Святослав Логинов - Свет в окошке
Серёга понимающе кивнул и, захватив своё пиво, пересел за один из дальних столиков. Настроение у него было под цвет волос… не соврал, значит, друг Илья и действительно сидит без денег. Прежде от батяни подкармливался, отцы часто вспоминают погибших сыновей, мучаясь, что сами живы, а мальчишки угадали под вражескую пулю. А теперь… кто будет вспоминать погибшего тридцать лет назад солдата? Слишком много с тех пор пришло в Россию двухсотых грузов. А «Книга памяти» что мёртвому припарка… — лямишка в пять лет. Потом Серёге пришли в голову ещё какие-то соображения, он встрепенулся, заинтересованно поглядел на толкующих мужчин, но подходить не стал, тоже ведь понять можно, пусть люди поговорят… третий для них сейчас лишний.
Комната сына оказалась той самой, Илюшкиной комнатой, что вплоть до ухода Людмилы продолжала ждать в родительском доме. Это потом Илья Ильич порушил весь некрополь, а была бы возможность — даже квартиру сменил бы. Говорил, что мёртвые в душе живут, а не среди сберегаемого барахла. И ведь как прав оказался, аж жуть берёт. Даже полуразрушенный бобинник с записями Высоцкого стоял на полке. И Илья Ильич вдруг подумал: есть ли там последние записи певца?.. Ведь Высоцкий умер позже его сына, так что от Ильи-младшего не досталось ему ни единой лямишки. Странные вещи приходят в голову в самые неподходящие минуты жизни.
Царил в комнате застарелый холостяцкий беспорядок с неубранной посудой и запахом дешёвых сигарет. Илья Ильич в жизни не курил, даже на фронте, и сыновью слабость не одобрял решительно. Очевидно, и Илюшка помнил это, потому что немедленно смёл со стола весь мусор вместе с затесавшейся посудой и какими-то вещицами. Окна открывать он не стал, но в комнате с ходу повеяло прохладой и липким тополиным запахом.
— Оставь, — сказал Илья Ильич больше для порядка, ибо порядок ценил и соблюдал не только дома, но и во всех своих бесчисленных разъездах. — Расскажи лучше, как ты тут. Не вообще как здесь дела обстоят, а про себя. Как живёшь, чем занимаешься…
— Сам видишь. — Сын широким жестом обвёл комнату. — В нашем положении делом заниматься трудно, тут все вроде как пенсионеры, отдыхают, покуда пенсия капает. — Илюшка уселся за стол, словно в яму упал, видно было, что не один час он провёл, сидя вот так, обхватив голову руками и размышляя о грядущем, которого лишился тридцать лет назад. — Ничем я здесь не занимаюсь. С ребятами встречаемся, разговариваем, вспоминаем… чаще — из той жизни, ну… и в этой кой-что было. Развлекается, кто как умеет… театров тут много, в кино можно сходить… как кто из режиссёров знаменитых сюда является, так сразу их фильмы крутить начинают, не те, что на экране шли, а как их режиссёр в мечтах представлял. Называется — «правильное кино». Новинки тоже крутят… это по воспоминаниям зрителей, только я туда не хожу, парашное это дело, любой фильм мелодрамой отдаёт. И радио, новости живой жизни, тоже не слушаю, кой ляд мне его слушать, если всё равно ничего изменить не можешь.
— Радио, значит, есть, — задумчиво протянул Илья Ильич.
— Есть, только денег стоит, хотя и небольших.
— А кто этим всем занимается? Это же работа, та самая, о которой ты мечтал.
— Бригадники.
— Как? — Илья Ильич искренне удивился, но тут же понял, что удивляться как раз и не следовало. Не дураки же эти люди, чтобы только деньги грести у свежепреставившихся. Информация — те же деньги. Наверняка у них там и журналисты работают высококлассные, и психологи, и чёрт знает кто ещё. Так что зря он записал в мошенники всех бригадников скопом. На самом деле это маленький кусочек порядка среди мечты князя Кропоткина.
— Не женился? — наконец прозвучал вопрос, который изводил Илью-старшего болью в пульпитном зубе. И ответ был под стать вопросу, сын дёрнул плечом, словно муху сгонял, и произнёс невнятно:
— Да как тебе сказать…
— Так и скажи.
— В мэрии с кем угодно брак зарегистрируют, хоть заочно. За один мнемон. Говорят, есть идиоты, которые идут и оформляют брак с Клеопатрой или, скажем, Софи Лорен. А сами живут с обычными бабами, которые… ну, ты уже знаешь, что тут внешность можно изменить?
— Знаю, знаю… — Илья Ильич усмехнулся. — О дураках — не будем. Ты же помнишь, мне на бумажки всегда было плевать. Просто, ежели что, так познакомь с невесткой.
— Нету у меня жены, — жёстко сказал Илюшка. — А всё, что было… несерьёзно это.
— Понятно…
— Да нет, пока ещё не понятно. — Сын кривовато улыбнулся, не зная, как говорить на такую тему. — Тут без поллитры не разберёшься… Ты, конечно, меня на тридцать лет старше, но здесь ещё новичок, а я как раз тридцать лет отбыл.
— В отцы годишься, — подсказал Илья Ильич, встретив в ответ понимающую улыбку, очень похожую на его собственную.
Сунув руку за пазуху, Илья Ильич, не глядя, добыл немного денег и, внутренне замерев (непривычно ещё было!) соорудил на столе завтрак. Можно было бы и не завтракать, от голода на том свете никто не умирает, но живая привычка к чревоугодию брала своё. К тому же и впрямь легче говорить за накрытым столом. Только вместо помянутой Илюшкой поллитровки как-то нечаянно обнаружились фронтовые сто грамм, «понтонные», как называли их сапёры.
— Ишь ты! — проговорил Илюшка. — Вареники! С творогом небось, как мама делала… Не забыл, значит?
— Я-то не забыл… — Илья Ильич запнулся на мгновение. — Так что всё-таки с матерью? Я компас поставил, а он молчит, как нет его.
— Говорю же, в Цитадели она, — тень снова набежала на Илюшкино лицо. — Работу сыскала.
— А мне говорили, что в Цитадель никакими силами не пробиться. Кем она там устроилась-то?
— Кем, кем?.. Вот тем и устроилась!
— Ты что о матери говоришь? — возвысил голос Илья Ильич.
— А я ничего и не сказал. — Сын был мрачен. — Ты сам догадался.
— Не может этого быть. — Слова легли так убеждённо, что точка в конце прямо-таки резала глаз. — Не согласится она на такое никогда.
— Давай я тебе лучше всё прямо расскажу. — Илюшка поднял измученный взгляд, потом быстро налил водки в пузатую стопочку, единым глотком опростал её и только тогда заговорил, уже не морщась, словно горькие слова были лучшей закуской, враз отбившей и водочную и душевную горечь. — Она ведь сюда попала как есть нищая, всё до последней лямишки бригадникам отдала, только чтобы они меня отыскали. Они и отыскали где-то после сорокового дня, когда мнемоны уже не потоком идут, а по одному капают. Тут-то она и поняла, что натворила: и сама растратилась, и меня на голодный паёк посадила. Мы ведь в начале восьмидесятых пытались Цитадель штурмом взять, ещё услышишь — Афганский прорыв. Ничего не вышло, только зря деньги раскидали. А меня она больше всех вспоминала, это уж так водится… Я — нищий, она — нищая, хоть сразу берись за руки и отправляйся в Отработку. Ты ведь о ней нечасто думал: в работу с головой ушёл, да и утешился быстро. А ей обидно. Вот она и отправилась в Цитадель, когда на очередного зомбака конкурс объявили…
— Постой, — сказал Илья Ильич, — я что-то не понял. Мне говорили, что в Цитадели великие люди живут, о ком память по-настоящему крепкая. А ты о зомбаках каких-то говоришь, штурмах…
— Там всякие живут, — отмахнулся сын. — Ещё узнаешь. Поначалу это интересно, так народ и к призракам бегает, с каким-нибудь дьяконом Фёдором потолковать, и вокруг Цитадели прогуливается. Призраки-то на отшибе обитают, рядом с Отработкой, а зомбаков охранники к рукам прибрали, там хоть и небольшие, а всё денежки.
— Объясни толком! — взмолился Илья Ильич.
— Помнишь, ты меня маленького в Эрмитаж водил? А там — мумия, жрец какой-то… Пта… Пту… — не помню. Ведь этот жрец жил когда-то, жрал и пил, мечтал о чём-то, рабами повелевал. Наконец, помер, тело его бальзамировщики замариновали, а он тут очутился. Снова жил в своё удовольствие, тоже небось повелевать пытался. Покуда его в родном Египте помнили, так, может, кем и повелевал. А потом его напрочь забыли, так что он через сколько-то времени отработкой рассыпался. А ещё через тысячу лет его гробницу нашли, имя прочли на стене, мумию выкопали. Мимо этой мумии теперь каждый день тысячи человек проходят, и от каждого ему лямишка. Мнемонов ему не видать, но зато мелочи этой — до хренища. Ты знаешь, у египтян поговорка была, её тут всякий слыхал: «Мёртвого имя назвать — всё равно что вернуть его к жизни». Вот он и возродился из отработки на манер Феникса. Только что там могло возродиться? Памяти нет, души не осталось. Одно тело и вернулось к жизни. Таких тут и кличут кадаврами, или, в просторечии, зомбаками.
Илья Ильич кивнул, показывая, что слушает, а Илюшка продолжал, словно радуясь, что может говорить о чём-то отвлечённом, а не о матери и собственных неважнецких делах:
— Зомбак и не помнит ничего, и делать ничего не умеет. А деньги есть. Тут и объявляется конкурс на то, кому он деньги отдавать станет, силой-то их у него не взять, только в обмен на что-то. Кормить его, скажем, или в постель с ним ложиться, а то просто — сидеть рядом и говорить что-то. Они же лопочут непрерывно… некоторые.
