Рэй Брэдбери - О скитаньях вечных и о Земле
В этот самый миг зазвонил телефон.
— Не бери трубку, — сказала она.
— Вдруг что-нибудь важное!
— Это опять твой Аллин.
Девять раз прозвенел телефон, они не поднялись с места. Наконец звонок замолчал. Они доели обед. На кухне под легким ветерком из приоткрытого окна чуть колыхались занавески.
Опять телефонный звонок.
— Я не могу так, — сказал он и взял трубку. — Я слушаю, Аллин!
— Герб! Он здесь! Добрался сюда!
— Ты говоришь в самый микрофон, отодвинься немного.
— Я стоял в дверях, ждал его. Увидел, как он мчится по шоссе, гнет деревья одно за другим, потом зашелестели кроны деревьев возле дома, потом он сверху метнулся вниз, к двери, я захлопнул ее прямо перед носом у него!
Томпсон молчал. Он не знал, что сказать, и жена стояла в дверях холла, не сводя с него глаз.
— Очень интересно, — произнес он наконец.
— Он весь дом обложил, Герб. Я не могу выйти, ничего не могу предпринять. Но я его облапошил: сделал вид, будто зазевался, и только он ринулся вниз, за мной, как я захлопнул дверь и запер! Не дал застигнуть себя врасплох, недаром уже которую неделю начеку!
— Ну вот и хорошо, старина, а теперь расскажи мне все, как было, — ласково произнес в телефон Герб Томпсон.
От пристального взгляда жены у него вспотела шея.
— Началось это шесть недель назад…
— Правда? Ну, давай дальше.
— …Я уж думал, что провел его. Думал, он отказался от попыток расправиться со мной. А он, оказывается, просто-напросто выжидал. Шесть недель назад я услышал его смех и шепот возле дома. Всего около часа это продолжалось, недолго, словом, и совсем негромко. Потом он улетел.
Томпсон кивнул трубке.
— Вот и хорошо, хорошо.
Жена продолжала смотреть на него.
— А на следующий вечер он вернулся… Захлопал ставнями, выдул искры из дымохода. Пять вечеров подряд прилетал, с каждым разом чуточку сильнее. Стоило мне открыть наружную дверь, как он врывался в дом и пытался вытащить меня. Да только слишком слаб был. Зато теперь набрался сил…
— Я очень рад, что тебе лучше, — сказал Томпсон.
— Мне ничуть не лучше, ты что? Опять жена слушает?
— Да.
— Понятно. Я знаю, все это звучит глупо.
— Ничего подобного. Продолжай.
Жена Томпсона ушла на кухню. Он облегченно вздохнул. Сел на маленький стул возле телефона.
— Давай, Аллин, выговорись, скорее уснешь.
— Он весь дом обложил, гудит в застрехах, точно огромный пылесос. Деревья гнет.
— Странно, Аллин, здесь совершенно нет ветра.
— Разумеется, зачем вы ему, он до меня добирается.
— Конечно, такое объяснение тоже возможно…
— Этот ветер — убийца, Герб, величайший и самый безжалостный древний убийца, какой только когда-либо выходил на поиски жертвы. Исполинский охотничий пес бежит по следу, нюхает, фыркает, меня ищет. Подносит холодный носище к моему дому, втягивает воздух… Учуял меня в гостиной, пробует туда ворваться. Я на кухню, ветер за мной. Хочет сквозь окно проникнуть, но я навесил прочные ставни, даже сменил петли и засовы на дверях. Дом крепкий, прежде строили прочно. Я нарочно всюду свет зажег, во всем доме. Ветер следил за мной, когда я переходил из комнаты в комнату, он заглядывал в окна, видел, как я включаю электричество. Ого!
— Что случилось?
— Он только что сорвал проволочную дверь снаружи!
— Ехал бы ты к нам ночевать, Аллин.
— Не могу из дому выйти! Ничего не могу сделать. Я этот ветер знаю. Сильный и хитрый. Только что я хотел закурить — он загасил спичку. Ветер такой: любит поиграть, подразнить. Не спешит, у него вся ночь впереди. Вот опять! Книга лежит в библиотеке на столе… Если бы ты видел: он отыскал в стене крохотную щелочку и дует, перелистывает книгу, страницу за страницей! Жаль, ты не можешь видеть. Сейчас введение листает. Ты помнишь, Герб, введение к моей книге о Тибете?
— Помню.
— «Эта книга посвящается тем, кто был побежден в поединке со стихиями, ее написал человек, который столкнулся со стихиями лицом к лицу, но сумел спастись».
— Помню, помню.
— Свет погас!
Что-то затрещало в телефоне.
— А сейчас сорвало провода. Герб, ты слышишь?
— Да, да, я слышу тебя.
— Ветру не по душе, что в доме столько света, и он оборвал провода. Наверное, на очереди телефон. Это прямо воздушный бой какой-то! Погоди…
— Аллин!
Молчание. Герб прижал трубку плотнее к уху. Из кухни выглянула жена. Герб Томпсон ждал.
— Аллин!
— Я здесь, — ответил голос в телефоне. — Сквозняк начался, пришлось законопатить щель под дверью, а то прямо в ноги дуло. Знаешь, Герб, это даже лучше, что ты не поехал ко мне, не хватало еще тебе в такой переплет попасть. Ого! Он только что высадил окно в одной из комнат, теперь в доме настоящая буря, картины так и сыплются со стен на пол! Слышишь?
Герб Томпсон прислушался. В телефоне что-то выло, свистело, стучало. Аллин повысил голос, силясь перекричать шум:
— Слышишь?
Герб Томпсон проглотил ком.
— Да, слышу.
— Я ему нужен живьем, Герб. Он осторожен, не хочет одним ударом с маху дом развалить. Тогда меня убьет. А я ему живьем нужен, чтобы можно было разобрать меня по частям: палец за пальцем. Ему нужно то, что внутри меня, моя душа, мозг. Нужна моя жизненная, психическая сила, мое «я», мой разум.
— Жена зовет меня, Аллин. Просит помочь с посудой.
— Над домом огромное туманное облако, ветры со всего мира! Та самая буря, что год назад опустошила Целебес, тот самый памперо, что убил столько людей в Аргентине, тайфун, который потряс Гавайские острова, ураган, который в начале этого года обрушился на побережье Африки. Частица всех тех штормов, от которых мне удалось уйти. Он выследил меня, выследил из своего убежища в Гималаях, ему не дает покоя, что я знаю о долине Ветров, где он укрывается, вынашивая свои разрушительные замыслы. Давным-давно что-то породило его на свет… Я знаю, где он набирается сил, где рождается, где испускает дух. Вот почему он меня ненавидит — меня и мои книги, которые учат, как с ним бороться. Хочет зажать мне рот. Хочет вобрать меня в свое могучее тело, впитать мое знание. Ему нужно заполучить меня на свою сторону!
— Аллин, я вешаю трубку. Жена…
— Что? — (Пауза, далекий вой ветра в телефонной трубке.) — Что ты говоришь?
— Позвони мне еще через часок, Аллин.
Он повесил трубку.
Он пошел вытирать тарелки, и жена глядела на него, а он глядел на тарелки, досуха вытирая их полотенцем.
— Как там на улице? — спросил он.
— Чудесно. Тепло. Звезды, — ответила она. — А что?
— Так, ничего.
На протяжении следующего часа телефон звонил трижды. В восемь часов явились гости, Стоддард с женой. До половины девятого посидели, поболтали, потом раздвинули карточный столик и стали играть в «ловушку».
Герб Томпсон долго, тщательно тасовал колоду — казалось, шуршат открываемые жалюзи — и стал сдавать. Карты одна за другой, шелестя, ложились на стол перед каждым из игроков. Беседа шла своим чередом. Он закурил сигару, увенчал ее кончик конусом легкого серого пепла, взял свои карты, разобрал их по мастям. Вдруг поднял голову и прислушался. Снаружи не доносилось ни звука. Жена приметила его движение, он тотчас вернулся к игре и пошел с валета треф.
Герб не спеша попыхивал сигарой, все негромко переговаривались, иногда извергая маленькие порции смеха. Наконец часы в холле нежно пробили девять.
— Вот сидим мы здесь, — заговорил Герб Томпсон, вынув изо рта сигару и задумчиво разглядывая ее, — а жизнь… Да, странная штука жизнь.
— Что? — сказал мистер Стоддард.
— Нет, ничего, просто сидим мы тут, и наша жизнь идет, а где-то еще на земле живут своей жизнью миллиарды других людей.
— Не очень свежая мысль.
— Живем… — Он опять стиснул сигару в зубах. — Одиноко живем. Даже в собственной семье. Бывает так: тебя обнимают, а ты словно за миллион миль отсюда.
— Интересное наблюдение, — заметила его жена.
— Ты меня не так поняла, — объяснил он спокойно. Он не горячился, так как не чувствовал за собой никакой вины. — Я хотел сказать: у каждого из нас свои убеждения, своя маленькая жизнь. Другие люди живут совершенно иначе. Я хотел сказать: сидим мы, тут в комнате, а тысячи людей сейчас умирают. Кто от рака, кто от воспаления легких, кто от туберкулеза. Уверен, где-нибудь в США в этот миг кто-то умирает в разбитой автомашине.
— Не слишком веселый разговор, — сказала его жена.
— Я хочу сказать: живем и не задумываемся над тем, как другие люди мыслят, как свою жизнь живут, как умирают. Ждем, когда к нам смерть придет. Хочу сказать: сидим здесь, приросли к креслам, а в тридцати милях от нас, в большом старом доме — со всех сторон ночь и всякая чертовщина — один из лучших людей, какие когда-либо жили на свете…
