Анастасия Эльберг - Бессонница. След

Пастух качает головой, и я перевожу ему сказанное. Если до этого он был смущен, то теперь у него такой вид, будто он готов провалиться в Ад — только бы мы оставили его в покое. Наконец, он, не поднимая глаз, отвечает мне парой слов.

— Твой ужин спрашивает, уйти ли ему, — перевожу я, сдерживая смех.

— Винсент, это не ужин, это изысканный десерт. — Дана смотрит на молодого человека. — Ты останешься и присоединишься.

Эти слова она сопровождает повелительным жестом, понятным без слов, и пастух послушно опускается перед ней на колени. Она приподнимает его голову за подбородок.

— Старайся. А то я разозлюсь, и ты станешь ужином.

К своему счастью, молодой человек не понимает ни слова, но улавливает интонацию и, с жаром кивая, наклоняется к ней. Дана запускает пальцы ему в волосы и запрокидывает голову. Я смотрю на спину пастуха: рубашку он забыл на берегу и, конечно же, не подумал о ней, так как торопился догнать хозяйку платья. У него очень светлая, с синеватым оттенком, кожа — типичный представитель здешних широт. Гладкая, ни единого волоска, ни одной шероховатости. Я ловлю себя на мысли, что мне хочется прикоснуться к нему, и не вижу смысла сдерживаться — провожу пальцами по его позвоночнику. Пастух мгновенно напрягается и поднимает голову, но, похоже, не осмеливается повернуться ко мне и посмотреть в глаза. Дана кладет ладонь ему на грудь.

— Не бойся, дурачок, тебе не будет больно. Ведь ему не будет больно, Винсент?

— Ни капельки, — отвечаю я.

И, конечно же, говорю правду. Если он когда-нибудь решится попробовать такое еще раз, то будет неприятно удивлен, так как ощущения будут менее приятными и очень болезненными. Но сейчас пастух не сдерживает тихий стон, а потом расслабляется, почувствовав прикосновение моих рук к его плечам, и снова наклоняется к Дане. Мы с ней смотрим друг другу в глаза, ее взгляд становится все более туманным, мысли начинают путаться, инстинкты постепенно одерживают верх над разумом и здравым смыслом, и я слышу свое имя, но она обращается ко мне на языке своих предков, и этого языка я не знаю.

— Дана, я не понимаю, — говорю я ей.

— Не торопись, Винсент. Дай ему… войти.

Я останавливаюсь, и Дана немного отодвигается от пастуха. Он поднимает голову, и она делает очередной повелительный жест, но он медлит, не предпринимая более решительных шагов, а потом снова говорит несколько слов.

— Догадываюсь, что он имеет в виду: «Я еще никогда такого не делал». — Я киваю, и Дана нежно гладит молодого человека по шее. — Мы не причиним тебе вреда. Наоборот, тебе будет хорошо. Очень хорошо. Вряд ли ты когда-нибудь испытаешь такое еще раз за свою коротенькую жизнь.

Сердце у пастуха бьется так, будто ему тесно в груди, и оно вот-вот оттуда выпрыгнет. Целая гамма чувств: непонимание, восхищение, смущение, страх. Он пытается понять, нравятся ли ему новые ощущения, сделал ли он что-то, что можно было сделать, или же совершил что-то запретное. Сейчас он чувствует даже некое подобие любви — такой любви, которая балансирует на грани поклонения и ненависти. Он наклоняется к Дане для того, чтобы поцеловать, но она отворачивается, выгибает шею назад под почти немыслимым углом и впивается ногтями в его спину, оставляя на ней следы. С ее губ срывается стон, и она медленно убирает руки, словно демонстрируя свою слабость и покорность. Я смотрю на кровь, выступающую на спине у пастуха, и думаю о том, что если бы наши с Даной сущности были бы чуть более похожи, то мы бы разделили десерт поровну. Но человеческая кровь не пробуждает во мне ни аппетита, ни возбуждения, ни отвращения.

— Винсент, — нарушает тишину Дана.

Трудно сказать, кого она так называет — меня или пастуха, потому что до сих пор лежит, закрыв глаза, и мыслями далеко от происходящего. Наконец, она берет своего нового знакомого за волосы, привлекает его голову к себе, наклоняется к его шее, выпускает клыки и уже почти касается его кожи, но в последний момент отпускает его.

— Ты был хорошим мальчиком, — говорит она ему. — Можешь считать, что я сделала тебе подарок.

Дана касается пальцем его лба.

— Тебя разморило на солнце, и ты уснул. И тебе приснился сон, но ты забыл его. Ты пытался вспомнить, но встретил двух путников, которые были голодны, и ты зарезал лучшего барана из своего стада, а потом разделил с ними ужин. С бараном можешь разобраться сам, мы скоро придем и поможем тебе развести костёр.

Я перевожу ее слова. Молодой человек кивает, встает и начинает одеваться.

— Платье, — коротко напоминает Дана.

Он поднимает с земли платье, бережно отряхивает его и с поклоном отдает, после чего делает несколько шагов назад, не поворачиваясь к нам спиной, кланяется еще раз и быстро скрывается в зарослях травы. Дана хохочет и снова ложится на спину.

— Наверное, он принял нас за древних богов, — говорю я.

— От истины он недалек. Ну что же, я отказалась от десерта в пользу сытного ужина.

Несколько минут мы лежим молча, а потом Дана поворачивается ко мне.

— Ты сказал, что любишь меня, Винсент. А как долго мы будем любить друг друга?

— Странный вопрос. Вечно. Или ты собираешься умереть раньше?

— Конечно, нет. — Она делает паузу. — Я хочу, чтобы ты любил меня дольше.

— Ради тебя я готов прожить бесконечное количество вечных жизней. И во время каждой из них я буду любить тебя. Всегда.

Глава седьмая

Эдуард

(1)

… — «… после того, как вампир выпил ее крови, он откусил ей голову, и голова скатилась в кусты возле реки. Туда, где ее никто бы не нашел».

— Вампиры не откусывают головы, — возразила Эмили, доедая остатки мороженого с блюдца.

Я закрыл книгу.

— Смотрю, ты специалист?

— Вампиры не откусывают головы. Они могут выпить из человека всю кровь, до последней капельки, но голову оставят на месте. Так показывают в сериалах.

— Папа разрешает тебе смотреть такие сериалы?

— Нет, я сама смотрю. У нас есть видеотека, где много сериалов про вампиров.

— Напомни мне, чтобы я попросил папу поставить на эту видеотеку код.

Эмили надулась и принялась облизывать испачканные в мороженом пальцы. Я взял со стола салфетку и протянул ей.

— Возьми. Облизывать пальцы — это некрасиво.

— Красиво, — ответила она, но салфетку взяла.

— И еще вежливые девочки благодарят за мороженое.

— Спасибо за мороженое, Эдуард! — без промедления отреагировала она. — И спасибо за книгу. Ты почитаешь мне еще?

— Нет. Тебе пора спать. На ночь я расскажу тебе хорошую сказку. Идет?

— Идет, — кивнула Эмили и, сложив салфетку пополам так, что испачканная часть осталась внутри, стала вытирать лицо.

Я не одобрял любви здешних детей к жутким городским легендам, но после долгих раздумий решил подарить найденную в квартире книгу Эмили. Кроме того, это был прекрасный повод чем-то ее занять. Она, как и все восьмилетние дети, задавала миллионы вопросов, и я пришел к выводу, что могу почитать ей вслух и тем самым этих вопросов избежать. Не то чтобы я не любил детей — я, конечно, любил их, но начиная с того возраста, когда они перестают быть любопытными и не пытаются запихивать пальцы в розетку. Когда Кристиан задерживался на работе или брал внеочередное дежурство (как сегодня, например) и оставлял меня с Эмили, я весь вечер был как на иголках и боялся отойти от нее хотя бы на шаг.

— А папа скоро вернется? — задала она очередной вопрос, возвращая салфетку на стол.

— Думаю, что скоро. Но ты к тому моменту уже будешь спать. Мы и так засиделись.

Эмили снова надулась.

— Если ты пойдешь спать поздно, то не выспишься, и будешь невнимательно слушать учителя, — привел я еще один аргумент.

— Скучная школа, — сообщила мне она и взяла книгу. — Они рассказывают то, что я давно знаю. Прочитай мне еще одну легенду! А потом придет папа, и я пойду спать.

— Да нет же, Эмили. Ты пойдешь спать сейчас.

Несмотря на мои слова, она открыла книгу и, перевернув несколько страниц, подвинула ее ко мне.

— Хочу легенду про Демона Реки, — сказала она.

— Никакого Демона Реки! — возмутился я. — Сейчас я разозлюсь, и тогда не будет вообще никаких легенд!

— А я расскажу папе, что ты покупал мне мороженое! — отпарировала Эмили.

Я покачал головой и взял книгу.

— Ладно. В следующий раз я не буду тебе ничего дарить, и мороженого тоже не куплю.