Владимир Григорьев - Звёздная гавань

— Странно. Очень странно, — сказал он, вертя пластинку в руках. — Она не меняет обличья. А где же те превращения, о которых говорил Валентин Степанович?

Возникла новая проблема — где хранить пластинку.

— А что, если поместить кристалл в аннигиляционный бак? — предложил Георгий Георгиевич.

— Прекрасная мысль! — одобрил капитан. — Так и сделаем.

Гости

Знанья острый луч на мир ложится…

И всплывают в глубине туманной,

Антивещество, античастицы

Антимир, таинственный и странный.

Аннигиляционный бак — это резервуар для хранения антивещества, которое использовалось как топливо для двигателей «Каравеллы». Чтобы уберечь антивещество от соприкосновения с обычным веществом, что грозило бы катастрофой, баки с антивеществом хранились в магнитном поле, в подвешенном состоянии.

Да, это и в самом деле было удачным решением проблемы: «убежать» из аннигиляционного бака невозможно. По крайней мере, все так считали.

Но недолго царил покой на «Каравелле»! Не прошло и суток, как вибрирующий бас чрезвычайно взбудоражил весь экипаж. Почти одновременно исчезли регулятор скорости и телескоп из шаровой обсерватории. Неведомый противник, который отнюдь не оказался обезвреженным, протягивал теперь щупальца не только к штурманскому, но и к другим отсекам «Каравеллы».

Снова дотошные поиски… И тут люди, к своему ужасу, обнаружили с десяток пластинок. Их находили в самых различных уголках корабля: в рубке управления, в обсерватории, в оранжерее, даже в отсеке для животных.

…А на обзорном экране день за днем вырастала бета Лиры. Эта двойная звезда долгое время оставалась в высшей степени загадочной для земных астрофизиков. Было известно, что главная звезда системы — это гигантское тело, которое почти в три раза жарче нашего Солнца. Меньшая звезда в три раза холоднее. Непонятно, почему вся система была окутана колоссальным газовым шлейфом — его размеры превышали всю Солнечную систему.

Какова природа этого шлейфа? Как возник он? Уж не искусственным ли образом?! Быть может, его — с неизвестными пока землянам целями — создали разумные существа? А иначе почему его колебания так странно закономерны, словно они подчиняются чьей-то воле, которая противоречит обычным законам космической динамики?.. На все эти вопросы предстояло ответить.

Борясь с пластинками, каравелляне постепенно изучили ряд закономерностей в их поведении. Выяснилось, что они могут практически принимать любую форму и цвет. Наиболее охотно они уничтожают изделия из серебра и вольфрама, а также детали из высокопрочных марок легированной стали. Изделия из более мягкого металла, например золота, оставляли их равнодушными. Казалось, пластинкам интересно «пробовать зубы» на твердых предметах.

И еще одна странная вещь. Пластинки ни разу не причинили существенного вреда никому из членов экипажа. Люди могли брать их в руки и свободно рассматривать.

Особенно наловчился разыскивать пластинки Тобор. Он ловил их десятками и тут же доставлял в аннигиляционный отсек. Пустые баки постепенно заполнялись, между тем количество пластинок на корабле все возрастало…

И хотя, собственно, людям пластинки не приносили вреда, это были их смертельные враги. Не было в те дни на «Каравелле» человека, который думал бы о чем-нибудь другом, а не о «гостях».

Жизнь на «Каравелле» стала тревожной. Нервы начали сдавать. Подвижные пластинки мерещились теперь всюду. Прежде чем сесть на стул, человек проводил несколько раз ладонью по сиденью: не притаилась ли тут проклятая пластинка?

То и дело продолжали исчезать металлические вещи и детали.

— Вот увидишь, они сожрут весь корабль и нас вместе с ним, — сказал однажды Валентин.

С того момента, как произошел взрыв в энергетическом отсеке, пластинки словно войну людям объявили. Поведение их резко изменилось. Если раньше пластинку брали в руки и она не приносила никому вреда, то теперь, коснувшись ее, человек получал сильный шоковый удар. Правда, многие переносили этот удар на ногах. Другие же надолго теряли сознание. Так случилось с Георгием Георгиевичем, и его пришлось отправить в медотсек.

В доброе старое время медотсек «Каравеллы» пустовал. Травмы у членов экипажа случались крайне редко, а болезнетворные вирусы на корабле не водились. Астрофизики шутили: «Наш медотсек — лучший образчик полного вакуума».

Теперь почти все гамаки в нем были заняты.

Ольховатский зашел проведать старпома. Тот усмехнулся, и это обрадовало энергетика: час назад, когда он заглядывал сюда, Георгий Георгиевич был без сознания. Владимир сел рядом на стул и спросил:

— Как дела?

— Анатольич грозит — завтра буду на ногах, — подмигнул ему старпом.

— А там?.. — понизив голос, кивнул Ольховатский на перегородку-времянку, которая пересекла палату. За перегородкой поместили Либуна.

— Подключили к искусственным легким.

— Диагноз есть?

— У него в альвеолах обнаружили налет серебра.

— Вроде моей седины?

— Вот-вот.

— Что сказал Логвиненко?

— Говорит, будет жить. Семьдесят шансов из ста. Только что Феликсу сделали пластическую операцию лица…

Из-за перегородки доносилось позвякивание инструментов и приглушенные голоса врачей. Через несколько минут оттуда вышел утомленный и хмурый Дмитрий Анатольевич.

— Долго разговаривать с ним нельзя, — обратился он к Ольховатскому, поправляя рукав халата.

— Мы немного, Митя, — попросил Георгий Георгиевич. — Несколько слов.

— Ладно, — смилостивился врач.

— Как там пластинки? — спросил старпом, когда Дмитрий Анатольевич отошел. — Лютуют?

— Отбиваемся.

— Хуже не стало?

Ольховатский покачал головой. Ему не хотелось огорчать больного старпома. На самом деле положение «Каравеллы» за это короткое время значительно ухудшилось.

В коридорах, в отсеках пластинки, изгибаясь, прыгали на людей. Никакие меры, предпринимаемые экипажем, не помогали. К шоковому состоянию, которое вызывали пластинки, добавились теперь еще и ожоги…

Чужой мир

И огненный распался обруч,

Живой костер замедлил бег.

Они показывали полночь,

Часы, замершие навек.

Дмитрий Анатольевич Логвиненко всем на «Каравелле» говорил, что в предчувствия не верит, и утверждал, что это просто сказки. Чаще всего в этом вопросе его оппонентом выступал Марат Нурдагалиев.

— Чушь! — горячился Логвиненко. — Кто-то поперхнулся глотком чая, а за тысячи километров другой почувствовал, что приятелю нехорошо.

— Есть факты, — отвечал Марат. — Они зарегистрированы в специальной литературе.

— Случайные совпадения.

— Все равно факты.

— Грош им цена, этим фактам, голуба душа, — махал рукой Дмитрий Анатольевич. — Для науки они не имеют никакого значения.

— Вы, медик, отрицаете факты?

— Серьезная наука обязана рассмотреть все факты, касающиеся данного вопроса. А тут? В девятистах девяноста девяти случаях из тысячи с человеком произойдет беда, а приятель, находящийся вдали, и ухом не поведет — такие случаи вы во внимание не принимаете. Достаточно, однако, произойти одному такому совпадению — и начинают бить во все колокола, трубить во все трубы…

— Во-первых, достаточно произойти и одному такому, как ты говоришь, совпадению, чтобы всерьез им заняться, — невозмутимо парировал Марат. — А, во-вторых, — выкладывал старший кибернетик свой главный козырь, — ты, Дима, на минуточку забыл о биосвязи. Когда-то ведь тоже считали, что это просто сказки. Теперь же биосвязь не только доказана: плодами ее ты пользуешься ежедневно… — Здесь Нурдагалиев с торжеством вытаскивал пестрый шарик всеобщей биосвязи и потрясал им перед носом врача.

Но того не так-то просто было сбить с позиций.

— Нужно еще доказать, что предчувствия и биосвязь — одно и то же, — не сдавался он.

Спорить они могли до бесконечности. Но в эти тревожные дни именно неясное предчувствие влекло Дмитрия Анатольевича к штурману. Ведь именно Орленко был первый, который вошел в соприкосновение с пластинками. Случайно ли это?

Достаточно тревожными были и симптомы, на которые жаловался Валентин: в иные моменты штурман чувствовал себя как бы одновременно в нескольких местах. Такое расщепление сознания давно известно медицине и имеет вполне определенное название…

Прежде чем отправиться к Орленко, старший врач отдал необходимые распоряжения по медотсеку. Затем наскоро пролистал старинный, но неплохо сохранившийся фолиант, на баллакроновой обложке которого красовалась тисненая надпись — «Шизофрения»…

В коридорном отсеке сновали озабоченные люди, проносились манипуляторы — работы хватало всем.