СССР-2061 - Будущее, до которого хочется дожить. СССР 2061

— Макс, как выбраться с помойки?

Он помолчал чуток, и говорит:

— Рад за тебя!

Рано, говорю, радоваться. А он говорит, что задницу страшно отрывать от печи, но зато, если оторвешь, обратно садиться ни за что не захочешь. Пусть ты целых тридцать лет сидел, не вставая. В общем, он ждет от меня вестей. Хороших.

На дворе робот уже болтался на сверхнизких высотах, периодически натыкаясь на разные препятствия, в том числе поверхность земли. Мы еще поговорили о недостатках нынешнего алгоритма, причем эта пигалица меня просто за пояс заткнула одной своей терминологией, а ведь у меня по робототехнике была неизменная пятерка! Потом Марина Евгеньевна загнала дочь обедать, а мне говорит:

— Что у тебя случилось?

Ну, я как на духу:

— Я встретил женщину своей мечты.

— Наконец-то, — говорит. — И что ты собираешься делать?

— Жениться, — говорю, и мне от этого слова аж сладко стало. — Еще: бриться, мыться, учиться. И все такое. Я сегодня обратил внимание, что в городе полно детей, и мне так захотелось, чтобы, вот, прихожу я домой, а там… или нет, сижу я на Марсе и звоню жене: как там младшенькая? А на старшего опять учительница жаловалась?

Опять я кривляюсь. Наверное, просто боюсь к себе серьезно относиться.

— Тебе сейчас главное — не запить, — сказала она, — у тебя такое состояние возбужденное. Давай тебя отправим на Новую Землю, в институт геологии? У меня там знакомый есть. Или куда хочешь?

— Давайте, — говорю, — на Новую.

Подальше, а то я буду бегать к ней под окна и смертельно надоем, и еще надо подальше от родной свалки, где всегда так хочется выпить. Ну, и не только поэтому. Надо что-то делать, куда-то бежать.

И Марина Евгеньевна тут же связалась со своим знакомым, Степаном Степанычем, который на Новой Земле был далеко не последним человеком. Он меня спросил: кем хочу стать, что мне нравилось изучать в школе, и так далее.

— По робототехнике была пятерка, и русский с литературой я любил, — говорю. — Только сначала мне все легко давалось, а как перестало даваться, так я и перестал учиться. Скатился на двойки, потом вообще бросил.

Честно так признался. Ну, еще сказал, что камни красивые коллекционировал в свое время, манили они меня. Степан Степаныч сказал, что всех манили. И сказал:

— Приезжай, сделаем из тебя человека.

Потом я сходил в парикмахерскую, которая сказала мне добродушным голосом:

— Стричь и брить?

Я кивнул, и на стене стали появляться разные прически, а я ткнул во вторую или третью, где покороче. И тогда мою голову мягко обхватили манипуляторы, и дальше я чувствовал только, что мои волосы шевелятся на голове, как от маленьких струй теплого воздуха. Через пять минут я вышел и храбро направился в стоматологию. Там я провел не менее получаса, периодически чувствуя легкие уколы боли. Потом я приоделся. Переночевал у Марины Евгеньевны. Правда, совсем не спал. На свалку я больше не возвращался.

Утром я сам поехал в аэропорт. Иду в посадочное отделение, и думаю, радостно и тревожно, что осталось триста шестьдесят четыре дня. И тут она говорит:

— Тебя и не узнать.

И ведь слышал же я торопливые шаги сзади! Не обратил внимания.

— Как ты меня нашла? — спросил, а сам думаю, что, наверное, она случайно тут оказалась.

— Связалась с социальщиками, — говорит, — тебя оказалось легко найти.

И улыбается. Эх, все про меня все знают. Наверное, один я такой влюбленный баран во всем многомиллионном городе.

— Как тебя зовут-то? — спрашиваю. Теперь как бы и не страшно, мы уже как бы и повязаны. Вроде как суженные — это я, конечно, размечтался.

— Светлана, — говорит.

Точно. Я разные имена ей примеривал, а это, почему-то — нет.

— Я что сказать-то хотела, — говорит, — через год меня здесь не будет, я на практике буду, на Луне. Если все пойдет нормально.

— Ну, значит, встретимся на Луне, — говорю я, а сам удивляюсь своей наглости. Кто меня на Луну пустит?

Потом я ушел, а она, в свой черед, проводила меня взглядом.

В самолете толстый дядька рассказывал, что то, что раньше называлось самолетом, самолетом не являлось, потому как летало не само, а управляли им пилоты, а пароходы вот, действительно, использовали пар, но у них принцип движения был совсем не такой, как у современных межпланетных пароходов. Потом я уснул, и мне снились сны.

Меня никто не встречал. В здании управления мне сказали, что Степан Степаныч сейчас на берегу, как и всегда в это время в воскресенье. И указали направление. Я нашел его по шею в ледяной воде. То есть, там несколько голов торчало, и, видимо, одна из них была его. Меня всего трясло от этого вида, хотя я был тепло одет.

— Здрасьте, — закричал я, — Степан Степаныч тут?

— Тут! — закричала одна из голов: — Залазь!

Я помотал головой. Из палатки высунулась мокрая голова, с плечом и рукой, которой она призывно махала:

— Заходи!

Я зашел. Вдоль стен висела одежда, под ней стояла обувь, а из нее торчали шерстяные носки. За мной ввалилось сразу несколько человек в трусах.

— Здорово! — сказал Степан Степаныч, и протянул мне руку, от которой валил пар. Она было очень холодной.

— Раздевайся, — говорит.

— Да, как-то… страшно, — сказал я. — Я ни разу…

— Марина сказала, что ты настоящий мужик, — говорит. — В разведку с тобой можно, без вопросов.

Пришлось раздеться. Руки меня не слушались, но, в принципе, разоблачиться мне удалось. Я вышел босиком на лед, а сердце у меня так билось, что я боялся упасть в обморок. Я машинально стал спускаться по лесенке в прорубь, а вода была даже не холодной, а как-то своеобразно обжигала. Я вцепился в лестницу и окунулся с головой.

— Три раза надо, — сказал кто-то.

Три, так три, я и пять теперь могу. Но окунулся еще два раза и, не помню как, вылез из проруби. В палатке я завернулся в полотенце и мне протянули кружку с темным горячим чаем.

И печенье.

— С днем рождения, — сказал Степан Степаныч, и еще раз пожал мне руку.

— У меня не сегодня, — сказал я, стуча зубами, — у меня летом.

— Не, — говорит, — ты не понял. Сегодня — от воды и духа.

И я понял. Про воду. И про дух, но это уже гораздо позже.

Проба Генри

Александр Погодаев

У лунной пыли особый запах — неживой. Не мертвый, нет — просто никогда живым и не бывший. Его ни с чем не спутать. В ангаре пахнет пылью. И холодно, очень холодно. Ладно, уже недолго: откроется шлюз, меня пристегнут к реактивной платформе, кто-то повернёт рубильник… Разгон-торможение…

И начнется Шоу! Как всегда… и каждый раз по-своему. И отыграю я, как обычно, с полной выкладкой. На пределе. Мне иначе нельзя. Жаль, в этот раз все помощники остались на Земле, больно уж билеты дороги, но местные спецы тоже неплохи, справляются. Разве что шлифовальщикам работы больше, так ведь… им за то и платят.

Спутники увидят всё, в деталях и подробностях, записи уйдут на Землю, осядут в компьютерах Студии… ненадолго. Там их разобьют на байты, проверят каждый пиксель — и, как мозаику, соберут заново. Добавят резкость, улучшат звук, цвет, поработают с запахом, выбросят лишнее. Добавят комментарии экспертов, перевод на основные языки (опционально — любое наречие планеты, лишь бы словарь существовал), субтитры, рекламу. И появится очередная серия, вызовет привычно бурю — восторг и злоба, недоумение, попытки отыскать тайные мотивы, иски «за аморальность»… и, может быть, письма, благодарственные письма от людей, оставшихся в живых.

Шоу — всегда настоящее. Не игровой фильм, не компьютерная реконструкция. Я действительно рискую жизнью. Раз за разом… и выигрываю. Почти как те безбашенные парни, что прыгают с небоскребов, раскрывая парашют у самой земли. Почти… именно «почти». Они уникальны, я — нет. То, что делаю я — может каждый. Может лучше, чем я. Доказано.

Иван кивает. Хороший журналист, я помню его репортажи. Молчаливый, удивительно ненавязчивый человек — так и хочется рассказать ему всё. Наверное, он шпион. Русские на этом помешаны, я читал. Слежка у них — что-то вроде спорта, и ладно бы за преступниками… Дикость какая-то — чем больше уважают человека, тем сильней за ним надзор. Каждый шаг в Сеть транслируют, смотри кто хочет, разве что из ванной репортажи не ведутся. Так и называется — «народный контроль». Никакого уважения к человеческому достоинству. Иван объяснял, что это цена такая, за власть. Сперва выбирают, потом всей страной следят, чтоб не skurvilis'… ну и где тут логика?

Даже странно, вроде на одном языке говорим, все слова понятны, а ощущение — будто с инопланетянином беседа. Как эта страна вообще не развалилась? Ведь от них люди бегут каждый день, в год — десятки тысяч, самые лучшие, предприимчивые, готовые конкурировать, любой ценой выгрызать свой кусок у жизни. Покупают билеты, и едут в Свободный Мир, куда угодно, лишь бы вырваться от тирании. А эти … даже не пытаются их удержать. Не понимаю.