Кир Булычев - Жизнь за трицератопса (сборник)
В общем, стоя под опавшим ясенем, Гаврилов вытащил мобильник и набрал номер Татьяны.
Та откликнулась сразу.
– Как ваше заседание? – спросила она.
– Ну… уже закончилось.
– И что решили?
– Решили?.. – И тут Гаврилову пришла в голову идея. Она, эта идея, и заставила его на время замолчать.
– Ну так что? – заторопила Татьяна. – Что случилось?
– Да нет, ничего, – ответил Гаврилов, быстро соображая.
– Ты ко мне придешь?
– Ты одна?
– У меня Дарьюшка.
Ох! Дарьюшкой звалась та нежелательная подруга, которая не уставала твердить, что Татьяна заслуживает куда лучшей участи, чем сорокалетний, без перспектив и достатка жених Гаврилов. Сама Дарьюшка уже два раза неудачно вила семейное гнездо, но вылетала из него без морального удовлетворения. И хоть она твердила, что заботится об устройстве Татьяниного счастья, однако, по сути, делала все, чтобы Татьяна осталась ее истинной подругой, то есть одинокой женщиной.
– Тогда я потом зайду, – сказал Гаврилов, узнав, что у Татьяны сейчас эта самая Дарьюшка.
Как-то нехорошо, лживо он это сказал, поэтому Татьяна заподозрила неладное.
– А как Академия заседала? Что решили с женщиной без головы?
Татьяна имела в виду Ксению.
– А, все чепуха! – как отрезал Гаврилов и отключил мобильник.
Дарьюшка вопросила спокойно:
– Чем-то он недоволен?
В полной руке она держала чашку с чаем. Мизинец же был отставлен далеко в сторону, для изящества.
– Нет, – промолвила Татьяна. – Он лукавит. И дело чести догадаться, почему мужчина лукавит.
Татьяна была разумной и рассудительной не по летам. А Гаврилов тем временем спешил именно к ней.
Он взбежал на второй этаж и минуты две восстанавливал дыхание. Отдышался, достал ключ (у него был ключ от квартиры возлюбленной) и осторожно, беззвучно открыл дверь. Женские голоса, доносившиеся из комнаты, смолкли. Неужели его услышали?.. Но нет, разговор возобновился.
Так же осторожно Гаврилов вошел в комнату и остановился у притолоки.
Вот они, подружки! Справа на диване сидит белокурая, в аккуратно завитых локонах, пай-девочка. Это Танечка, голубоглазое чудо. Напротив, на единственном стуле – ее злая подружка, курносая, склонная к пышноте брюнетка. Это Дарьюшка.
Гаврилов застыл в дверях, стараясь никак не выдать себя. А женщины вновь заговорили.
– Меня смутил этот телефонный звонок, – сказала Татьяна. – Как бы ему не навредили.
– Ничего с твоим сокровищем не случится! – отмахнулась Дарьюшка. – Они, наверное, все пошли пиво хлестать. Ты же знаешь этих мужиков!
– Коля не такой, – тихо возразила Татьяна и слегка дунула на кончик локона. Локон закачался, как елочная игрушка. – Коля никогда пиво не хлещет.
– Значит, в карты режется.
– Нет! – с намеком на раздражение ответила Татьяна. – Мой Гаврилов – счастливое исключение среди мужчин.
– Еще бы! – вздохнула Дарьюшка, и это вышло у нее так противно, что Гаврилов еле удержался, чтобы не запустить в нее вазой, которая стояла на столе. – Он свою жизнь уже прожил в разврате и беспутстве, а теперь ему, конечно, хочется чего-то свеженького, нежного. Вот как ты, моя подруга. Учти, он надругается над тобой, а потом бросит.
– Как ты только смеешь, Дарья! Что ты о нем знаешь!
– А что ты знаешь? Может, он за твоей квартирой охотится?
– У него квартира получше моей. Мы уже договорились, что будем жить у его мамы.
– И ты в это поверила?
– Я верю каждому слову, каждому вздоху моего Гаврилова. Он хрустальный человек.
– Неужели ты так полюбила этого недостойного типа?
– Не смей называть его типом!
И тут уж не выдержали нервы у Гаврилова. Он набрал горлом воздуха и крикнул, вторя Татьяне:
– Не смей называть меня типом!
– Ах! – дуэтом воскликнули женщины.
И увидели: в проеме двери образовался, словно из небытия, сам Гаврилов, поскольку именно в этот момент к нему вернулось его обличье.
Шок прошел, и Татьяна гневно сказала:
– Ты подслушивал! Да?
– Нет, чесслово, я только что вошел! – ответствовал Гаврилов и уже сам был готов поверить в свои слова.
– Ну, тогда я пошла! – вскочила Дарьюшка.
Поднялась и Татьяна.
– Я провожу тебя, – обратилась она к подружке. А потом кивнула Гаврилову: – Ты подождешь? Я вернусь через пять минут и напою тебя чаем.
– Конечно…
Гаврилов присел на диван. Кажется, все хорошо? Ведь Татьяна, его невеста, все говорила добровольно?
А Татьяна вывела подругу на лестницу и зашептала горячо:
– Спасибо, Дашка! Ты отлично мне подыграла.
– Теперь он меня возненавидит!
– На полчаса. Мужчины непостоянны и забывчивы. Это мы, женщины, помним даже то, что следует забыть.
– Ну как же ты догадалась, что он заявится к тебе невидимкой? Нет, ты гений, Танька!
– Не надо быть гением. Слушай! Ксения Удалова разгуливает по Гусляру без головы – это раз. Гаврилов еще вчера мне проговорился, что ихний президент, то есть президент самозваной Академии, Минц, уже выделил невидимый концентрат, а наши городские бандиты носятся по городу на джипах и перестреливаются, чтобы заполучить это средство. Это два. Три: даже из Америки приехали шпионы. И четыре: тут звонит Гаврилов и начинает крутить хвостом по телефону. Это при его-то подозрительности, при его ревности! Значит, умной женщине ничего не стоит догадаться, что Гаврилов получил эту невидимость и намерен меня, его любимую, с помощью невидимости проверить на вшивость.– И ты угадала!
– Не угадала, а вычислила. Это две большие разницы.
– И что?
– А то! Теперь он, страдалец, полюбит меня втрое больше. По крайней мере, сейчас он готов кефир из моих туфель лакать.
Женщины рассмеялись, и Татьяна поспешила наверх, к жениху.
Можно рассказать еще несколько историй из жизни местных невидимок. Некоторые истории забавны, другие скучны, но они ничего не изменили в жизни гуслярцев. Тем более что невидимость вышла кратковременной – час, не более. Негаданное счастье? Поэтому и поспешные решения вышли непродуманными. В общем, оказалось, что и не нужно было становиться невидимкой: пользы немного.
Помимо случаев, о которых поведано выше, некоторые гуслярские академики вели себя еще банальнее. А почему? Их подвела фантазия.
Супруги Синявские сразу, не сговариваясь, отправились выслеживать собственную дочку, ушедшую на свидание. Выследили. И стали видимыми как раз в тот момент, когда оказались всего в двух шагах от дочки, жарко целовавшейся с неким Николаем. Представляете состояние дочки-подростка? Справа – возмущенный папа, а слева – возмущенная мама! И вопят они так, будто она, дочка, украла у Николая что-то драгоценное или сама ему нечто драгоценное отдала. Но ведь она ничего не украла и отдавать тоже ничего не собиралась!..
Далее. Погосян-младший увидел американского шпиона и сразу предложил себя для опытов. За наличные. Шпион повел его, держа за невидимый локоть, к оперативному вертолету, и возле него капрал Скудетски стал отсчитывать Погосяну фальшивые доллары, которые изготавливаются специально для африканских операций – в местах, где дикари различают цвета, но не знают цифр… На тридцатой пачке двадцатидолларовых купюр к Погосяну вернулся видимый облик, и американские шпионы тут же с криками стали отнимать у него доллары. Но наконец-то набежали бандиты из бригады Костолома, доллары забрали себе, шпионам накостыляли, а вертолет конфисковали. Тяжба ЦРУ с Костоломом – особая история.
Тем временем Ксения Удалова тоже пришла в себя.
Известно, что женщины быстро забывают неприятности, если у них есть другие заботы. Вот Ксения и собралась на пасеку к Трофимычу, пока он лучший мед не распродал местным богачам.
Удалов ее одну ни за что бы не отпустил, но его сморил сон – уж очень он переволновался за последние часы.
Ксения не стала беспокоить мужа. Она вышла на окраину слободы, туда, где совхозный сад и кооперативные пасеки. По осени тут все пустовало. Но Трофимыч оставался на пасеке до первых морозов, потому что ценил свежий воздух…
Когда с трехлитровой банкой в сумке она вышла от Трофимыча, уже стало темнеть. И только закрылась калитка, сзади послышались мягкие шаги и сопение.
Ксения обернулась и увидела: за ней спокойно идет большой бурый медведь. Мед!
Ксения кинулась бежать. Медведь побежал за ней. Он рычал и был явно недоволен.
Ксении кинуть бы этот чёртов мед, но она не догадалась. А когда медведь ее настиг – взмыла к низким лиловым облакам. То есть освоила спонтанную левитацию.
Потом она опустилась во дворе своего дома, где из окна второго этажа на нее глядел пораженный муж, а из окна первого этажа – профессор Минц.
– Ах! – воскликнул Удалов.
– Ничего особенного! – сказал Минц, глядя, как Ксения неловко опустилась на землю, стараясь не разбить банку с медом. – Лишь только в твоей жене пробудились атавистические способности – например, обретать невидимость при встрече со смертельной опасностью, – ее организм стал и дальше вспоминать, какими же еще способностями обладали его далекие предки. Если первое – невидимость, то второе – левитация.
