Александр Тюрин - Конечная остановка: Меркурий
— С чем оно было связано, неужто с ядром планеты?
— С тем, что ударила ты меня все-таки нежно.
8
Плато Большой Гроб оказалось довольно милым местом. На нем лежала толстая пылевая подушка, слегка покачивающаяся под воздействием солнечных ветров, веющих из-за терминатора. Поэтому иногда казалось, что катишься по дну ленивого моря. На хорошей крейсерской скорости получалось три дня пути вместо планировавшихся полутора. Но зато здесь нас никто не видел и не слышал. Полное уединение.
— Слушай, Шошана, у тебя есть мнение о том, что приключилось с караваном “Дубков”? — справился я у малоразговорчивой попутчицы.
— Есть,— довольно вяло отозвалась она.
— Надеюсь, не слишком отличающееся от мнения всего дружного коллектива фемов.
Она не стала пикироваться, а продолжила по существу:
— Это не грабеж, потому что сдача гафния перекупщикам не увеличилась.
— Я рад, что данные полицейского отчета, оказывается, известны не только мне.
Она смерила меня взглядом, я бы сказал, довольно презрительным. Я же в ответ растворил таблетку “Туборга” и глотнул хорошего пивка.
— А коли так, лейтенант, то это сделали люди из “Вязов”, чтобы подорвать систему перевозок конкурента.
— Я рад, но уже умеренно. Ты, собственно, высказала первое, что приходит на слабоодаренный ум вроде моего. Какие еще есть версии?
— “Дубки” сами на себя напали, чтобы бросить густую тень на соперника и выколотить из правительства побольше монет на укрепление безопасности.
— Высказывание достойное аплодисментов. Я так тоже считаю, Шошана, но мне это объяснение кажется плоским, а не выпуклым. Мы ведь не должны бросаться на первую же приемлемую версию, как тощая рыбка на жирного червячка. Почему? Потому что рыболов, когда нанизывал на крючок этого червячка, как раз и был уверен, что мы им соблазнимся. Ну, давай же, проснись. Или, наоборот, засни. Ты ведь не просто две руки, две ноги, длинные, кстати, ладная фигурка и приятное личико. Ты — объединение, сверхорганизм, за тобой много рук, ног, фигурок, мозгов. Вспомни, лет сто назад за телом какой-нибудь шпионки клубилась мощь целого государства, которое подсказывало, когда надо стрелять, когда трахаться, когда ворковать “люблю”, когда шипеть “ненавижу”.
Я специально хотел позлить ее и надеялся на то, что злоба будет продуктивной. И я ее задел. Она бросила в рот “взрывной” леденец, тот, который несколько раз меняет вкус, а потом мгновенно разбухает кисло-сладкой пеной. Конфетки были, пожалуй, единственной ее слабостью, потому, наверное, что помогали расслабляться. Фемка от раздражения даже поперхнулась леденцовым взрывом, но потом решила объясниться.
— Мне не слишком нравится тон твоих разглагольствований, которые ты выдаешь за рассуждения. Кроме того, не стоит беспокоиться, что кто-то в ближайшее время скажет тебе слово “люблю”. Вот тебе мнение, хочешь, считай его личным, хочешь, групповым. Караванщики, или во время перехода, или до него, еще на прииске, увидели и поняли то, чего им не надо было видеть да понимать.
— Это уже версия, Шошана. Однако, смахивает на то, что по решению твоего начальства можно выдать мне, если я стану слишком приставать. Но твое личное окошко для выдачи правды-истины неплохо бы и пошире распахнуть.
Вот я перед тобой со всей своей подноготной, все у меня на физиономии написано. Если ты умеешь слегка ковыряться в мозгах, известно тебе, и что между строк нарисовано. Я всю жизнь страдал о том, как бы мне не перетрудиться и не переотдыхать, что там зафиксирует карьерная машина, которая ведет счет моим успехам и проколам. Имея в виде целей столь скучные примитивные вещи, я тем не менее участвовал в процессе космического масштаба. Искоренял порченных людишек, садюг, изнасильников и прочих жлобов, среди которых на мутантов приходился, кстати, вполне обычный процент. Тем самым крепилась мною наша космократия и я попадал в бесконечную шеренгу типичных космиков, имя которым — “благородный нолик”.
Но заодно я прощал частенько мелких жуликов, даже умеренных мерзопакостников и порой не отказывался от подмазываний в таких случаях. Почему нет, я же беру их грех на себя. Кроме того, я частенько залипал в наркомультики. И все потому, что я пылинка, нет у меня ни деда с баяном и орденом, ни мамки с кувшином молока, ни братана пьющего, ни сеструхи гулящей, ни жены скандальной, ни деревни, ни двора. Я, кстати, понимаю это в отличие от других “номерков”. За мной не стоит никакая организация, нет у меня высокого идеала. Я не верю ни в реальность, ни в нереальность, не знаю, в какую сторону погоняет лично меня Всезнатец. Но в каких-то бредовых снах Космика вкалывает на меня, а не наоборот.
Я на грани вылета из полиции. Я — сам по себе, ну так скажи мне, не как единый коллектив с соответствующими лажами и вывертами, а как человечек человечку, заглядывающему тебе прямо в глаза… Ну, Шошанка, ведь это трогательно.
Было заметно, что я ее несколько озадачил, потому что она казнила леденцы без устали. Я же успокоился и сунул в рот сигару хорошего орбитального табака, подведя поближе к себе трубу вытяжки.
— Ты и сам многое скрываешь, лейтенант,— наконец проскрипела она.
— Ничего подобного… меня только спроси. Я могу еще поведать, что все старатели, имевшие отношение к этому гоп-стопу, утратили румянец и стали упокойниками. Что местный пахан дозволения на такой бандитизм не давал. А его не слушаться, значит, себе вредить — не всякий решится. Что подбил их человек из “Вязов”, ныне неживой, его, в свою очередь, кто-то из “Дубков”, сбежавший — куда бы вы думали — на место преступления. Соответственно, живой он, но недоступный. Что явное отношение к этой петрушке имеет исчезновение и стирание из памяти народной одного из “вязовских” директоров — Медб К845.
Само собой, я понимал, что хорошо подставился своим рассказом об известном мне и интересующем меня. Если собеседница скорее неприятель, чем приятель, тогда я себе серьезно навредил. С другой стороны, встревать в серьезные дела на пару с личностью, которой ни на имперку не доверяешь, тоже не вариант. Я должен найти какую-то педаль, которая открывает этот черный ящик с надписью “Шошана”.
Фемка отвернулась, будто ей совсем обрыдла такого сорта беседа. Только было заметно, как ходят — при работе с леденцами — тонкие косточки ее челюстей. Потом она, будто вспомнив нечаянно, произнесла.
— Как тебе кажется, могут на Меркурии обитаться какие-нибудь живые твари помимо человека?
Хоть вопросом на вопрос, но уже ответ.
— Может, блоха в моем кармане? Или какие-то другие “неуловимые мстители”?
— Надеюсь, все-таки, что блохи и прочие порождения немытости не помешают нашему совместному проживанию. Я имею в виду не тех тварюшек, которых космонавты-переселенцы переселили на себе. А местную форму жизни, по крайней мере, неизвестную нам дотоле.
— И это ты называешь интересной темой, Шошана? Если бы, конечно, мы с тобой были два соавтора и кропали на пару фантастические романы — совсем другое дело… Правда, не знаю, как у тебя с литературным слогом. Ну, хорошо, заливай для развлечения про разумных крокодилов или какие-нибудь низконравственные, но хитрожопые кактусы, которых мы просмотрели за двадцать лет хозяйственного освоения Меркурия. Какая тут еще есть живность, что за зверье может посягнуть на наши вкусные потроха?
— Если бы кактусы и крокодилы. Такую тварь немудрено просмотреть, потому что это иная форма материи, скорее всего паразитирующая на нашей. С другой стороны ее жизнедеятельность — я не боюсь этого слова и ты не бойся — напоминает о грибах и некоторых микроорганизмах.
— Что за ахинейство, ахинеанство, ахинеизм. Да вы, фемки, я посмотрю, девчонки с фантазией…
И попутно с ухмылкой пробудился у меня мыслительный пласт. Товарищам ментам во время полицейской экспедиции отнюдь не показалось, что на моем месте очутился вихрь. Может, эта и была Шошанкина тварь, которая как-то попаразитировала на мне. И отпустила потом. А директор Медб К845? Он же влип каким-то схожим образом. Однако, если его использовали на полную катушку, то меня, получается, лишь “задержали для опознания личности”. А теперь стоп. Хватит бредить, башка. Пусть даже отличился какой-то “гриб”, распространяться об этом происшествии не стоит. Неизвестно, каким боком мне еще выйдет “пребывание во вражеском плену”? Надо забыть. Имейся таблетка амнезина, запамятовал бы крепко, так, что потом многокиловаттный детектор лжи ничего бы не раскопал.
— Похоже, лейтенант, что эта, как ты выразился, живность прорастает сквозь планету, причем по законам системы симметрий, о которой я тебе когда-то говорила. Именно поэтому мы… я ее чувствую.
— Этого, наверное, достаточно, чтобы ее поймать каким-нибудь сачком.
— Этого мало, Терентий. Мне ее никак не понять. И даже неясно, чем закончится для меня понимание. Этот, с позволения сказать “гриб”, не похож на нас, не пробуждает воспоминаний и ассоциаций. С ним связана иная математика, иная физика. Я его чувствую не в какой-то локальной симметрии, а в очень масштабной, выходящей далеко за пределы известного нам.
