Стальной пляж - Джон Варли
Кое-что в его тоне заставило меня усомниться, всю ли правду он говорит. Мне подумалось, что наверняка он не слишком настаивал и уступил дочери скорее, чем мог бы. Единственное, что я о ней знала, — это что отец ревностно опекает её. Как мне удалось разнюхать, никто из его коллег по "Дерьму" не знаком с его дочерью; он строго разделял работу и семейную жизнь.
Это распространённое явление в лунном обществе, мы всеми силами отстаиваем то малое, что осталось нам от частной жизни. Но мы с Крикетом были знакомы как мужчина и женщина без году неделя — а я уже заметила несколько признаков того, что он… как бы лучше выразиться?.. не горит желанием впускать меня в свою жизнь. Иными словами, я с надеждой гадала на ромашке, но большинство лепестков говорили мне: "Не любит".
Сказать по правде, я отвыкла быть влюблённой. Этого не случалось со мной слишком давно, я и в лучшие времена была не очень-то к этому приспособлена, а теперь задумалась, не забыла ли напрочь, как себя при этом вести. Последний раз, когда я, как говорится, втрескалась, на поверку оказался подростковой влюблённостью, и за прошедшие восемьдесят лет я убедилась, что такую болезнь подхватывают только в юности. Так что, возможно, я просто не сумела передать Крикету всю трагическую, безнадёжную глубину моего душевного порыва. Вероятно, от меня не исходило нужных сигналов. Он мог подумать: это ж просто старина Хилди. Всегда с приветом. Может быть, в женском обличье у неё такие причуды — вся такая сентиментальная, волоокая, так и льнёт, по утрам тащит кофе в постель и ластится.
А если взглянуть на себя без жалости… возможно, это вовсе и не любовь. Чувства совсем не те, как когда-то в девичестве, но ведь и многое другое уже не то; я стала другим человеком. В моём нынешнем чувстве больше уверенности и меньше боли. Оно не так безнадёжно, даже если Крикет прямо сейчас откровенно скажет, что не любит меня. Но значит ли это, что я не влюблена? Нет, это значит, что я пытаюсь любить. Я имею в виду, я не кинусь прочь и не покончу с собой… прикуси язык, тупая сука.
Так что же такое у меня в тарелке: настоящий черепаховый суп или похлёбка, лишь напоминающая его по вкусу? В конце-то концов, любовь это или нет? Временно условимся: сойдёт и это, пока нечто лучшее не подвернётся.
— Хилди… думаю, нам больше не стоит встречаться.
Что за звон в ушах? Это разбиваются вдрызг все мои умопостроения. А ещё я услышала звук кинжала, пронзающего мне сердце. Крик ещё не вырвался, но он был уже близок, близок.
— Почему ты так сказал? — спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прорвалось страдание.
— Поправь меня, если ошибаюсь. Мне показалось, что у тебя ко мне… нечто большее, чем просто хорошее отношение, с тех пор как… с той самой ночи.
— Поправить тебя? Да я люблю тебя, остолоп.
— Только ты могла признаться в этом так изящно. Ты мне нравишься, Хилди, и всегда нравилась. Мне даже — понятия не имею, почему — нравились ножи, что ты вонзала мне в спину, не раз и не два. Я мог бы дорасти до любви к тебе, но в этом-то и трудность, пока что это далеко не так…
— Крикет, да не переживай ты…
— …и дальше мы не пойдём. Но это не главное, из-за чего я хочу порвать с тобой прежде, чем это станет для нас серьёзно.
— Но для меня уже…
— Знаю, и мне очень жаль.
Он вздохнул, и мы оба проводили взглядом Уинстона. Тот пустился в погоню за каким-то воображаемым устойчивым к безвоздушному пространству зайцем и скрылся в тени "Хайнлайна". Теперь лишь верхушку огромного корабля освещало солнце. В Деламбре закат наступает позже, чем в Парке Армстронга. От верхнего корпуса всё ещё отражалось достаточно света, чтобы мы могли ясно видеть друг друга, хотя и не так отчётливо, как при яростном свете дня.
— Крикет…
— Думаю, нет смысла скрывать: я солгал тебе, — признался он. — Бастер хотела приехать, ей хочется с тобой познакомиться, её забавляют мои рассказы о тебе. Это я не хочу её знакомить с тобой. Ты знаешь, как я берегу её, но по-другому я не могу; мне не хочется, чтобы у неё было такое детство, как у меня, и я не стану объяснять тебе, что имею в виду. Дело в том, что с тобой творится что-то странное — скорее всего, творится, иначе ты не жила бы в Техасе. Не знаю, что именно происходит, и не желаю знать, по крайней мере прямо сейчас. Но мне бы не хотелось, чтобы это затронуло Бастер.
— И это вся беда? Эй, чувак, да я завтра же перееду. Ну, может, учительницей ещё недельку-две проработаю, пока не подыщут новую…
— Ничего хорошего из этого не выйдет, потому что это ещё не всё.
— Ну-ну, пай-мальчик, послушаем, что ещё со мной не так.
— Давай на этот раз без шуток, Хилди. Кое-что не даёт тебе покоя. Возможно, это связано с причиной твоего увольнения и переезда в Техас, а может, и нет. Но я кое-что чувствую, что-то очень нехорошее. И не хочу знать, что это… Обещаю, что разделил бы с тобой все беды, если бы не мой ребёнок. Я бы выслушал тебя и попытался помочь. Но посмотри мне в глаза и скажи, что я не прав.
Когда минуту спустя он так и не дождался прямого взгляда и не услышал отрицания, он снова вздохнул и положил мне руку на плечо:
— Что бы это ни было, я не хочу её в это втягивать.
— Понимаю. Надо думать.
— Вряд ли понимаешь, у тебя-то никогда не было детей! Но я поклялся себе, что моя личная жизнь под запретом, пока дочь не вырастет. Из-за этого я дважды отклонил выгодное предложение, и мне плевать. Но сейчас и мне больно — от мысли, как нам могло бы быть хорошо вместе.
Он дотронулся до нижней части забрала моего гермошлема — наверно, хотел приподнять мне подбородок. Я взглянула на него, и он подбодрил:
— Может быть, у нас ещё всё будет, лет этак через десять.
— Если я столько проживу.
— Всё так плохо?
— Так может быть.
— Хилди, я чувствую…
— Просто уходи, ладно? Мне хочется побыть
