Гарри Гаррисон - Человек, который видел будущее
Джон молча протянул ему стакан виски с водой. Херб не глядя взял. Анна следила за ним холодными глазами, потом вдруг рассмеялась. Но в смехе слышалось что — то горькое, циничное.
— Ты же не дурак, Херб. Зачем ты строишь из себя дурака? — Она сделала глоток, глядя на него над краем бокала. — Я тебя предупреждаю: если кто — нибудь заберется сюда грабить меня, я поступлю с ним, как с настоящим грабителем. После сегодняшней трансляции я купила пистолет, а стрелять я умею с десяти лет. И еще не разучилась. Херб, я убью его, кто бы он ни был.
— Крошка… — начал Херб, но она оборвала его.
— И это моя последняя неделя. Начиная с субботы меня нет.
— Ты не сделаешь этого, Анна, — сказал Херб.
Джон пристально наблюдал за ним, выискивая признаки слабости, но ничего не обнаружил. Херб просто излучал уверенность. — Взгляни вокруг, Анна. Эта комната, твоя одежда, все… Ты самая богатая женщина в мире. Чего еще ожидать от жизни? Ты можешь бывать где угодно, делать все…
— В то время как весь мир будет подсматривать…
— Ну и что? Это ведь тебя никогда не останавливало. Херб принялся мерить комнату шагами, двигаясь быстрой дерганой походкой. — Ты знала об этом, когда подписывала контракт. Ты редкая женщина, Анна, красивая, эмоциональная, мыслящая. Подумай обо всех тех женщинах, у которых нет ничего, кроме тебя. Если ты бросишь их, что им останется делать? Умереть? Они могут, ты же знаешь, В первый раз в жизни они получили возможность чувствовать себя так, словно они действительно живут. Ты даешь им то, чего не давал раньше никто, то, на что книги и фильмы в старые дни лишь намекали. А теперь вдруг они поняли, что значит предвкушение восторга, любовь, блаженство и умиротворенность. Вспомни о них, Анна, опустошенных, не имеющих в жизни ничего, кроме тебя, кроме того, что ты можешь им дать. Тридцать семь миллионов ничтожеств, Анна, которые не испытывают ничего, кроме скуки и отчаяния, до тех пор, пока ты не дашь им жизнь. Что они имели? Работу, детей, счета… А ты подарила им целый мир, крошка! Без тебя они даже не захотят больше жить.
Анна не слушала. Словно в полусне, она сказала:
— Я говорила со своими адвокатами, Херб, и они подтвердили, что контракт не имеет силы. Ты нарушал его не один раз. Я соглашалась учиться стольким новым вещам! О боже, чего я только не делала! Я лазила по горам, охотилась на львов, училась кататься на горных и водных лыжах, а теперь ты захотел, чтобы я каждую неделю понемножку умирала… Авиакатастрофа — это еще не слишком плохо, всего лишь настолько, чтобы напугать меня до смерти. Потом акулы… Акулы, которых вы организовали, когда я каталась на водных лыжах. Это уже перебор, Херб. Вы меня так убьете. Ей — богу, когда — нибудь это случится, и это будет пик, выше которого вы уже пойти не сможете, Херб. Никогда!
После ее слов наступило тяжелое тягучее молчание. «Нет!» — безмолвно крикнул Джон, глядя на Херба. Тот остановился, когда Анна начала говорить, и на лице его промелькнула какая — то неуловимая гримаса то ли удивления, то ли страха. Потом лицо снова стало невыразительным, он поднял стакан и, допив виски, поставил его в бар. Когда он повернулся к ним, на губах его играла недоуменная улыбка.
— Что тебя, собственно, беспокоит, Анна? Мы и раньше подстраивали эпизоды. Ты знала об этом.
Львы во время охоты, как ты понимаешь, оказались рядом не случайно. Снежную лавину тоже пришлось подтолкнуть. Ты все прекрасно понимаешь. Что тебя беспокоит?
— Я влюблена, Херб.
Херб нетерпеливо отмахнулся от этого признания.
— Ты когда — нибудь смотрела свои передачи?
Она покачала головой.
— Я так и думал. Поэтому ты не знаешь о расширении программы с прошлого месяца. Мы начали после того, как подсадили тебе в голову этот новый передатчик. Джонни отлично поработал, Анна! Ты же знаешь этих ученых: вечно они чем — то не удовлетворены, вечно что — то меняют, улучшают! Где камера, Анна? Ты теперь даже не знаешь, где она! Видела ты камеру последние две недели? Или какое — нибудь записывающее устройство? Не видела и больше не увидишь. Ты транслируешь даже сейчас, лапушка. — Голос его стал ниже, словно то, что он говорил, забавляло его. — Собственно говоря, ты не транслируешь, только когда спишь. Я знаю, что ты влюблена. Я знаю, кто он. Я знаю, какие чувства он у тебя вызывает. Я даже знаю, сколько денег он зарабатывает за неделю. Я не могу не знать, Анна, крошка, потому что плачу ему я.
С каждым словом он подходил все ближе и ближе к ней и закончил, когда его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее. Он просто не мог увернуться от молниеносной пощечины. Голова Херба дернулась в сторону, и, прежде чем кто — то из них осознал происходящее, он ударил ее в ответ, сбив в кресло.
Молчание тянулось, превращаясь во что — то тяжелое и уродливое, как будто слова рождались и умирали невысказанными, потому что были слишком жестокими, слова, которые душа человеческая вынести не могла. На губах Херба, в том месте, где Анна зацепила его кольцом с бриллиантом, алела кровь. Он прикоснулся к губе и посмотрел на свой палец.
— Все записывается, лапушка, даже это, — сказал он, повернулся к ней спиной и пошел к бару.
На щеке Анны остался большой красный отпечаток ладони. Серые глаза ее потемнели от ярости.
— Успокойся, милая, — произнес Херб секундой позже. Для тебя нет никакой разницы, делать что — то или нет. Ты же знаешь, большую часть материала мы использовать не можем, но зато у редакторов есть теперь из чего выбирать. Я давно заметил, что самый интересный материал ты даешь после окончания прямой трансляции. Как, например, покупка пистолета. Прекрасный материал, крошка. Ты не экранизировала ни капельки, и все это пойдет в эфир как чистое золото. — Он закончил смешивать свой коктейль, попробовал, потом махнул полстакана сразу. — Скольким женщинам приходится покупать оружие, чтобы защитить себя? Подумай о них о всех, ощущающих тяжесть этого пистолета, чувствующих то, что чувствовала ты, когда взяла его в руку, взглянула на него…
— Как давно вы начали записывать меня постоянно? Спросила она.
Джон ощутил пробежавший по спине холодок, холодок возбуждения, смешанного с ожиданием. Он знал, что идет сейчас через миниатюрный передатчик на запись: набирающая силу волна испытываемых Анной эмоций. Лишь часть их отражалась на ее гладком лице, но бушующая внутренняя мука исправно записывалась аппаратурой. Ее спокойный голос и застывшее тело лгали — только записанные на пленку чувства не лгут.
Херб тоже это понимал. Он поставил свой стакан, подошел к ней, опустился рядом с креслом на колени, взяв ее руку в свою.
— Анна, пожалуйста, не сердись на меня. Мне отчаянно был нужен новый материал. Когда Джонни отладил наконец весь комплекс и появилась возможность записывать тебя непрерывно, мы просто не могли не попробовать, что получится. А если бы ты знала заранее, ничего бы не вышло. Так нельзя испытывать новую аппаратуру. И потом, ты все — таки знала про новый передатчик…
— Как долго?
— Чуть меньше месяца.
— А Стюарт? Он один из твоих людей? Он тоже транслирует? Ты нанял его, чтобы… чтобы он любил меня? Да?
Херб кивнул. Она отдернула руку и отвернулась от него. Он встал и прошел к окну.
— Ну какая тебе разница? — закричал он. — Если бы я познакомил вас на каком — нибудь приеме, ты бы об этом даже не думала. Какая тогда разница, если я сделал по — своему? Я знал, что вы понравитесь друг другу. Он умен, как и ты, любит все то же самое. Он из такой же бедной семьи. Все говорило о том, что вы поладите.
— О, да. Мы поладили, — сказала она, думая о чем — то своем, и потрогала пальцем кожу под волосами, где должны были остаться шрамы.
— Все уже зажило, — сказал Джон, и она посмотрела на него так, словно забыла, что он еще здесь.
— Я найду хирурга, — произнесла она, вставая. Пальцы ее, сжимающие бокал, побелели. — Нейрохирурга…
— Это новый процесс, — медленно произнес Джон. Извлекать передатчик опасно.
— Опасно? — Она смотрела на него не отрываясь.
Он кивнул.
— Тогда это сделаешь ты.
Джон вспомнил, как в самом начале работы развеивал ее страх перед электродами и проводами. Страх ребенка, который боится неизвестного и непознаваемого. Снова и снова он доказывал ей, что она может ему верить, что он не лжет ей. И он не лгал ей тогда. Теперь в ее глазах светилась та же самая вера, та же непоколебимая убежденность. Она поверит ему. Она примет все, что он скажет, не усомнившись. Херб сравнивал его с сосулькой, но он был не прав. Сосулька бы расплавилась в ее огне. Скорее сталактит, приобретший свою форму благодаря векам цивилизации, формировавшийся слой за слоем, пока он не забыл, что такое гибкость, забыл, как выпускать наружу движения души, которые он чувствовал в твердеющей пустоте внутри. Анна пыталась ему помочь, хотя все было тщетно, и она отвернулась от него, скрывая свою боль, но вера в человека, которого она любила, осталась. И теперь она ждала. Он может освободить ее и снова потерять, теперь уже безвозвратно. Или он может удерживать ее до тех пор, пока она жива.
