Джеймс Баллард - Фабрика грез Unlimited
Мне хотелось крикнуть им: «Здесь, в Шеппертоне, собираются птицы, сказочные химеры, с которыми не сравнится ничто, вымечтанное на ваших киностудиях!»
Я указал на глупышей, круживших вокруг шпиля:
– Птицы! Вы их видите?
Пока они пятились от меня, протискиваясь среди могил, я увидел, что около паперти между булыжников появилась совершенно необычная растительность, словно вызванная к жизни моими следами. Меня плотно обступали агрессивные, фута в два высотой растения с ланцетовидными листьями и крупными цветами в виде удлиненных, цвета спермы с кровью рожков.
Я махал руками прихожанам, стоявшим в нерешительности, с молитвенниками в руках и кислыми минами на физиономиях, я хотел послать их собирать эти цветы, но теперь они смотрели не на меня, а на распахнутую дверь священнического домика, на отца Уингейта, невозмутимо курившего сигарету. Вместо сутаны на нем были соломенная шляпа и легкая цветастая рубашка – наряд биржевого брокера, начинающего свой отпуск и не совсем еще сжившегося с мыслью, что перед ним целый месяц свободы. Не обращая внимания на сразу заулыбавшихся, замахавших молитвенниками прихожан, он шагнул через порог и запер за собою дверь.
А затем взглянул на меня. Сильный, высокий лоб отца Уингейта собрался в хмурые складки, словно некое чрезвычайное событие пошатнуло его веру в окружающий мир – неоперабельный рак у одного из ближайших друзей или смерть любимой племянницы. Я почти был готов поверить, что Уингейт в своей озабоченности начисто забыл, что он и есть священник этого прихода и ожидает, что службу проведу я.
В небе снова замелькали чайки. Предводительствуемые глупышами, они осадили церковь: тяжелые крылья били по колокольне, пытаясь сорвать с циферблата последние цифры, положить конец былому времени Шеппертона.
Полужидкий помет валился на надгробья, звонко шлепал по крышам машин; прихожане дрогнули и отступили к плавательному бассейну.
– Отец Уингейт! – крикнул отставной защитник родины. – Может, вам помочь?
Священник словно не слышал, его волевое лицо казалось усталым и осунувшимся. Чайки визжали и пикировали, стремясь закрепить свой успех; после недолгих колебаний прихожане бросились врассыпную.
Когда исчез последний из них, отец Уингейт оторвался наконец от своего домика и зашагал к церкви. Глубоко затянувшись, он уронил окурок между могил и кивнул мне самым будничным образом.
– Само собой – я так и думал, что вы придете. – Он глядел на мой костюм, почти надеясь меня не узнать. – Вы ведь Блейк, летчик, который сел здесь вчера? Я запомнил ваши руки.
Глава 13
Единоборство
Несмотря на достаточно мирное возобновление знакомства, священник даже не пытался выказывать дружелюбие. В его поведении сохранился замеченный мною вчера привкус агрессивности. Когда мы направились к церкви, он бесцеремонно отодвинул меня плечом и пошел впереди. Я чувствовал, что отцу Уингейту очень хотелось бы скрутить меня и бросить на землю, здесь, среди аляповатых растений, рвавшихся ко мне, дробя булыжники. Он крушил попадавшиеся по пути цветы, пиная их с ничем не оправданной яростью, как плохо выспавшийся вратарь. Иногда удар грозил зацепить и меня; я отскакивал, оскальзываясь на мокрых от ночного дождя перьях.
Подойдя к церкви, отец Уингейт повернулся и крепко взял меня за плечи. Он смотрел на мои измочаленные губы, сравнивая меня с каким-то своим перечнем спецификаций.
– Блейк, у вас полуобморочный вид. Возможно, вы еще не вернулись на землю.
– Гроза мешала уснуть.
Я стряхнул его руки. На цветастой рубашке проступали пятна пота. В отличие от своей паствы, отец Уингейт не вонял птичником. Но я же и не видел его в том сне. Интересно, что он сам про это знает?
– Вы видели птиц?
Отец Уингейт задумчиво кивнул, словно признавая, что я попал в самую точку.
– По правде говоря, да. – Он махнул снятой с головы шляпой в сторону колокольни. – Ночью. Среди них были и самые неожиданные. Если верить моей экономке, сегодня весь Шеппертон спал с птичниками в голове.
– И вы тоже видели этот сон?
– Так это был сон?… – Уингейт отпер дверь, вошел в церковь и махнул мне, чтобы я следовал за ним. – Ну вот, сейчас мы тут со всем этим разберемся.
Воздух в церкви был теплый и затхлый. Вглядываясь слепыми после яркого солнца глазами в глубь нефа, я увидел, как отец Уингейт швырнул свою шляпу в пустую купель. Затем он повернулся, словно собираясь броситься на меня. Я отшагнул назад, но он просто ухватил ближайшую скамью за конец и поволок ее по проходу, не обращая внимания на сыплющиеся на пол псалтыри.
– Чего стоите, Блейк? Хватайте другой конец, разомнемся.
Я послушно подключился к работе. В церкви было так темно, что я не видел лица священника, только смутное пятно его рубашки. Он дышал часто и хрипло, как зверь в норе, разбирающийся с какими-то своими звериными неприятностями. Совместными усилиями мы перетащили тяжелую дубовую скамейку к западной стене нефа и вернулись за следующей. Отец Уингейт двигался с нетерпеливой энергией театрального рабочего, который должен за пять минут расчистить сцену от декораций. Уж не сдал ли он это помещение киностудии для съемки какого-нибудь эпизода их авиационной эпопеи? Он расшвыривал по сторонам потертые бархатные подушечки, передвинул кафедру к двери ризницы, набрал под мышку с дюжину молитвенников и скинул их в стоявший за купелью ящик. Я почти всерьез ожидал, что с минуты на минуту нагрянет съемочная бригада со всеми своими осветителями, декораторами и артистами в летном обмундировании и бросится превращать эту мирную приходскую церквушку в лазарет времен битвы за Фландрию, прифронтовую часовню, выпотрошенную и оскверненную бесчинствующими супостатами.
Отец Уингейт принес из ризницы две большие холстины и завесил ими вход на хоры. Повытаскивал из серебряных подсвечников свечи, закрыл алтарь и распятие белым чехлом.
– Блейк, вы еще здесь? Кончайте мечтать о своих птицах, скатывайте лучше ковры.
Темное чрево церкви постепенно оголялось. Между делом я внимательно наблюдал за бешено работающим священником. Пот катился по его лбу, всклянь заполняя глубокие морщины, яркими каплями падал на истертый кафельный пол. Когда был устроен короткий перерыв, он лег на одну из скамеек и закинул руки за голову. Напрашивалась мысль, что этот человек малость сдвинулся и просто использует меня в разрешении своих собственных проблем. Он глядел на витражные окна, словно прикидывая, как бы поудобнее их снять.
При всей своей кипучей энергии, понимал ли Уингейт, что он делает? А может, его тоже посетило и это предчувствие катастрофы? В таком случае он ведет себя самым разумным образом: упаковывает все, что можно укрыть в надежном месте, сдвигает скамейки в одну сторону, чтобы организовать в церкви убежище, пункт первой помощи против обозначившейся в небе смерти.
Однако его небрежное обращение с молитвенниками и псалтырями, с изображениями святых и апостолов, которые он без разбора покидал в деревянный ящик, убедило меня в существовании какого-то другого мотива, некоего плана, в котором и мне отведена некая роль. Отец Уингейт расчищал палубы своей жизни со слишком уж большим наслаждением.
Сам того не замечая, я принял его вызов. Мы убирали одну скамью за другой, складывая отжившие свое деревяшки у стен. Я снял пиджак и рубашку, обнажив испятнанную синяками грудь. Таская эти неподъемные колоды, я все время сознавал, что соревнуюсь с пятидесятилетним священником, стараюсь доказать, что мои кисти и плечи сильнее. Разделенные длиной скамьи, мы отрывали огромную, окостеневшую змею от пола и волокли ее, оскальзываясь на влажном кафеле.
Опьяненный потом, градом катившимся по нашим лицам, и запахом разгоряченных тел, я с восторгом смотрел на кровь, снова выступившую на моих пальцах. Меня охватило возбуждение если не совсем гомосексуальное, то почти. Я потащил последнюю скамейку по опустевшему нефу, выворачивая ее из рук священника, порывавшегося мне помочь. Как сын, демонстрирующий отцу свою силу и выносливость, я ждал знаков восхищения.
– Молодец, Блейк… а я вот совсем выдохся. Молодец.
Тяжело дыша, отец Уингейт пересек церковь и почти рухнул на груду скамеек. На его рубашке крапинки моей крови. Он все еще не мог понять, кто я такой и что я забыл в этом Шеппертоне, однако смотрел на меня с внезапной нежностью, как человек, схватившийся с незнакомцем, а затем узнавший в нем своего сына. Я понял, что этот пастор-отступник меня не продаст ни при каких обстоятельствах.
Позднее, когда я подмел в церкви, отец Уингейт распахнул двери, чтобы свежий утренний воздух вынес остатки пыли. Сквозняк шевелил холстины, наброшенные на алтарь и купель, перекидывал страницы выброшенных молитвенников. Ничуть не тронутый этими напоминаниями о свершенном нами акте вандализма, отец Уингейт снова надел шляпу, полуобнял меня за плечи и повел за алтарь, к ризнице.
