Марина Дяченко - Утопия
– Принесла? – спросила мама. Маме вторую неделю нездоровилось, и она не выходила из дома.
– Только масло, – сказала Лидка.
– Ну и хорошо, – сказала мама после паузы. – Очень хорошо… А сколько?
Лидка замялась.
– Триста.
– Триста?!
– Мам… все опять дороже почти в два раза.
– Тогда понятно, – сказала мама, не пытаясь скрыть усталости.
Еле слышно бормотал телевизор. «Если рухнет система социального страхования, – волновался невидимый Лидке оратор, – то после апокалипсиса нас ждет жизнь в пещерах, каменный век, вот что нас ждет. Гражданская война, смута, дележ того, что уцелеет, мы кончимся как цивилизация…»
Лидка вздохнула. Папа работал как раз в системе страхования, и еще совсем недавно все были уверены, что уж этой-то непоколебимой конторе общие несчастья не грозят.
Лидка прошла в свою комнату и села за пустой письменный стол. Совершенно пустой, только прямо по центру лежала под стеклом большая цветная фотография. Вырезанная из журнала так тщательно, чтобы не оставить ни намека на жирную черную рамку.
Как рано похолодало в этом году. Обещают отключить свет. Говорят, что для отопления не хватает денег, газа, нефти, еще чего-то – только недавно все было, и вдруг оказалось, что ничего нет… Куда оно, спрашивается, девалось?!
Зазвонил телефон. Лидка машинально выждала три гудка, потом вспомнила, что мама легла спать, и побрела в прихожую.
– Лида?
В последние месяцы голос у Славки стал очень похожим на голос его отца. Раньше Лидка вздрагивала – теперь привыкла.
– У тебя есть время… поговорить?
– Полным-полно, – сказала она, унося телефон в свою комнату.
– Мы тут с мамой посоветовались, – сказал Славка после паузы. – Понимаешь… тут кое-что… ну, это не телефонный разговор. Ты могла бы прийти?
Лидка молчала.
Кабинка консьержа пустовала. И давно, никто не приносил цветов, а помнится, тогда, в июне, цветами была завалена вся лестница.
– Привет, – сказал Славка. Он очень похудел, болезненная худоба сделала его похожим не на отца, а на мать. Только голос остался узнаваемым.
Лидка отдала ему красную гвоздику. Славка механически повертел ее в руках.
– Заходи… сразу в кабинет.
Она вошла.
Депутат Зарудный смотрел со стены. Лидке не нравился этот портрет, но распоряжалась здесь, конечно, не Лидка, а Славкина мама. Здесь больше не было ни вычислительной машины, ни телефонов, освободившийся стол занимал полкомнаты, и по всей широкой столешнице лежали бумажные папки, подшивки, стопки исписанных листов.
Славка все так же механически поставил гвоздику в высокую металлическую вазу.
– Тут осталось. – Славка вздохнул. – Архив неразобранный. Эти… гэошники… часть бумаг забрали… часть потом вернули… личное. Все переворошили… весь архив… Понимаешь?
Лидка кивнула.
В официальных бумагах она проходила как «подружка сына, косвенный свидетель». Так получилось, что именно она первая увидела Андрея Игоревича мертвым; ее допрашивали три раза, и всякий раз Лидка плакала. Не только потому, что горе тогда было свежим и ошеломляющим. Всякий раз ей казалось, что допрашивающие ее чины не верят ей, подозревают за каждым словом ложь.
Зачем пришла? Ведь встреча не была назначена? Почему не позвонила? Почему вошла без спроса в чужую квартиру? Почему… А главное, всех их, жестколицых, с глазами-буравчиками людей интересовало одно обстоятельство: может быть, депутат Зарудный был еще жив? Он мог говорить? Так говорил или нет?!
Оказывается, Андрей Игоревич действительно был жив в тот момент, когда Лидка приоткрывала входную дверь. Но когда она вошла в кабинет с букетом колокольчиков, он был уже мертв, ведь в него выпустили несколько пуль…
А как же тогда беспорядок в квартире? Выходит, незваные гости учинили свой обыск еще при жизни Зарудного?!
Нет, она не слышала выстрелов. Нет, она не видела ничего, а что видела, о том уже рассказала. Нет, не мог он говорить, его же буквально из-ре-ше-ти-ли…
Мама давала ей капли три раза в день. И водила к врачу.
А потом был последний допрос. Незнакомый Лидке гэошник, толстый и печальный, долго рассказывал ей о своих теплых отношениях с покойным Андреем Игоревичем. Какой был человек, эх!… Гибнут самые лучшие. Так она ничего не слышала? Жаль, помогла бы следствию… Ничего? Жаль. Ладно, иди, девочка, учись хорошо, Андрей Игоревич был бы доволен…
И повестки прекратились…
Лидка привычно вздохнула.
– Я взялся разбирать эти бумаги, – голос Славки дрогнул, – но как-то… тяжело. И времени… Я же учусь.
Он говорил, будто извиняясь. Лидка опустилась в кресло для посетителей.
– Ты хочешь, чтобы я?…
– Ну да. – Славка обрадовался ее понятливости.
Убийц Андрея Игоревича отыскали спустя неделю после убийства – на дне бухты. Чего и следовало ожидать. Одно время Лидка взяла себе за правило внимательно просматривать программу официальных новостей; она почти не слушала слов, зато внимательно вглядывалась в лица. Каждый мог оказаться заказчиком. Каждый.
В последний месяц она смотрела новости все реже и реже.
– Тут… серьезная работа… архивариуса. Рассортировать по годам, по темам… Составить каталог… – Славка коротко взглянул на нее – и покраснел.
– Что? – спросила Лидка.
– Это трудная работа, – сказал Славка. – Трудоемкая…
– Ты же знаешь, что я в экстернате. Времени у меня…
– Да. – Славка все еще бы красен и смотрел мимо. – Но мама… она хотела бы…
Лидке на мгновение стало его жаль.
– Она хотела бы немножко оплачивать эту работу, – выдавил Славка через силу. – Денег мало, но… Ты только не обижайся!
Лидка улыбнулась:
– Я не обижусь. У меня отец без зарплаты, мама без работы… Вся семья без денег. Я не обижусь, Слав.
– Тебя к телефону, – сказала мама. – Одноклассник.
– Алло? – спросила Лидка равнодушно.
– Это я, – сказал Рысюк. – Как делишки?
– Никак.
– Ты контрольные уже все перерешала?
– Какие контрольные, когда жрать нечего? – спросила она грубо. И, сказать по правде, преувеличила: макароны еще были. И картошки полмешка, ешь – не хочу.
– Ты помнишь, где я живу? – после паузы спросил Рысюк.
Она задумалась.
…Автобусы ходили редко, и Лидка, закинув сумку на спину, припустила рысцой. Давно не чищенный тротуар покрыт был подгнившим слоем осенних листьев. Стены домов пестрели обрывками объявлений, листовок, плакатов: «Сдам квартиру», «Кровососы убили Зарудного», «Все на площадь! Все на митинг!», «Помогите найти»…
Она нырнула в переход. Тишина, шорох десятков ног и ни одного голоса – страшно, но она привыкла. Миновала железнодорожные пути, все так же рысцой выбралась на привокзальную площадь. Ветер носил отвратительный запах – так пахнет в зале ожидания, так пахнет в той подземной кишке, где плечом к плечу стоят пожилые женщины и продают носки и хлеб, домашние тапки и трикотажные свитера. Перед входом в «опорный пункт правопорядка» лежал на тележке для багажа одутловатый мужчина в поношенной одежде. Труп. Лидка отшатнулась.
Тут же, на углу, торговали горячими сосисками, причем на борту тележки виднелись полустертые буквы «Мо-ро-же-ное». Лидка вспомнила, как, держась за руки брата и мамы, она шла по этой вот площади десять лет назад, и над тележкой вились, кажется, надувные шарики…
А может быть, этого и не было.
Ее задели чемоданом, да так, что она едва удержалась на ногах. Надо было спешить, до Рысюковского дома оставалось минут десять быстрой ходьбы.
– …Кто там? Ты, Сотова?
Рысюк запер за ней дверь – Лидка отметила, что дверь новая, железная, с двумя сейфовыми замками.
– Идем…
Рысюк здорово изменился за те несколько месяцев, что они не виделись. Все мы изменились, меланхолично подумала Лидка. А то ли еще будет…
– Давай свою контрольную. Так, вариант упрощенный, для девчонок и экстернатников…
– Не всем теперь по карману платить за очное, – отозвалась Лидка, разглядывая комнату.
Рысюк обернулся от стола. Глаза у него были прозрачные, как у задумчивой рыбины.
– Извини.
– За что? – удивилась Лидка. – Был грубияном, грубияном помрешь.
Рысюк не то закашлял, не то засмеялся:
– Помирать я не собираюсь. Сядь вон на тот стул. И займись пока делом – расчерти поля вот в этой тетрадке, по четыре клеточки, сможешь?
– Постараюсь, – сказала она, никак не реагируя на насмешку.
Рысюк вырвал лист из блокнота и уселся решать Лидкины номера. Лидка водила красным карандашом – ответственно, аккуратно, со знанием дела.
– Кто убил Зарудного, знаешь? – спросил Рысюк вполголоса.
Лидка ни на секунду не прервала работу.
– Знаю. Те два мужика, которых нашли в заливе.
