Нил Стивенсон - Анафем
— Ты чего-то хочешь, — сказал я. — И у тебя плохое настроение, потому что ты ещё не получил желаемого. Думаю, хочешь ты не вещь, потому что не обращаешь внимания на всю эту ерунду. — Я кивнул на флуоресцентные шины из новоматерии. На колёсах возникали и пропадали изображения голых женщин с надутыми грудями.
Джезри какое-то время смотрел на одну из движущихся картин. Потом пожал плечами.
— Я бы, пожалуй, мог уйти в мир и научиться такое воспринимать. Если честно, пока я вижу один идиотизм. Наверное, чтобы втянуться, надо есть то же, что они.
Мы двинулись дальше.
— Слушай, — сказал я, — ещё в эпоху Праксиса поняли, что если в крови достаточно хорошина, мозг будет сотней разных способов уверять тебя, что всё замечательно...
— А если хорошина недостаточно, будешь, как мы с тобой, — ответил Джезри.
Я хотел было разозлиться, но не выдержал и хохотнул.
— Ладно, пусть так. Минуту назад мы видели куст раданицы на разделительной полосе...
— Ага. И ещё один у магазина бэушной порнопродукции.
— Тот выглядел посвежее. Можем нарвать листьев и пожевать. Уровень хорошина у нас в крови поднимется, и мы сможем жить здесь или где угодно и чувствовать себя счастливыми. А можем вернуться в концент и попытаться достичь счастья честным путем.
— Ты веришь всему, что тебе скажут, — заявил он.
— Это ты надежда эдхарианцев, — возразил я, — значит, ты и должен верить в такое без вопросов. Честно говоря, я удивлен.
— А сам ты теперь кто, Раз? Циничный процианин?
— Так все решили.
— Слушай. Я вижу, как трудятся старшие инаки. Те, кого озарил Свет Кноуса... — последние слова Джезри произнёс с издёвкой. От досады он то замедлял, то ускорял шаг, сообразно тому, как развивалась его мысль, — ...занимаются теорикой. Менее одарённые отпадают, становятся каменотёсами или пасечниками. Самые несчастные уходят или бросаются вниз с собора. Остальные выглядят счастливыми, что бы это ни значило.
— Уж точно счастливее, чем здешний народец.
— Не согласен. Они не менее счастливы, чем тот же фраа Ороло. У них есть то, что им нужно — колёса с голыми дамочками. У него есть то, что нужно ему — снизарения о тайнах вселенной.
— Тогда давай конкретнее: чего хочешь ты?
— Чтобы что-нибудь случилось. Мне почти всё равно что.
— Если ты сделаешь большой прорыв в теорике, это сгодится?
— Конечно. Но каковы мои шансы?
— Зависит от данных, которые приходят из обсерваторий.
— Точно. То есть от меня ничего не зависит. И что мне делать, пока я жду?
— Изучать теорику, которая тебе так хорошо дается. Пить пиво. Заводить тивические отношения со всеми суурами, каких сумеешь уговорить. Чем плохо?
Джезри с подозрительной сосредоточенностью пинал камешек и смотрел, как тот прыгает по тротуару.
— Я вот всё рассматриваю околенцев на витражах.
— Кого-кого?
— Ну, сам знаешь. Есть витражи в честь светителей. Самих светителей всегда изображают большими. Почти на всё окно. Но если приглядеться, можно увидеть крошечные фигурки в стлах и хордах...
— Которые жмутся на уровне их коленей.
— Ага. И смотрят на светителя с обожанием. Помощники. Фиды. Второй сорт. Те, кто доказал лемму или на каком-то этапе прочёл черновик. Никто не помнит их имён, кроме разве что ворчливого старого фраа, который протирает витраж.
— Ты не хочешь быть околенцем.
— Верно. Как так выходит? Почему у одних получается, у других — нет?
— То есть ты хочешь персональный витраж?
— Это бы значило, что со мной случилось что-то интересное, — ответил Джезри, — что-то интереснее, чем сейчас.
— А если выбирать между этим и высоким уровнем хорошина в крови?
Мы подождали, пока большой составной грузотон задом выедет с нашего пути. Джезри все это время молча думал.
— Наконец-то ты задал интересный вопрос, — сказал он.
После чего стал вполне приятным собеседником.
Через полчаса я объявил, что мы заблудились. Джезри воспринял новость с воодушевлением, будто потеряться лучше, чем найтись.
Мимо прокатило транспортное средство, похожее на коробку.
— Уже третий автобус с детьми, — заметил Джезри. — В твоём районе есть сувина?
— В таких районах нет сувин, — напомнил ему я. — Тут стабили.
— Ах да. Это от старого флукского... э-э... культурные...
— Стабилизационные центры. Но так лучше не говорить, потому что их никто так не называет уже три тысячи лет.
— Понял. Стабили так стабили.
Мы повернули следом за автобусом. Что-то между нами как будто хрустнуло и надломилось. В матике не имело значения, что Джезри по рождению бюргер, а я — пен. Однако стоило нам выйти из десятилетних ворот, этот факт вспух пузырём болотного газа в тёмной воде. Пока мы шли по городу, пузырь рос и минуту назад взорвался пламенем и вонью.
Мой старый стабиль показался мне неряшливым макетом в половину прежней величины. Некоторые классы были заколочены досками — а в моё время там было некуда ступить. Значит, численность населения действительно снижается. Возможно, к тому времени, как я стану прафраа, здесь вырастет молодой лесок.
От здания отъехал пустой автобус. Прежде чем ему на смену подкатил следующий, я успел заметить, как тол па детей, шатаясь под весом огромных рюкзаков, входит в каньон ядовито-яркого света: крытый проход с орущими автоматами для продажи сластей и напитков. Оттуда они понесут свой завтрак в классы, которые мы с Джезри видели через окна: в некоторых все дети смотрели одну и ту же программу на большом экране, в других у каждого была своя панель. В дальнем конце бухала низкочастотными ритмами спортивной программы глухая стена физкультурного зала. Ритм я узнал. Он ничуть не изменился с моих времён.
Мы с Джезри не видели движущихся картин десять лет и несколько минут стояли, как загипнотизированные. Но теперь я сориентировался и, как только сумел растолкать Джезри, повёл его по улицам, где ходил в детстве. Здешние люди любили модернизировать свои дома не меньше, чем кузовили: даже если я узнавал какую-нибудь постройку, над старой крышей оказывалась новая, на подпорках, или к модулям, которые мне иногда снились, были прилеплены новые. Зато теперь квартал был вдвое меньше, чем я его помнил.
Мы нашли место, где я жил до того, как меня собрали: два жилых модуля, соединённые в форме буквы L, и ещё одна L из металлической сетки образовывали клуатр вокруг заросшего бурьяном участка, где стоял сломанный моб и два сломанных кузовиля: самый старый ещё я помогал ставить на кирпичи. На воротах красовались четыре разновозрастные таблички с обещанием убить любого, кто войдёт. Мне подумалось, что одна такая табличка выглядели бы более устрашающе. Из забитого водостока росло деревце высотою в мой локоть. Видимо, семечко занёс ветер. Или птица. Интересно, подумал я, сколько лет ему понадобится, чтобы вырасти и разорвать водосток. В доме по спилю шла громкая движущаяся картина, поэтому нам пришлось долго кричать и трясти ворота, пока на пороге не появилась молодая женщина. Я прикинул, что ей лет двадцать. Если так, в моём детстве она была из «больших девочек». Я попытался вспомнить, как их звали.
— Лийя?
— Она переехала вместе с теми, — объяснила женщина таким тоном, словно люди в капюшонах каждый день приходят к ней и спрашивают давно забытых родственников. Она оглянулась через плечо на экран, где показывали огненный взрыв. Когда звук взрыва утих, до нас донёсся требовательный мужской голос. Женщина объяснила, что делает. Мужчина не совсем понял, и тогда она повторила то же самое, но громче.
— Я предполагаю, что за время твоего отсутствия в твоей семье произошёл какого-то рода фракционный раскол, — сказал Джезри.
Мне захотелось его стукнуть, но, всмотревшись в лицо, я понял, что он вовсе не пытается острить.
Женщина повернулась к нам. Я смотрел на неё через просвет между табличками, угрожающими мне убийством, и не был уверен, что она видит моё лицо.
— Меня раньше звали Вит, — сказал я.
— Мальчик, который ушёл к часам. Я тебя помню. Как дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Живём, не паримся. Твоей мамы тут нет. Она переехала.
— Далеко?
Она закатила глаза от досады, что я вынуждаю её делать столь сложные умозаключения.
— Дальше, чем можно дойти пешком.
Мужчина в доме снова что-то крикнул. Женщина должна была опять повернуться к нам спиной и отчитаться о своих действиях.
— Что ж, она явно не исповедует дравикулийскую иконографию, — заметил Джезри.
— Почему?
— Она сказала, что ты ушёл к часам. Добровольно. Не то, что тебя заманили или похитили инаки.
Женщина снова повернулась к нам.
— У меня была старшая сестра по имени Корд. — Я кивнул на самый старый из разбитых кузовилей. — Это её. Я помогал его туда затащить.
У женщины было неоднозначное мнение о Корд, о чём она сообщила нам быстрой сменой лицевых выражений. В конце она резко выдохнула, опустила плечи, выпятила подбородок и улыбнулась нарочито фальшиво.
