Юрий Никитин - Сборник "Русские идут!"
Премьер сказал, не замечая неловкой паузы:
– Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках или хрущевских семилетках, а о планах... вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошной электрификацией всей страны, о плане индустриализации...
– ... построения коммунизма, – подсказал Кречет. – Да, что-то вроде этого. Плана построения капитализма быть не может, мы просто не смогли взять твердыню, откатились на исходные рубежи. Но после поражения в стране царит такое унижение, такой упадок духа, что с нами справятся не только горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо!
Яузов задвигался, прорычал:
– Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку...
Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая с солдатни культура, сказал печально:
– А что мы можем? Пресса в руках частного капитала. Телевидение – тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцать первый век, а здесь...
Кречет поморщился:
– Какой к черту, двадцать первый век?.. Что за страна, где идиот на идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого января двухтысячного года начинается последний год двадцатого столетия, а до начала двадцать первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиков изо дня в день твердит о начале третьего тысячелетия...
Министр культуры растерянно хлопал глазами. Он вышел из поэтов, вряд ли умел считать до десяти, а сейчас, судя по его лицу, был уверен, что генерал-президент кукукнулся. Коган быстро посмотрел на Коломийца, перевел непонимающий взор на Кречета:
– Ну, вы даете, Платон Тарасович!.. Того и гляди брякнете, что Земля... того...вокруг Солнца, а я ж вижу, что всходит на востоке, а опускается за край земли на западе!..
Кречет скупо усмехнулся, кто-то подхихикнул угождающе, обстановка снова разрядилась. Стаканы звякали, половина бутылок уже опустела. Чувствовалось, что у многих появляется желание поставить их под стол по странно выработанной у русского человека привычке.
Забайкалов покряхтел, подвигался, привлекая к себе внимание, и когда все взоры были прикованы к нему, проговорил с расстановкой:
– Господин президент, пора определиться с зарубежными поездками. Хотя бы ориентировочно.
Кречет отмахнулся:
– Пока не до поездок.
– Надо, – произнес Забайкалов медленно, едва ли не по складам.
– Что вы давите? – огрызнулся Кречет. – В стране такое творится!.. Сначала надо разгрести здесь. Поездки – потом.
– Но что отвечать?.. Послы берут меня за горло.
Кречет сказал зло, желваки вздулись, как рифленые кастеты:
– Ответь, что мы сосредотачиваемся.
Забайкалов усмехнулся, в прищуренных заплывших глазах промелькнула веселая искорка.
– Неплохо.
– Что-то не так? – насторожился Кречет.
– Европейские послы хорошо знают эту фразу. Когда князя Горчакова, одного из моих предшественников, спрашивали, почему Россия перестала участвовать в международных делах, он ответил коротко: «Россия сосредотачивается». Это прозвучало загадочно, грозно и... пугающе. Вы об этом знали?.. Нет?.. Тем интереснее.
С хмурого лица Кречета на миг соскользнула тень:
– Россия после того позорного поражения все же очнулась от спячки! Начала барахтаться, сделала рывок... и вернула себе и Севастополь, и весь Крым. И даже взяла много больше, чем потеряла. К тому времени мы нарастили такие мускулы, что ее вчерашние победители: Франция, Англия, Турция и еще какая-то мелочь – и не пикнули. Нам бы сейчас так сосредоточиться!
– Ну, дипломатические ноты были, – поправил Забайкалов, – но уж так пикали, для порядка. Хорошо, так и отвечу, Платон Тарасович. Это в самом деле хороший ответ.
– Он верный, – возразил Кречет, – а не просто удачный. Сруль Израилевич, что у нас с финансами? На нуле?
Коган сказал осторожно:
– Если бы на нуле, даже я бы не прочь военного парада... А так, в глубоком минусе. Внешний долг – сто тридцать миллиардов долларов. Но вообще-то западные страны могут дать кредит...
– Ну-ну?
– Понятно, на известных условиях...
Кречет нетерпеливо бросил:
– Это ясно даже генералу. Все охотнее дают друг другу на водку, чем на хлеб. Так называемые целевые кредиты. Но, как я вижу по вам, Сруль Израилевич, кредиты готовы дать на таких условиях, что даже вам брать не хочется.
Коган с независимым видом пожал плечами:
– Я бы взял. Не мне же целовать американского президента в зад!
– Ага, понятно.
Он шумно засопел, лицо налилось багровым. Коган пояснил невинно:
– Всегда так было. Целовать в зад – обязательное условие получения кредитов. По крайней мере, на Западе. У племени мамбо-юмбо еще не просили, их условия не знаем. Вон прошлому президенту пришлось целовать задницы всем членам Совета Европы. Правда, иногда удается подсунуть вместо себя нашего канцлера...
Краснохарев насупился, засопел, отвернулся. Буркнул в стол:
– У вас чересчур образный язык для министра финансов. Вам бы, Сруль Израилевич, в газетчики.
– Да что там, – отмахнулся Коган беспечно, – со слабыми нигде не считаются. Как мы ни протестуем против расширения НАТО, но что им наше слабое вяканье?.. Деньги-то, стоя на коленях, у них просим?
– А что, просить лежа? Может, им наша власть не нравится? Все-таки у нас не их болтократия, а, так сказать, просвещенный авторитаризм.
– Просвещенный... – повторил Коган с недоумением, – авто... авто... я знал со школьной скамьи просвещенный абсолютизм... не то Людовика какого-то, не то Луи...
– Мало вас в школе пороли, – буркнул Кречет. – Это вам не финансы! Так никто и не дает?
– Никто, – ответил Коган. – Запад вас боится.
Кречет поморщился:
– Черт... стоило ли позволять еврею пролезть в министры, если не может выпросить денег у западных жидов?
– Мне бы дали, – сообщил Коган, – стоит мне хоть на часок сесть в президентское кресло...
Он плотоядно потер ладони, мол, за часок его правления от Руси останется мокрое место, а Кречет хмуро буркнул:
– Шиш тебе, Сруль Израилевич! Потом вас и динамитом не свергнуть... понятно, весь кагал притащите. Пора и русскому посидеть на русском троне. А то либо монгол, либо грузин, либо хохол хохла тащит... А уж жидов среди них еще больше. Так что придется искать другие пути, без жидов и коммунистов.
– И комиссаров, – дополнил Коган.
– Вот-вот. Без жидов, коммунистов и комиссаров. Хотя и от них не отказываемся, мы без дискриминации.
В кабинете нарастал легкий шум. Министры двигались свободнее, кто-то решился наполнить стакан водой, кто-то вовсе осмелился налить сока. Грубоватую манеру президента наконец уловили, примерились, теперь старательно подстраиваются под грубовато-мужественный стиль, когда надо работать четко, бесцеремонно, с мужскими шуточками и подковырками.
Сказбуш, глава ФСБ, высокий подтянутый мужчина в штатском, от которого кадровым военным несло сильнее, чем от ста министров обороны, сказал, тщательно выговаривая слова:
– В моей ведомстве хватает дел, но навесили еще и борьбу с преступностью, как будто у нас нет милиции... Ладно, не отказываемся, помогаем! Но как бороться, если у меня связаны руки?.. Если бандит расстреляет толпу миллионеров на глазах свидетелей, то и тогда его адвокаты умеют добиваться освобождения прямо в зале суда, но если мой работник, отбиваясь от бандитов, ранит хоть одного, то его по судам затаскают, опозорят и его, и участок, и все наше ведомство!
Кречет взглянул в упор:
– Разберемся.
– Это я слышу давно, – вздохнул министр.
– Я обещал покончить с преступностью, я покончу, – бросил Кречет. – Попрошу после этого совещания задержаться. У меня уже есть кое-какие идеи.
Я видел, как на министра поглядывают с завистью. По крайней мере его отстранять немедленно не собираются. Да и сам Сказбуш заметно приободрился, расправил плечи, стал выше, оглядел всех за столом так, словно уже воспарил, а эту мелочь с высоты щедро побрызгивает жидким пометом.
Глава 10
Позвякивали бутылки с минеральной, Коган налил себе апельсинового сока. Сказбущ, ободренный вниманием президента, сказал:
– Платон Тарасович, я по поводу идеи... Почву для урожая полагается сперва унавозить. На голой земле и чертополох не растет.
Кречет рявкнул нетерпеливо:
– Вы говорите как поэт. А конкретно?
– Предлагаю снять завесу секретности, – продолжал Сказбуш невозмутимо, – хотя вроде бы и завесы нет, и секретности нет, но об этом никто не говорит. Стыдятся? Я говорю о распаде СССР.
