Марина Дяченко - Утопия
— И все-таки это не искусство, — подытожила Александра, в то время как в стилизованной пасти старого театра исчезало одно веселое семейство за другим («Комистр» был рассчитан на возраст от четырех до ста четырех, так и было написано в программке, и бодрые старички с бодрыми детьми под мышкой были обычной здешней публикой.)
— Так ты пойдешь? — в четвертый раз спросила Александра.
— Сбрось мне по сети.
— Это подлинное зрелище с эмосимулятором плюс запах и вкус, тактильные ощущения… А реакция зала чего стоит!
— Сбрось мне вместе с запахом и реакцией зала.
— Ах, brother, тебе ведь все равно нечего делать…
Ким улыбнулся. Александра и в старости бывала восхитительно бестактна.
— Там в одном месте появляется Пандем, — поколебавшись, сообщила Александра.
— И что, я должен на это купиться?
Она рассмеялась:
— Ладно, Кимка… А я пойду. Все-таки положительные эмоции…
И, попрощавшись, оборвала связь.
Ким вышел из системы; он сидел на поваленном дереве в самом центре запущенного парка, крона стоящего напротив дуба кипела, казалось, от суетящихся белок, а трава справа и слева ходила волнами — там жили мыши и еще какие-то мелкие грызуны. Городские экологи опять промахнулись с расчетами; теперь либо мышей начнут кормить противозачаточным, либо жди массированного кошачьего десанта…
Ким услышал голоса — в реальности, не в сети, оглянулся. Подростки, почти юноши, лет по пятнадцать-семнадцать, в количестве пяти штук. И шестой, явно жертва. Есть такие, и после Пандема их стало больше: прямо-таки на лбу написано — «Я жертва»…
Шестой тут же оказался прижатым к стволу, и первый — парень в красном комбинезоне с мигалками «под старину» — взялся высказывать ему какие-то свои соображения. Речь была явно обвинительной; до Кима доносились отдельные слова, причем половины он просто не понимал, а другая половина поражала свежим взглядом на ругательство как средство унижения собеседника…
Ну вот, слова закончились. Сейчас, по-видимому, будут бить.
Ким поднялся. Не спеша двинулся к ребятам; бежевые дубовые листья хрустели у него под ногами. Прошлогодние листья.
— В чем дело, мальчики?
Вот что значит тон. Тон человека, привыкшего повелевать; под видом невинного вопроса парням посылается жизненно важная информация: я опасен. Я имею власть.
Как поступила бы допандемная шпана? «Тебе что за дело, старый хрен, вали отсюда, дедушка, пока не получил по шее…»
— Тебе что за дело, старый?.. — начал парень в красном комбинезоне. Последнего слова — после эпитета «старый» — Ким не понял.
— Нехорошо, — сказал он, подходя ближе.
Теперь, по законам жанра, вожак должен взять назойливого хрыча за шиворот…
Почему они должны вести себя как допандемная шпана? Вернее, не так: почему ему так хочется, чтобы эти, родившиеся при Пандеме, оказались похожи на допандемных сявок? Это что же, признак свободы, самостоятельности, зрелости общества?
А почему они не догадываются, что у случайного старичка может найтись встроенный пульт, по которому так легко вызвать «чрезвычайку»? Похоже, они просто не понимают, чего он от них хочет. Кому какое дело, да и что особенного — впятером поколотить одного…
Тем временем парень в красном комбинезоне осыпал Кима набором незнакомых слов, видимо, оскорбительных. Четверо его приятелей поддержали; жертва попыталась смыться, но ее тут же окружили снова. «Решительные ребята», — подумал Ким, разглядывая алый румянец на щеках вожака, его мягкие нарождающиеся усы, его прищуренные яростные глаза.
— Не стыдно? — протянул он почти ласково. — Старшим грубить?
Вожак оскалился — и шагнул навстречу.
Улыбаясь, Ким поднял суковатую корягу, каких полно было тут же, на полянке. Вспомнил Александру: «Ну и в чем message?»
В этот момент вожак встретился с ним глазами.
* * *…Через полчаса он наткнулся на них снова — в том же парке. Трусливо бежавшие от одинокого старичка с дубиной, они взяли-таки реванш и ухитрились достать свою жертву… хотя у жертвы, как казалось Киму, были все шансы удрать.
Когда Ким прибежал на крик — по бежевым листьям, по пробивающейся из-под них траве — к месту казни, все уже было кончено. Тот, что вовремя не убежал, валялся теперь на земле с пробитой головой, а эти, униженные недавним бегством, мстили теперь свидетелю своего позора — пинали ногами, не обращая внимания на то, что он уже не двигается…
Ким на бегу вызвал и «Скорую», и «чрезвычайку».
— Мертв, — сказал молодой врач, Мишин ровесник. — Не подлежит реанимации… — и побледнел.
Стекло медицинской капсулы оставалось темным, почти непрозрачным. Ким с трудом различал за ним лицо погибшего парня — обиженное детское лицо.
— Взяли всех пятерых, — сообщил дежурный координатор.
— Почему только сейчас? — шепотом спросил Ким. — Я навел на них сорок минут назад…
— Такой сегодня день, — подумав, сообщил дежурный координатор. — Третья смерть за последние четыре часа…
Ким прикрыл глаза. Терентий Логовицу, пятнадцать лет. Пятнадцать. После смерти выглядит даже младше…
— Алекс?
— Я знаю. Тебе надо было серьезнее к ним отнестись, Ким.
— Я не думал… — начал он и понял, что оправдывается. — Я не думал, что…
И замолчал, подавленный нехорошим предчувствием.
Они казались такими безобидными! Такими трусливыми! Он не принял их всерьез… Это большая его ошибка. Куры бывают так жестоки по отношению друг к другу — куда там волкам…
— Алекс, глянь на статистику по слоям…
— Плохая статистика. Что дальше?
Ким в последний раз посмотрел в лицо погибшего мальчика; Алекс оборвал связь. У него наверняка много других забот…
По корпоративному каналу (уходя из координации, Ким все-таки оставил себе доступ) он заказал допросы убийц. Почти сразу на его внутреннем экране обнаружилось перемазанное слезами и соплями лицо парня в красном комбинезоне; в присутствии красного цвета кожа убийцы казалась особенно белой.
— …Уже так было! И ничего не было! Мы его пару раз только стукнули… Только пару раз! Легонько! Уже так было! И ничего не было! Он не мог от этого… Он не мог!.. Уже так было!
Молодой врач погрузил капсулу в леталку. Он и сам был белый — не румянее покойника и не румянее убийцы.
* * *До окончания «Комистра» оставалось сорок пять минут. Ким спустился на станцию подземки; старый театр располагался на живописном островке посреди неглубокого пруда, кажется, пруд напустили уже после того, как построили здание… или одновременно?
Садилось солнце. Вернее, оно давно уже село, но в этом районе такая подсветка — в сумерках здесь включается «второй закат» и горит до самой полночи…
От подземки Ким шел через старинный квартал — двух — и трехэтажные домишки еще прошлого века, сохранившиеся здесь не иначе как в музейных целях; над озером висел реденький туман. Старый театр отражался в воде вместе со всеми своими неуклюжими колоннами, и восемь ажурных мостиков вели к нему с берегов, напоминая паучьи лапы…
Где-то жгли листву. Запах был из Кимова детства.
Зачем, подумал он устало. Где их родители… где их учителя? Почему не объяснили, чем может кончиться игра с таким вот костром из опавших листьев?
Он огляделся, пытаясь понять, откуда дым; а потом, будто по наитию, вызвал на экран укрупненное изображение театра.
Ч-черт…
— Координация? «Комистр», противопожарная система… Дистанционка есть?
— Есть, вижу картинку, даю команду… Тушение пошло.
Ким был уже над озером. Тонкая спинка моста раскачивалась, по темной воде бежала рябь. Киму казалось, что он слышит чей-то крик — тонкий, приглушенный стенами.
Дыма не становилось меньше.
— Координация? Есть тушение в «Комистре»?
— Вижу отчет о тушении в «Комистре»…
Ким попытался связаться с Александрой. Нет связи — разумеется, они все отключаются перед действом, таково условие постановщиков…
Дым валил уже из нескольких окон на нижнем этаже. Горел пластнатур. Нетоксично, зато вонь тошнотворная.
— Каманин на связи. Проверь тушение в «Комистре».
— Вижу отчет…
— А я вижу дым!.. Свяжись со службами…
— Нет ответа… Идиоты, что у них там… Прогнило все? Нет связи…
— «Комистр» на связи… Координация?
— Эй, вы, чепэшники, у вас задымление! Противопожарка работает или нет?!
— Какая… У нас нету… Отключена…
— Что?!
Ким спрыгнул с моста на неровные, под старину, плиты перед зданием театра. Перед глазами у него прыгал инженерный отчет — противопожарка в театре действительно была на реконструкции два года назад и с тех пор так и не…
Сразу несколько мыслей. Первая: почему именно сегодня? Когда чуть не на моих глазах погиб ни в чем не виновный пятнадцатилетний парень?
