Игорь Саенко - Кадар
Оппоненты, слушая, только смеялись, называя всё это дешёвой, ничем не подкреплённой демагогией. Вы нам ещё о Боге расскажите, говорили они.
И расскажем, отвечали с горячностью первые. Что-то вы в последнее время стали о Нём забывать.
В общем, как бы там ни было, а что касается меня, то какого-то определённого мнения по этому вопросу я до недавнего времени не имел. И только благодаря Ревазу всё самым решительным образом вдруг изменилось. Оказывается, пока учёные мужи оттачивали друг на друге своё остроумие, Реваз установил с лесом контакт. Никакого научного подхода для этого не потребовалось совсем. Всё, что было нужно, так это одно только открытое сердце. Уж в который раз я за свой недолгий пока ещё век убеждаюсь, что самый, какой только ни есть, универсальный для всех без исключения существ язык – это язык любви. Вчера со мной в лесу произошло такое…
Впрочем, я опять забегаю вперёд.
Итак, путь мой лежал в лес, причём не в лес вообще, а в одно лишь конкретное место, к дереву, которое местные исследователи успели окрестить Платоном. Было оно на вид более мощное, чем все остальные, и стояло несколько особняком на довольно-таки широкой чистой поляне. Глядя на него, складывалось впечатление, будто его собратья питали к нему немалое уважение. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что он – Платон – в этом лесу за кого-то главного – вроде президента. Такой у него был величественный вид.
Когда я выходил на эту поляну, то, честно говоря, испытывал некоторую робость. А ну как без Реваза у меня ничего не получится.
Опасения мои, впрочем, оказались напрасны.
Как только я появился, Платон задвигался, зашевелился, опуская свои ветки чуть ли не до самой земли, образуя подобие удобного ложа. Он явно мне обрадовался. Моя же робость, наоборот, увеличилась ещё больше, только теперь уже по другой причине. Одно дело, когда рядом стоит готовый в любой момент прийти на помощь напарник, и совсем другое – вот так, одному. Вдруг Платон меня потом не отпустит. Однако пойти на попятную я бы теперь ни за что не согласился. Если уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. А то стыдно как-то, неловко.
Я преувеличенно громко приветствовал Платона.
– Здравствуй, Платон!
Потом забрался, наконец, в ложе и замер, ожидая, что будет. Ничего, подумал я, храбрясь, если что – выпрыгну сейчас же. Я – сильный.
Какими же смешными казались мне потом эти страхи.
Как только я улёгся, ветви-щупальца сомкнулись надо мной, заключая меня в непроницаемый кокон. Я почувствовал их лёгкие, невероятно нежные касания по всему своему телу. Опущение небывалой лёгкости стало наполнять меня с головы до ног. Тело стало словно бы невесомым, а сам я… Эх, слов, слов у меня не хватает, чтобы хотя бы приблизительно описать это всё. Я не то чтобы растворился или исчез, я вдруг стал частью чего-то большего, и, вместе с тем, это большее стало частью меня. Мои возможности вдруг увеличились. Я вдруг словно бы увидел себя со стороны – маленькая и смешная, скорчившаяся в ветвях дерева фигурка. Кто это? Неужели это я? Царь природы? Владыка вселенной? Потом я увидел Платона (целиком), лес, наш Академгородок, в котором, оказывается, все уже давно попросыпались, космодром, небо – всё как бы вместе и по отдельности одновременно. Как это у меня получалось, я совершенно не представлял. Знаю только одно – я видел это всё, видел. Передать же полноту этих ощущений словами, повторяю, просто не в моих силах. Да и никто бы, наверное, не сумел, даже самый, наверное, выдающийся художник. Достоевского из могилы подыми, и он бы, наверное, не справился. Пока сам не пройдёшь через подобный опыт, всякое описание бессильно. Это восхитительное ощущение непередаваемого блаженства казалось бесконечным. Оно длилось, длилось, длилось… Наверное, именно и только так можно познать, что же это такое – Вечность. Не длящееся без конца время, а такое вот ощущение беспредельных полноты и счастья…
В общем, в посёлок я возвращался, будто заново рождённый. Хотелось петь, смеяться, причём не очень громко, а тихо, чтобы не расплескать в себе эту непередаваемую радость. Я нёс её в себе, будто наполненный доверху сосуд. Попавшихся по дороге Бэлу и Куртиса расцеловал в четыре щеки. На задумавшегося Раковского обрушил лавину пикантнейших анекдотов. Замершим в благоговейном восхищении кустам раздорника продемонстрировал ходьбу на руках.
Ну, а когда пришла весть о прибытии долгожданного оборудования, тут уж радости моей совсем не стало предела.
Кстати, пора, наверное, уже и заканчивать. Час прошёл, так что надо бежать, а то уедут ещё там без меня, сиди тут потом, как на иголках.
Ну всё, пока!
Вечером, если будет время, ещё что-нибудь напишу.
27 мая.
Привет!
Долго же я не брал тебя в руки, дневник. Целую, без малого, неделю. И всё потому, что не было у меня ни одной свободной минутки.
Всё это время мы были заняты сборкой.
Работали, что называется, как заведённые. Нет, не так. Скорее, как вдохновлённые свыше. Сам Господь Бог вдохновил нас на это.
И вот, наконец, долгожданный день наступил. Работы по монтажу были закончены. Осталась последняя (заключительная) часть – запуск.
Час его назначили на сегодняшнее утро – 9.00 по среднегалактическому, а по-местному – 10.15.
Благоговейте!!!
Благоговейте же, потомки! Ну!
Все, к кому попадёт этот дневник! А переживёт он, надеюсь, века!
И всё потому, что день этот войдёт отныне в историю. Войдёт в историю, как один из самых её переломных. Разве что трёхтысячелетней давности Рождество может с ним хоть как-то сравниться. Впрочем, нет. Не будем чересчур самонадеянны. Рождество – это всё-таки Рождество. Да.
Потому скажем мы немного иначе.
ДОСТОЙНЫЙ ФИНАЛ ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ БОГОЦИВИЛИЗАЦИИ.
Ну, каково?!
Конечно же, финал не означает конец вообще. Он означает лишь конец этого мира и, одновременно, начало нового, неведомого нам сейчас совершенно.
Что это будет за мир, предсказать не берусь. Да и никто бы, наверное, не смог. Одно только можно сказать наверняка. Облик человечества изменится кардинально. Те немалые силы, что были раньше направлены на безрадостный механический труд, отныне целиком пойдут на дальнейшее духовное совершенствование. Отныне ничто не сможет стать на пути стремящегося к Преображению человека.
Хм, как-то высокопарно это, что ли. Написал и самому как-то неловко стало. Нет, подальше надо от высоких слов, подальше. Скромность, она ведь не только на Птолезе скромность. Она везде… М-да.
Итак…
Впрочем, что это я опять забегаю вперёд!?
По порядку же надо обо всём.
Для начала же попробуем успокоиться. Сделаем вдох, спокойный, глубокий, потом такой же сделаем выдох. Раз – два! Раз – два!
Ну вот, совсем, совсем другое дело. Можно и продолжать.
На чём же я остановился? Ага! Кажется на часе Икс.
Назначили его, как я уже указал, на 9.00 по среднегалактическому. И место для него выбрали очень даже удачное, в трёх километрах от городка, почти рядом с Лесом Шкляревского. Там такая уютная зелёная равнина, а посреди неё не менее уютная зелёная котловина, на склонах которой и предполагалось разместить многочисленных зрителей. Ну и народу же там собралось. Почти всё население Кадара. Тысяч пятнадцать, наверное, если не больше. Из них чуть ли не половина настоящие знаменитости. Ну, Вениамин Шлемов, начальник местной колонии и потомок того самого Егора Шлемова, что открыл пятьсот лет назад Кадар, это понятно, ему по должности полагается тут находиться. Раковский и Черных – понятно тоже. Первый, как я уже говорил, руководитель кадарской части Проекта, второй неизменный его оппонент. Но вот чтобы среди зрителей оказался и Лезоринс Иван Станиславович – этого я уж никак не ожидал. Я даже и не предполагал, что самый известный ныне художник тоже находится здесь. Воистину, пути творческого поиска неисповедимы. А может, он просто приехал сюда отдохнуть?
Из прочих, кого я узнал, были Шкляревский, Итугуанако (ещё один экзобиолог), Тертышный (исследователь местных Аномалий), представители Службы Надзора Козак и Гомеш, а также Куртис, Бэла и Савватий, непосредственные участники Проекта. В общем, для малоизвестной провинции, каковой Кадар всё-таки по сути является, я бы сказал, довольно-таки представительный бомонд.
М-да!
К десяти часам котловина напоминала заполненный зрителями амфитеатр. На одном из склонов, в верхней его части, расположился Штаб – крупная шатрообразной формы палатка, в которой, собственно, и находился пульт управления биогенератором. Сам биогенератор лежал уже на дне котловины, в самом её центре. Внешне он походил на безукоризненно выполненный шар диаметром 10 метров 15 сантиметров. Цифры эти я называю так точно потому, что, как один из монтажников, знаю их наверняка.
К 10.10 все участники Проекта находились в палатке. Там, разумеется, был и я. Изнутри палатка напоминала идеально круглую комнату. Та часть её стены, что обращена к котловине, была прозрачной, перед ней располагался пульт, изогнутый полумесяцем наклонный стол, всю поверхность которого покрывали экраны ментоскопирования, циферблаты, индикаторы, кнопки, верньеры.
