Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
В гостиной она насчитала двадцать семь картонных коробок. Некоторые из них пусты, но какие-то уже заполнены и подписаны. Она держала в руке бумажный рулон с этикетками, на которых она написала их имена, впервые раздельно: на одних — Кешав, на других — Падма и так далее, эти надписанные этикетки она наклеит на готовые коробки. На коробках с именем Падма она допишет «В дар Армии спасения» или «Отправить Сарите, в Лос-Анджелес». Обычно раз в неделю Кешав приезжает на машине из своей квартиры в университетском городке и забирает свои коробки. Во время его посещений она, как правило, берет свою машину и бесцельно катается по пустынным проселочным дорогам в течение часа, с тем чтобы он успел уехать, прежде чем она вернется.
На следующей неделе он приедет в последний раз. После этого она перестанет быть той, кем была целых двадцать три года, — женой. Вся суета и хлопоты, связанные с подготовкой к свадьбе, дым священного огня, запах цветов и топленого масла из молока буйволицы, прощальные речи перед ее отъездом из Индии в Америку, чтобы жить там с Кешавом, все те недели, и месяцы, и годы жизни в чужой стране, ее старания приспособиться и привыкнуть, приезды на родину — короткие и все более редкие, смерть родителей, рождение двоих детей, теперь уже выросших и живущих отдельно от них, — все это в прошлом. А то, что осталось, напоминает полную раковину немытой посуды наутро после вечеринки, о которой сохранились неотчетливые воспоминания: старый дом, неизбежность одиночества, и даже лицо ее с каждым днем все больше и больше становится чужим.
Все вещи в спальне уже рассортированы. Кешав сказал, она может оставить себе вещи детей. Ей нужно только отложить для него кое-что из мебели, сложить его книги, одежду, памятные сувениры, клюшки для гольфа, бокалы для коктейля. Он же позаботится о тех вещах, что хранятся в подвале, и об инструментах в сарае. В иные дни она сидела на диване или на кухонном стуле как будто в забытьи, погрузившись в некоторое состояние отрешенности, покорно отдавшись воспоминаниям, выплывающим из закоулков памяти: о том, как пахли ее дети в младенчестве, — легкой смесью молока и талька, как по ночам спальня наполнялась дыханием Кешава, о том, какой на ощупь была его кожа и борода, как она вдыхала терпкий аромат его пота после занятий в зале… О том, как он, подобно собаке, которая носится с косточкой, обязательно должен был вникнуть во все, что вызывало у него интерес — в предметы, людей или явления жизни, — до тех пор пока ему не удавалось выразить словами их сущность.
С этим была связана их первая ссора, вскоре после того, как до нее дошли некоторые слухи о Кешаве и его новой коллеге-профессоре — знаменитой Марии Какой-то-там, которая путешествовала по местам военных действий и написала значительный роман, основанный на ее личном опыте. Когда Падма предъявила Кешаву свои претензии, он был скорее раздосадован.
— К чему такие банальности, — сказал он ей, не скрывая легкой насмешки. — Знаешь, я мог бы с ней переспать, но не стал. Мне в самом деле хочется близости с ней, но никак не в физическом смысле… Как ты не можешь понять, эта женщина меня ничуть не волнует как женщина. Мне хочется подобрать для нее слова — соорудить коробочку из метафор и символов, значений и сравнений, а затем убрать ее туда.
Она долго плакала тогда, стараясь поверить в то, что он сказал, хотя и не поняла ни слова, а он обнимал ее, утешая и вздыхая. Потом он взял ее за подбородок, поднял залитое слезами лицо и посмотрел ей в глаза.
— Знаешь, я ведь поступаю так со всеми, — сказал он. — Включая тебя. Я задаю себе вопрос: кто она? Как мне найти слова, которые означали бы «Падма»? Кто ты, Падма?
— Твоя жена, — ответила она с робким достоинством, а он покачал головой и улыбнулся.
Нет, он возник не тогда — этот разлад между ними. Но почему ей никак не удается вспомнить точно, когда муж в своем сознании начал закрывать перед ней дверь? Не сразу, очень постепенно, но она поняла, что разочаровала его, как это произошло однажды, — даже сейчас, после стольких лет, она не могла думать об этом случае без гнева. Как-то раз она пришла вечером домой из книжного магазина, в котором работала в то время, в доме стояла тишина, только свет горел в прихожей. Старшему сыну было тогда шесть лет, его теннисные туфли валялись у нижней ступени лестницы, все в крови. Кровавые следы были повсюду — на полу, на лестнице. Падма выронила из ослабевших рук сумку и взлетела наверх по ступеням, выкрикивая имена Кешава, сыновей, но ее мальчики безмятежно спали в своей комнате. Обернувшись, она увидела Кешава — он стоял в дверях и глядел на нее с веселым и, пожалуй, довольным видом.
— Это — эксперимент, — объяснил он, когда она недоверчиво уставилась на него. — Точно такой же я собираюсь провести завтра на занятиях, чтобы показать моим многословным юным первокурсникам значимость сжатости и лаконичности. Разве не удивительно, как многое может вообразить человеческий разум при одном лишь виде теннисных туфель и полбутылки кетчупа в соответствующей обстановке?
Он привлек ее к себе и улыбнулся, будто извиняясь.
— Представляешь, все наши умозаключения об окружающем мире основаны всего лишь на совершенно случайных фактах.
Что является реальностью и что таковой не является — вся Вселенная предстает перед нами в виде сырого материала. Мы создаем действительность посредством слов, Падма, слов в нашем сознании и на бумаге. Понимаешь?
Он говорил так, будто присутствовал на одной из факультетских вечеринок. Ему был не понятен ее гнев — он думал, что, как только пройдет первый испуг, она посмеется вместе с ним. Но, несмотря на имеющуюся у нее степень бакалавра в области социологии — теперь уже никому не нужную и потраченную впустую, как и все остальное, — ей все же не хватало утонченности, чтобы оценить по достоинству его ум. И все то время, когда она воспитывала мальчиков, подрабатывала в различных местах, пополняя семейный бюджет, когда готовила еду, прибиралась в доме, читала свои любимые мистические романы — она смутно осознавала свою несостоятельность… На университетских приемах она, в своем шелковом сари, испытывала неловкость оттого, что, как ей казалось, одежда ее была чересчур нарядна и не подходила для подобных случаев, тогда как вокруг лились потоки речей и шампанского. Жены преподавателей поглядывали на нее с любопытством и жалостью, преподаватели, не стесняясь, обсуждали ее, экзотическую новобрачную такого блестящего, непредсказуемого Кешава Малика, как если бы она была музейным экспонатом.
Спустя несколько лет он уже перестал подшучивать над ней, у него случались периоды черной депрессии, которые могли длиться неделями, тогда он запирался у себя в кабинете или скрывался в подвале, оставляя ее наедине с детьми и с домашними заботами. Исподволь он отдалялся от нее. Она могла бы простить его увлечение женщинами, поскольку он все превращал в игру, но ей так и не удалось понять и простить то, что он от нее отрывался. Тонкая трещина, образовавшаяся между ними, с годами постепенно увеличивалась, правда иногда им приходилось вместе переживать события, на какое-то время объединявшие их: так это было, когда серьезно заболел старший сын или когда умерла мать Кешава — женщина, которую они оба любили.
Когда сыновья были детьми, она совсем не задумывалась о хрупкости этого мира; все казалось ей высеченным из камня — замужество, домашние уроки с мальчиками по вечерам, ритуалы приготовления пищи, шитья, занятия любовью. Теперь же прошлое представало перед ней разрозненными кусками. Обрывки, вырванные из контекста и не имеющие смысла, как, например, тот случай, когда Кешав и мальчики наловили сачками бабочек и выпустили их в гостиной… Старший сын — ему тогда исполнилось одиннадцать — прибежал за ней, задыхаясь от смеха, и со словами «Мам, пойдем, посмотришь!» потащил ее из кухни. Тут и там, в солнечных лучах трепетали бабочки, словно изящные волшебные коврики. Они сидели на музыкальном центре. Облепили репродукции с пейзажами, развешенные на стенах. Кешав раскрыл книгу и начал сравнивать бабочек, пытаясь определить их названия.
— Вот эта — белая капустница. Смотрите, бабочка-парусник, а эта бабочка — из семейства белянок…
Вдруг ей стало невмоготу. Потянув на себя раму, она открыла окно и выбила москитную сетку. Кешав внимательно посмотрел на нее и затем рассмеялся. Все вместе они стали проворно изгонять безумно метавшихся по комнате бабочек в окно, наружу, туда, где светло. Когда окно было снова закрыто, Падма заметила двух мертвых бабочек, одну — на акустической колонке, другую — на кофейном столике. Первая была желтого цвета, вторая — оранжево-черная. На полках и мебели осталась лежать пыльца.
— Там еще одна, попалась в ловушку, — громко сказала она, — На картине. За стеклом.
