Мервин Пик - Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)
Вот тогда Мальчик прошел через ад, самый темный из всех: долгая боль в теле, как ни была она мучительна, забылась или каким-то образом вытеснилась, потому что его наполнила боль бестелесная, немощь столь всепроницающая, столь страшная, что, получи он возможность умереть, Мальчик тут же и ухватился бы за нее. Никакое обычное чувство не могло отыскать пути сквозь наполнившую его, все заглушившую тошноту души.
Ибо он подвигался все ближе и ближе к висевшей вкруг лика Агнца льдистой ауре. Ауре, подобной смерти, студеной и страшной, – но и лихорадящей также, и ужасной в живости своей, – и все это вмещалось и удерживалось чертами длинного, непостижимого лика, поскольку, даже когда Агнец визжал, лицо его оставалось неподвижным, как будто голова и голос Агнца были чужими друг другу.
Длинное это лицо с его подрагиваньями и ледяными эманациями было теперь совсем близко от Мальчика, который не смел поднять глаз, хоть и знал, что Агнец незряч. Затем наступило мгновение, когда левый мизинец Агнца выдвинулся вперед, подобный короткой белой гусенице и, повисев немного над головой жертвы, опустился, и Мальчик почувствовал лбом прикосновение, от которого сердце его подпрыгнуло к горлу.
Мизинец Агнца, казалось, прилип к виску, точно присоска на щупальце осьминога, затем палец сполз вдоль профиля, оставляя тонкий, как волос, след, от которого лоб Мальчика сжала боль.
Одного прохода оказалось довольно – Агнец выяснил все, что желал узнать. В одно скольженье мизинца он обнаружил, что перед ним стоит в темноте существо высоких достоинств, полное молодости и изящества, некто гордый – человек, еще не оскотинившийся.
На сокровеннейшее нутро Агнца это подействовало, надо думать, и впрямь ужасно, хотя никаких признаков волнения в том, как он поднялся на ноги и воздел слепое лицо ко мгле вверху, видно не было; и все же, в миг, когда мизинец его оторвался от подбородка Мальчика, подобие алчной, воспаленной спешки раскатилось под шерстью Агнца, и почудилось, будто млечно-белые локоны его свернулись, покраснев в смущении от головы до пят.
– Уберите его немедля, – прошептал Агнец, – а когда обморок минет, когда он поест и снова исполнится сил, верните назад. Ибо он – именно тот, кого ждал белый ваш повелитель. Самые кости его кричат, требуя пересоединения, плоть жаждет новых обличий, сердце – ссыхания, а душа желает быть пожранной страхом.
Агнец так и остался стоять. Он развел, точно оракул, руки в стороны. Ладошки его порхали, будто белые голубки.
– Уберите его. Приготовьте пир. Ничего не забудьте. Мою корону; золотые приборы. Флаконы с ядом; курения; гирлянды плюща и окровавленные мослы; цепи; чашу с крапивой; пряности; корзины свежей травы; черепа и спинные хребты, ребра, лопатки. Ничего не забудьте или, клянусь слепотою моих глазниц, я выдеру вам сердца… Уберите его…
Ни мгновения не помедлив, Козел с Гиеной выползли спинами вперед из освещенного свечами покоя, и тяжелые завесы грузно опали на свое место.
Как и всегда после встречи со страшным своим повелителем, двое полускотов ненадолго прижались друг к другу за покачивающимися завесами, и близость их волглых тел превзошла все, что способен был перенести зажатый меж ними Мальчик. Междоусобная распря оказалась забытой в испуганном вожделении, ибо им предстояло увидеть преображение. Вместе уложили они Мальчика в постель (если можно назвать постелью заплесневелый диван), вместе покормили его из старой жестянки тюрей, состоявшей из хлеба с водой. Что-то почти любовное чудилось в том, как они следили за его лицом, поднимавшимся к деревянной ложке. Сосредоточенность их казалась столь детской.
В миг перед тем, как заснуть, Мальчик окинул своих удивительных нянек взглядом и в голове его мелькнула мысль, что, если понадобится, он обведет вокруг пальца обоих.
Затем он повернулся на бок и обвалился в глубокий, лишенный грез сон, а Козел, сидевший с ним рядом, все чесал пыльную голову, и Гиена, засунув в рот локтевую кость, грыз ее в темноте.
* * *Часов примерно пять пронаблюдав за одурманенным сном Мальчиком, двое стражей поднялись и направились к освещенной свечами палате. Поскольку ответа на вопрос Гиены, можно ли им войти, не последовало, они раздвинули завесы и заглянули вовнутрь. И поначалу ничего не увидели. Корешки книг, заполонивших одну из стен, посверкивали в торжествующем свете. Пышный красный ковер заливал пол, однако высокое кресло стояло пустым. Где же Агнец?
Потом они вдруг приметили его, оба сразу, и вздрогнули, узнав. Он стоял к ним спиной, за двумя рядами свечных скоплений, и причуда света делала его почти невидимым. Но недолгое время спустя он немного сместился влево и Козел с Гиеной увидели его ладони.
Хотя нет, ладоней они не увидели: те двигались одна над другой так быстро, – кружа, разделяясь, смыкаясь, сплетая десять фантастических пальцев в такой горячке изменений, что разглядеть можно было лишь переливчатое, расплывчатое пятно света, то вспыхивавшее, то гаснувшее, то зависавшее у груди Белого Агнца. Что тут происходило? Чем он занимался? Гиена бросил косвенный взгляд на товарища, но ничего ему этот взгляд не прояснил. Откуда им было знать, что в мозгу Агнца совершалось брожение, которого он и миг бы не снес без помощи тела – случаются же времена, когда мозг, проносясь сквозь созвездья догадок, рискует затеряться в мирах, из которых не бывает возврата. И потому тело, в мудрости своей, летит с ним бок о бок, готовое, если приспеет нужда, мгновенно замедлить, ухватясь, эти ослепительные завихрения мозга. Вот это и увидели Гиена с Козлом. Волнение разума, порожденное Мальчиком в Агнце, было именно такого порядка, и напряжение его все возрастало, и маленькие белые пальцы, интуитивно поняв, что происходит, не подпускали безумие слишком близко, отгоняя его собственной живостью и быстротой.
Все это двоим, глядевшим из-за завес, оказалось не по уму; нельзя, впрочем, сказать, что они были настолько тупы, чтобы не сообразить: хозяина лучше сейчас не трогать. Чего он там делает, они знать не знали, однако знали достаточно, чтобы понять – делает он что-то для их непроходимых голов непостижимое. И потому оба ретировались, по возможности тихо, и отправились к полуночным кухням и оружейным, и за корзинами со свежей травой, и за всем прочим, приличествующим Пиру, – и принялись, хоть времени у них было еще предостаточно, начищать золотое блюдо, корону и лопаточные кости.
К этому времени Агнец, умерив бег своих мыслей, сложил уже, словно для молитвы, ладошки и завернулся в черную шаль.
Мальчик спал… и спал… и часы проходили медленно, и безмолвие огромных подземных копей обращалось само в подобие шума – в подобие гудения пчел в пустом изнутри древесном стволе; и со временем Козел и Гиена, прервав, наконец, труды, снова уселись рядом, чтобы смотреть на спящего смертного, и Мальчик проснулся, а проснувшись, услышал, как Гиена встает, выплевывая облако белой костной пыльцы. Повернувшись к сообщнику своему, Гиена сердито скривился, а затем, безо всякой на то причины, протянул пятнистую лапу и с силой обрушил ее на башку Козла.
Этот удар, человека убивший бы, Козла всего только сильно встряхнул, и он, чтобы отразить возможность повторного нападения, оскалил зубы в ухмылке и заискивающей, и скотской; хоть верно было и то, что улыбка его не вполне различалась сквозь тучу пыли, выбитую из Козловой башки.
Мальчик полуоткрыл глаза и прямо над собой увидел Гиену.
– Почему ты меня стукнул, Гиена, милый? – поинтересовался Козел.
– Потому что мне захотелось.
– А-а…
– А это твое волосатое пузо…
– Сожалею, что оно тебе так не понравилось, дорогуша.
– Слушай!
– Да, любовь моя.
– Интересно, в кого превратит его Белый Агнец? А, ты, тупоголовый? Кто это будет? А?
– О Гиена, дорогой, сказать тебе, что думаю я?..
– Ну?
– В зайчика!
– Нет! Нет! Нет!
– Почему же нет, дорогой ты мой?
– Молчать, дубина! В петушка!
– О нет, дорогуша.
– Что ты смеешь иметь в виду? Я сказал: в петушка!
– Или в кролика?
– Нет! Нет! Нет!
– Или в дельфинчика? У них такая гладкая кожица.
– И у тебя была гладкая, пока щетина не выросла. Он слепит из его костей золотого петушка.
– Наш повелитель Агнец сам все знает.
– Наш повелитель обратит его в зверушку.
– И нас тогда будет трое.
– Четверо, дурень! Четверо!
– С Агнцем, что ли?
– Он не из наших. Он…
– Он не из наших!
А это чей еще голос? Чей он такой? Не их и уж точно не Агнца!
Двое полускотов вскочили и озирались, пока взгляды их не уперлись в Мальчика. Глаза его были открыты, и в полутьме казалось, что они насторожены и внимательны, как глаза идущего по следу охотника. В лице Мальчика ни единый мускул не двигался, хоть живот его и сводило от испуганных предвкушений.
С самого начала, с той минуты, когда Козел обратился к нему с приветствием, Мальчик кусочек за кусочком складывал мерзкую, фантастическую, нечестивую картину. Странный ужас пропитывал все это гнусное место, однако ныне Мальчик знал, что ужас – лишь фон для не имеющего названия преступления. Разрозненные фразы, слово там, восклицание здесь слишком ясно давали понять, что его ожидает жертвенное заклание.
