Александр Житинский - Голоса
Да, время ощущало себя счастливым! Теперь, породнившись с живою и неживою материей, оно стало способным чувствовать. А Митя, открывший эту способность, тоже стал внимательнее и зорче — он заново учился видеть и слышать.
Он не смог наломать веток березы. Потянул было за одну — она подалась, вытянулась, не желая отрываться, — и отпустил. Ветка вылетела у него из рук, закачалась и успокоилась. Мите стало трудно вести себя в созданном им мире, где все оказалось связанным и нашло друг с другом родство. Вот уж не предполагал он, что его научные изыскания заставят его же заново осмысливать мир. Впрочем, Митя фантазировал, наделяя разумом природу и время, но так сильно было еще впечатление от собственного открытия, что Митю можно простить.
Баня получилась веселой. В темноте, в густом горячем пару, мелькали белые хлопья мыльной пены, шлепались на полок и таяли. Свет почти не пробивался сквозь единственное и закопченное окошко. Дети визжали, прыгали, выскальзывали из рук, как рыбы, когда Аня с Митей в четыре руки намыливали их, а потом окатывали водой из шайки. Голые дети настойчиво рекомендовали родителям раздеться, за что получили от Ани по звонкому шлепку. Милая детская щекотка хозяйничала в бане, мочалка прыгала по спинам, от каменки пылало жаром. Неизвестно, чего там было больше — мытья или угваздыванья, как выразилась Аня, в невесть откуда бравшейся саже. Митя залез на верхний полок и методично потел, пока Аня в предбаннике растирала детей и укутывала их в свитера, чтобы не простудились в прохладных сумерках. Потом она выпроводила их из бани и полезла наверх к Мите. Теперь можно было разоблачиться по-настоящему. Они сидели рядом, свесив ноги вниз, и шумно дышали паром, который входил в легкие осязаемо плотным комком, распиравшим грудь до боли.
Митя с удовольствием чувствовал, как по лбу, груди, бокам тонкими струйками бежал пот.
— Пойдем окунемся в речке, — предложил он Ане неожиданно. Митя знал, что существует такое банное удовольствие, но никогда его не испытывал.
— Да ты что! Простудимся, — убежденно ответила Аня.
Но Митя мгновенно, как с ним часто случалось, вошел в азарт. Он спрыгнул с полка, выскочил в предбанник и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Вечер уже спустился, было прохладно и тихо.
— За мной! — скомандовал он Ане.
— Прямо так?! — ужаснулась она.
Две белые фигуры выскользнули из бани и ухнули вниз, к речке, в молочный туман. Раздался всплеск, вскрик, и снова наступила тишина.
Митя погрузился в воду с головой, сделал несколько гребков и вынырнул на поверхность на середине реки.
Ему казалось, что он состоит из одного тепла — оно приняло форму его тела, и теперь Митя был небольшим нагревательным прибором во Вселенной. Звезды пробивались сквозь дымку тумана, на том берегу Улемы стоял стеной холодный и мрачный лес, река обтекала Митю плавными струями, но он героически обогревал пространство накопленным в себе теплом, не очень задумываясь над тем, что тепла на такой большой мир может и не хватить.
«О ночь и река, примите меня без остатка! — беззвучно пел Митя. — Я только кусочек тепла. Я отдам вам все… Повысим энтропию Вселенной!» Такие странные стихи складывались у него в голове.
У берега бесшумно плавала Аня. Митя подплыл к ней, фыркнул, как морж, и сказал:
— Мы подчиняемся термодинамике.
— Митенька, ты совсем спятил, — констатировала Аня.
Взявшись за руки, они взбежали на крутой берег, к баньке. Там их ждала неожиданность в лице Витьки, который топтался у двери, не решаясь заглянуть в баню. Митя и Аня промчались мимо него с хохотом, как безумные привидения, а Витька с испугу отпрыгнул.
— А я думал… — начал он, на что Митя, высунувшись из предбанника, ответил:
— Много думаете, милорд. Это вредно для здоровья… Мы сейчас!
— Да ничего! Мойтесь, — разрешил Витька. — Я потом.
Некоторое время спустя Митя с Аней вышли из бани и пошли по тропке к избе. Аня шла впереди с полотенцем, повязанным на голове в виде тюрбана. Они подошли к дому, и тут Митя остановил жену, приблизил к ней лицо и сделал страшные глаза.
— Сейчас я покажу тебе что-то удивительное, — прошептал он. — Только тихо!
Он взял Аню за руку и крадучись повел к сараю. Они остановились у ворот в хлев и замерли. Митя таинственно поднял палец вверх. Он ждал голосов, и голоса явились.
На этот раз они были многочисленны, очень невнятны и будто обеспокоены чем-то. Обостренный слух Мити различал отдельные слова и фразы, но на лице Ани было написано полнейшее недоумение, когда Митя, прикладывая палец к губам, шептал ей:
— Тише!.. Слушай…
И вот что приблизительно слышалось Мите:
— Они уже начинают понимать, что мы и они — это одна жизнь. Они долго считали себя единственными…
— Вздор! Они нарушили равновесие…
— Равновесие… равновесие… нарушили…
— Мы приближаемся к гибели.
— А я утверждаю… (дальше было неразборчиво)… разум.
— Их разум эгоистичен. Мы понимаем… они не хотят.
— Некоторые… мало, но… задумываются.
— Равновесие… учиться пониманию трудно.
— А мальчик? Он уже умеет… разговаривал спокойно…
— У него лицо… он вырастет… забудет.
— …становится больше… спасут…
— Тише!
Голоса разом смолкли. Митя на цыпочках отошел от сарая, увлекая за собой Аню. Она по-прежнему ничего не понимала.
— Слышала? — шепнул ей Митя.
— Что?
— Разговор.
— Какой разговор? — удивилась Аня. — Шорох я слышала, ворочался кто-то в хлеву, жердь скрипела. Вот и все.
— Эх, неразборчиво сегодня было! Жаль, — сказал Митя.
— А что было-то?
— Голоса… — сказал Митя.
Аня внимательно посмотрела на мужа, но ничего не сказала. После чего они вошли в дом. Но вместо того чтобы спокойно улечься спать и видеть приятные сны, они увидели в горнице Люсю Павлову, которая сидела на табуретке, согнувшись в три погибели и закрыв лицо ладонями. Люська плакала.
— Люсь, Люсь, что ты? Что случилось? — бросилась к ней Аня.
Люся подняла голову. Левый глаз у нее был почти не виден из-за свежего розоватого синяка, в центре которого краснела кровоточащая ссадина. Из щели, где скрывался глаз, вытекала струйка слез. Несмотря на столь жалкий вид, Люська попыталась улыбнуться, отчего лицо ее еще больше деформировалось.
— Наплевать… — хрипло сказала она. — Федька, черт окаянный! Дерется мужик. Я к вам прибежала, пусть угомонится, заснет. Вы уж простите…
Аня смотала с головы полотенце, обмакнула край его в воду и приложила к синяку. Люська с благодарностью приняла полотенце и продолжила нестройный рассказ о случившемся. Выслушав Люсю, Аня повязала голову платком, накинула плащ и коротко сказала:
— Пойдемте.
— Куды? — испуганно вскинулась на нее Люська.
— К Федору. Надо с ним поговорить.
— Да он же пьяный! На ногах не стоит.
— Все равно, — непреклонно сказала Аня. — Пошли, Митя.
Митя нехотя натянул свитер поверх рубашки. Аня проверила лежащих уже в кроватях детей и приказала им спать. Глазенки у Кати расширились, она что-то зашептала матери, обвив ее шею руками, но Аня поцеловала дочь и уложила ее голову на подушку.
— Я тоже пойду, — сказал вдруг Малыш, спуская ноги с кровати.
— Тебя только там не хватает! Ишь какой храбрый! — прикрикнула Аня. — Спите! Мы скоро придем.
Они вышли на крыльцо и заперли дверь в сени. Спустившись с крыльца, они увидели Витьку, направлявшегося в баню с веником под мышкой.
— Вы куда это? — спросил он.
— В Кайлы, — ответила Аня.
— Смотрите! Федька вам головы поотрывает, — пообещал Витька и, насвистывая бодрую песню, скрылся в темноте в направлении бани.
Быстрым шагом они пошли по тропинке в Кайлы.
— Анюта… А Анюта… — жалобно промолвила Люська. — Он ведь материться будет…
— Тоже мне, невидаль… — проворчала Аня.
Светлая, ставшая ночью почти белой, тропинка выделялась на темной земле и вела их тем же путем, что и днем. Но насколько ночь изменила все очертания! Овраг, который они пересекли, был глубже и темнее, а знакомый и добрый муравейник грозно высился черной громадой, будто спящая голова из «Руслана». Ночь тоже полна была звуков, но совсем других: неясных, диких, глухих. Митя невольно озирался по сторонам. Ему виделись чьи-то горящие глаза в чаще кустов. По правде говоря, такой поворот событий после приятной и очищающей душу баньки Мите совсем не понравился.
Не доходя до Кайлов каких-нибудь ста метров, Митя испытал некоторое беспокойство, связанное не только с предстоящим разговором с Люськиным мужем. Что-то вдруг мелькнуло в голове, какая-то неуловимая мысль. Не мысль даже, а тень мысли — что-то такое о времени и его превращениях. Это было совсем некстати, но тень мысли сделала свое дело: обеспокоила Митю и спряталась в сознании, будто затаилась в засаде.
