Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
Впервые гость забрел на огонек, когда в котловане забивали сваи. Грохот и жар от костров стоял адский. Сильное смятение охватило отца Георгия, не сиделось ему в кладовой. То со свечой в руке обходил приделы Храма, молился, то наружу выбегал и стоял там под дождем, закинув клинышек бороды. Смотрел в непроглядное небо на плывший в вышине купол Храма, на кровавые отсветы, заливавшие позолоту.
Его окликнули тихо, хрипло:
– Погреться пустишь, мил человек?
Засомневался сторож, но пришельца впустил.
– Что ж ты не испугался, что я тебе по горлу ножичком чиркну и грабить ризницу пущусь? – спросил гость после, потягивая кипяток из толстостенной глиняной кружки. Потягивал с удовольствием, а заодно и руки грел – узкие жилистые кисти – цепкие, бледные, не пролетарские.
– Ризница пуста. А я давно уже Богу доверился. Ежели он меня на такое дело поставил, стало быть, и охранить должен, – поколебавшис, отец Георгий достал банку из–под какао "Эйнем" с сушеным липовым цветом и мятным листом. Бросил щепоть в чайник. – Сахару, уж извините, не держу. – Он потуже перетянул крест на крест завязанный поверх овечьей безрукавки платок.
Раздувая ноздри крупного горбатого носа и щурясь, гость с удовольствием вдыхал аромат трав.
– Спасибо за доверие. Сахарок за мной будет.
Отец Георгий пожал плечами, но спрашивать не стал за какой такой надобностью пришел сюда ночью этот человек и зачем новый визит планирует. И так понятно – сексот.
– Я недалеко здесь в переулках проживаю с семейством, – объяснил тот озираясь исподтишка с любопытством. – Сон, знаете нейдет. Фронтовая контузия. Вот и прогуливаюсь по интересным местам.
– Стало быть, любопытствуете? Может сочувствуете, судьбой Храма озадачены?
– Многим я озадачен. Многому сочувствую, – уклонился гость от ответа, дернув уголком рта и представился: – Николай Игнатьевич. Служащий.
– Отец Георгий. Последний страж сего святого места… Н-да… Вы не смущайтесь, все как надо спрашивайте. Дознавайтесь. Раз служащий, значит и служите. Вам ведь за это ОГПУ деньги платит. Может, обыск потребуется? Так на это бумага нужна. Без нее в хранилище не пущу.
– Клясться на кресте не стану, поскольку и креста на мне нет и в целом, как заметили наверно, научному атеизму привержен. Но скажу так: не из того я ведомства, чтобы допросы и обыски устраивать, хотя многим здесь интересуюсь.
– В пределы Храма тоже не пущу, – отрубил отец Георгий. Не хотелось ему Храм в поругании и нищете кому попало показывать. Не сострадать ведь будет, торжеству своему радоваться. Из ОГПУ или из других мест, но ежели без креста – с ними заодно. На то они – атеисты – от Бога отреклись, чтобы ни жалостью, ни стыдом, ни запретами, ни святынями себя не обременять. Свободные. От совести, от души в полном освобождении.
– Понимаю, что крайне вам неприятен. Но врать, личину лживую на себя натягивать не хочу. Каков есть, таким и представляюсь. И вообразите, батюшка, стыда не испытываю. Воевал честно, жизнью не раз рисковал за идею свою, которой готов служить до последнего. Так что в этом смысле разницы между нами особой нет.
– Вы что ж, сагитировать меня решили? – отец Георгий невесело рассмеялся, показав щербатые зубы. – Идеей прельстить? Что бы без Бога, значит, на земле православной хозяйствовать? Что бы от души отречься, от совести, от заповедей Господних?
– Не затевай диспута, мил человек. Не на собрании. Не за проповедями я сюда пришел, – мрачно пробасил гость. – Не на исповедь! – Он саданул кулаком по столу – встрепенулся, заметался язычок свечи. Но тут же остыл оратор, покачал сокрушенно наголо бритой лобастой головой. – Извини, хозяин, с просьбой я… Ежели посмотреть на хозяйство свое не дозволяешь, то хоть расскажи, что да как.
– Как строили или как грабили? – Громыхнув ящиком, отец Георгий достал папку с надписью "Дело" и пододвинул гостю. – Любопытствуйте. Ваших товарищей сочинения. А на мой роток давно накинут крючок.
Николай Игнатьевич глянул исподлобья на жалкого попика, поправил свечу и открыл папку. Наугад пролистнул страницы и уставился туда, где шла подробная опись Храма, составленная в 1918. Уголки узкого рта дернулись, вроде он силился улыбнуться но не вышло.
– Большое хозяйство блюдете, Георгий…
– Михайлович. Так ведь всем миром строили, не скупились. По копеечке собирали. Вроде как главное дело для Руси делали.
– Главное дело.. – раздумчиво повторил лысый. – А вон те, что день и ночь дом на том берегу строят, тоже убеждены, что делают самое главное первое в мире жилье для свободного труженика со всеми надлежащими человеку удобствами. Был я как–то в прусском замке – богатство и порядок неимоверные. А в клозетах – выгребные ямы. Для королевских персон, а? Наш труженик будет пользоваться современной канализацией, постоянной горячей водой, лифтами, специальным спуском для мусора от самой крыши, плитами газовыми с духовыми шкафами… Школа у него будет, клуб, телеграф, амбулатория, библиотека и даже кинематограф – все тут!
– А что, свободные пролетарии изволят на богослужение сюда являться? – съязвил отец Георгий.
– Не изволят. У них свой бог – коммунизм. Это значит – каждый именно каждый – сам хозяин мира. А мир наш основан на братстве, свободе и равенстве… Другие теперь законы, другая вера. Совесть, ответственность перед самим собой, перед делом своим, перед потомками – вот наши заповеди. – Гость горячился, говорил все громче. И видно было, что речи вдохновенные произносить и командовать он мастер. И еще кое–что примерещилось попу в напористых словах речистого – слабость заблудшего.
– А мне вас, товарищ бодрый, жаль. Силу вижу и жар. Только не от той свечи ваш костер запален. Не от правильной. Не от Божьего огня, а от адского пламени. И путь ваш опасный, темный… – страх появился в блестящих, глубоких глазах сторожа. Трижды мелко и быстро осенил он себя крестным знаменем. – Нехорошую тень за спиной твоей, отступник, вижу. Проклятие черное, несмываемое.
Николай Игнатьевич ухмыльнулся, молча поднялся, взял с гвоздя свою ушастую шапку, подбитую щипаным кроликом.
– Зря меня пугаешь и жалеешь зря. Я не иллюзиями живу, не сказочками усыпительными. Реальным делом, на всенародное благо направленным. Я новую Москву даже во сне вижу. Вижу, как стоит этот самый Дом против Кремля, словно могучий корабль – гость из будущего. Окна светятся, а за каждым счастливый человек.
– Какое уж счастье без веры, – пробормотал отец Георгий, торопясь выпроводить гостя. А проводив, задул свечу и подошел к окну, вглядываясь в стройку.
С той ночи он часто присматривался к работе на противоположном берегу, размышляя о словах лысого и думая о тех, кто строит.
Быстро рос Дом и забрезжила в глубине сознания сторожа мысль соблазнительная: "А что как не смогут и в самом деле свободные пролетарии без Бога? В Храм потянуться, заступятся, помогут. Ведь прямо перед окнами ихними стоять будет златоглавый призывом к их совести! Если хороший человек и в добре живет, не может душа оставаться пустой. Не может она не взыскать веры. Вот когда горячая вода из кранов польется и станут румяниться в газовых печках сытные пироги, прислушаются люди к тишине. И разнесется тут со звонниц Храма благовест, войдет в души просветление и слово Божие. Увидят они, что их пища без молитвы скудна и горька, а мечты – гибельны, словно зараженные малярией болота. И потянуться они к Храму…"
В то время, как чаевничал в сторожке со своим мрачным гостем отец Георгий, жался в ближайшей подворотне озябший и злой Гнус. К Храму приближаться он страшился, на свету фонаря маячить было и того хуже. А поста не покинешь. Он тоскливо глядел на одиноко светившееся окно сторожки, ругал лысого, к которому был приставлен, и клял начальство, как и положено всякому служебному неудачнику. По возрасту Гнус был зрелым чертом, а по чину Мелким бесом. На Николае Игнатьевиче Жостове сломалась его бурно начавшаяся карьера.
До 1917 Россия считалась бесперспективной зоной. Здесь сидели и жирели выходящие на пенсию Заслуженные Гнусарии, сюда присылали зеленый неопытный молодняк. В деревни, к темному, верующему населению, имевшему икону в каждом красном углу, соваться было совсем не интересно. Ну, собьешь с пути праведного забулдыгу какого–то или душегуба–цыгана, так какая от того прибыль? Не в жалованье, ни в чине никакой прибавки, пока количество не перейдет в качество – то есть число загубленных душ не перевалить за отчетный показатель – программную цифру шестьдесят шесть. И только тогда Мелкий бес Гнус мог быть представлен к званию Гнусария и получал возможность телесно воссоединиться с самым выдающимся гадом из своих подопечных. Отдаленная и смутная в условиях количественного продвижения перспектива. Так ведь до старости можно в среди темного населения рядовым надрываться! Поэтому начинающие мелкие бесы выбирали принцип качественного рывка – то есть стремились к интеллигенции, особенно к персонам значительным, идущим в зачет поштучно. Все учили историю и помнили своих героев, но наиболее волнующим был пример Гнусария Высшей категории Гнусаралиссимуса, сумевшего не только завоевать душу гимназиста из Симбирска, но потом так ею распорядиться, что свершил тот самую великую в сатанинской истории революцию. А свершив, быстренько расправился с церковью и стала Россия самой перспективной для развитого сатанизма зоной. Сколько выдающихся Старших Гнусариев породила гражданская война и скольких выкосила! Бывали случаи разжалованья, отзыва и даже высшей меры наказания в тех случаях, когда Гнусарий, слившись с подопечным, все же не мог до конца завладеть им и невольно становился двойным агентом, выполняя против воли своей приказы вражеского Крылатого Департамента.
