Александр Житинский - Страсти по Прометею
– Я давно хотела тебе сказать, чтобы ты с этим кончал, – сказала она.
– А чего же не сказала?
– Я думала, тебе нравится.
Я в последний раз засмеялся нервным и ожесточенным смехом, и мы стали обсуждать планы на будущее. Разговор о побочном заработке больше не возникал. Как-то само собою стало ясно, что здоровье дороже. А чистая совесть и подавно.
В положенный срок состоялась передача о микробах. Я к тому времени уже настолько пришел в себя, что смог ее посмотреть. На экране я увидел Павла Ильича Прямых в безукоризненном костюме. Он заливался соловьем о подвиге Рязанцевой. При этом он не забывал подчеркнуть, что является ее учеником. Вероятно, телезрители так и подумали, что Павел Ильич после передачи пойдет испытывать на себе вакцину. Черта с два! Ничего такого он не сделает.
Я посмотрел передачу и понял, что мне нужно сейчас же идти к Рязанцевой. Без этого визита я не мог считать свою деятельность в качестве журналиста законченной. И я объясню, почему.
Бывают такие люди, перед которыми совестно. Они, к счастью, встречаются не так часто. Иначе жизнь превратилась бы в сплошное мученье. Хочется почему-то, чтобы они не думали о тебе плохо. Рязанцева должна была знать, что я еще не совсем пропащий человек.
Я купил букет цветов и поехал домой к Антонине Васильевне. Она уже выписалась из больницы и поправлялась дома. Почему-то я волновался.
– Вы? – удивилась Рязанцева, открыв дверь. – Я думала, что у вас хватит совести больше не появляться.
– Антонина Васильевна… – пролепетал я.
– Зачем вы устроили это постыдное зрелище? Кто разрешил вам пустить на экран этого подхалима? – наступала Рязанцева.
С трудом мне удалось заставить ее выслушать мою исповедь. Я начал с самого начала, ничего не утаивая. Антонина Васильевна пригласила меня в комнату и налила чаю. Жила она одна в маленькой квартирке. На стене комнаты висела большая фотография улыбающегося до ушей негритянского мальчика. Как она объяснила, это был ее крестник. Его звали Антонина-Василий-Рязанцева.
Я рассказал Антонине Васильевне о своих злоключениях, и мне сразу стало легко.
– Петя, у вас такая интересная наука, – с материнской лаской сказала она и даже зажмурилась, такая у меня была интересная наука.
– Денег не всегда хватает, – сказал я. – Поэтому я и клюнул на удочку.
– Чудак вы человек! – сказала Рязанцева. – Послушайте меня, старуху. Я сейчас вспоминаю свою бедную молодость с радостью. У меня было много сил, много работы и мало денег. Сейчас наоборот. Хотя нет, работы все равно много. Тогда я была неизмеримо счастливее, чем теперь.
Короче говоря, деньги до добра не доводят. Правильно моя бабушка говорила. То же самое, только другими словами.
Антонина Васильевна показала мне альбом фотографий. В нем было много старых снимков. Рязанцева в Средней Азии на вспышке холеры. В Азербайджане на чуме. И тому подобное. Это было очень давно, в двадцатые годы. Антонина Васильевна тогда была еще студенткой. Когда она совместно с коллегами расправилась с особо опасными инфекциями у нас в стране, Рязанцева стала уезжать к ним за границу. Я удивился, как она дожила до старости. Ее работа была опаснее, чем у сапера.
– Знаете, Петя, – сказала Антонина Васильевна. – Мне давно хотелось провести ряд экспериментов с облученим культур лучом лазера. Не поможете ли вы нам в этом деле?
И она тут же изложила мне несколько задач. Задачи были интересные, и я согласился.
– Таким образом вы убьете двух зайцев, – сказала она. – Сохраните верность физике и заработаете кое-что. Мы вам будем платить полставки лаборанта.
– Да я и так могу, – застеснялся я.
– Перестаньте! – сурово оборвала Рязанцева. – Честный труд должен оплачиваться. Ничего в этом постыдного нет.
Я шел домой с чувством громадного облегчения. Все стало на свои места. Физик ты – ну и занимайся физикой. И не гонись за длинным рублем. И не выдавай черное за белое. И не криви душой.
Верно я говорю?
Шеф тоже очень обрадовался моему возвращению. Он, правда, виду не подал, но в первый же день после того, как я сказал ему, что завязал с журналистикой, подсел ко мне и набросал несколько заманчивых идей, которые следовало разработать. И я ему с ходу набросал несколько идей. Мы сидели и обменивались идеями. Впоследствии разумными оказались только три или четыре из них. Но разве в этом дело?
Постепенно все на кафедре забыли этот период моей жизни. Иногда только вспоминали Прометея. Это когда кто-нибудь делал сенсационное открытие и начинал везде звонить по этому поводу. И продавать себя. Саша Рыбаков тогда подходил к нему и говорил:
– Не лезь в Прометеи. Там и без тебя народу много.
Последний отголосок моего цикла прозвучал месяца через три. Подал весточку о себе мой бывший коллега Симаковский. Он прислал мне письмо. Грудзь призывал забыть старые счеты и предлагал сотрудничать в создании научно-популярного кинофильма «Волшебный луч лазера». Запало ему в душу это слово!
Письмо было на голубой бумаге. Я вложил его в белый конверт с адресом, напечатанным на машинке, и скомкал в кулаке. Получился легкий бумажный шарик. Я торжественно вынес шарик на лестницу, открыл крышку мусоропровода и бережно спустил туда послание Симаковского.
Потом я долго стоял и с наслаждением слушал, как шарик проваливается с девятого этажа вниз, ко всем чертям, издавая еле слышное шуршание.
