правило, со единяют обрывки, нот пять-шесть, от силы восемь. Пересмешники способны выдавать разные колен ца, но не целые мелодии. Тут у нас — не простые птицы. А теперь замолчи и слушай!
Оба сидели как зачарованные. Лицо Блэка смягчилось.
— Будь я проклят, — вымолвил он наконец. — Действительно, поют, как по нотам. — Он подался вперед и внимательно прислушался.
— Да, — бормотал Фентрисс, прикрыв глаза и покачивая головой в такт мелодии, которая, подобно благодатному дождю, струилась с ветвей, раскинувшихся прямо над головой. — Надо же, подумать только…
Блэк поднялся с места — видимо, собрался подойти к стволу дерева и взглянуть вверх, но Фентрисс остановил его яростным шепотом:
— Ты все испортишь. Сядь и замри. Где мой карандаш? Вот.
Покосившись, он нашел карандаш и блокнот, потом закрыл глаза и не глядя принялся что-то строчить.
А птицы пели.
— Ты и в самом деле записываешь их пение? — спросил Блэк.
— Разве не ясно? Тише ты.
То открывая, то вновь закрывая глаза, Фентрисс чертил нотный стан и заполнял его нотами.
— Да ты, оказывается, силен в нотной грамоте, — поразился Блэк.
— В детстве играл на скрипке, пока отец ее не разбил. Дальше, дальше! Вот оно, вот! Да! Только не так быстро, — шептал он. — Подождите, я не успеваю.
И, словно вняв его мольбе, птицы замедлили темп, сменив bravado на piano.
Легкий ветер зашуршал листвой, и, как по мановению невидимой дирижерской палочки, пение стихло.
У Фентрисса на лбу выступила испарина, он положил на стол карандаш и без сил откинулся на спинку кресла.
— Разрази меня гром, — Блэк отпил изрядный глоток. — Что ты такое делал?
