Сергей Дубянский - Арысь-поле
А по селу слухи давно уж ползли, что Настька — ведьма. И тать стал, вроде, тоже прислушиваться к молве, но вишь, как получается: и креста на ней нет, и полсемьи вымерло — все, кто не любил ее, но доподлинно-то ничего не известно — никто ж не видел, чтоб она колдовство какое творила. К тому же, как с ее приходом началось у них изобилие, так оно и продолжалось, а для татя это не маловажно было, потому как шибко любил он богатство… Настька к тому времени подросла — лет пятнадцать ей стукнуло; все девки на парней начинают заглядываться, а она больше по лесам, да по полям гоняла, и однажды сгинула вовсе…
— Как сгинула?
— А кто ж знает, как? Ушла и не вернулась. Может, пришиб кто; может, в город подалась, не спросясь; а, может, в болоте утопла. Тут километров пять вниз по реке заливчик когда-то был. Потом его заболотило, и получилось, что река сама по себе течет, а к ней болото примыкает. Чертова гать, называлось. Хотя гати-то там никакой и в помине не было. Никто не знает, куда Настька делась, только затосковал тать Чугайнов, причем, пуще по ней тосковал, чем по родным детям. Даже соорудил могилу возле дома. Только в могиле той никого нет — один камень стоит с портретиком. И много слез он на той шутовской могиле пролил, и дом тот завещал ей. Сказывал, будет стоять он невредим, пока Настька в него не вернется; пить стал крепко, а перед самой революцией и помер. Схоронили его по письменному завещанию там же, рядом, а дом остался. Хотели наши мужики поживиться там бревнами — дом-то справный был, да только никому не удалось. Все, кто ходил туда, либо померли вскоре, либо калеченными остались, либо умом тронулись.
Павлик-то мой… Небось слышали, что он невесту свою жизни лишил? Так, потому это, что они любовь свою там крутили — вроде, и крыша над головой, и глаз посторонних нету. Уж больно я ту вертихвостку не любила, вот и накликала беду. Можа, согласись я, чтоб поженились, так все б по-другому и сложилось. А так, помутился у него рассудок однажды, и зашиб он ее до смерти — за что, про что, он сам до сих пор понятия не имеет. А дом тот и стоит с тех пор ничейный…
— Как «ничейный»? В нашей стране «ничейного» не бывает.
— Значит, бес его хозяин или дух какой, или сам тать его из могилы охраняет…
— Но земля ведь принадлежит кому-то? — допытывался Слава, войдя в роль покупателя, — колхоз, там, или сельсовет…
— Сельсовет, наверное, — Анна Никифоровна пожала плечами, — только, ребятки, зряшнее дело вы затеяли.
— Спасибо за совет, Анна Никифоровна, — вступил Вадим, видя, что Слава собирается и дальше выяснять собственника земли, — может, вы и правы, если такое дело, но мы ж не знали…
— У нас-то об этом все знают. Вы лучше, вот что, — Анна Никифоровна придвинулась поближе, — вы с Тимофевной потолкуйте. У нее участок большой — там хороший дом поставить можно, если деньги есть, а до реки-то дойдут, кому надо.
— Спасибо, — Вадим вытащил Славу из комнаты, и уже распахнув двери машины, чтоб ветерок освежил раскаленный салон, спросил, — что ты по этому поводу думаешь?
— Лично мне идея понравилась. Прикинь, какую классную штуку можно там забомбить! От народа отбоя не будет!..
— Я не об этом, — перебил Вадим, — я про Настину историю.
— Ну, история как история, — Слава пренебрежительно пожал плечами, — такие сказки «бабушки Куприянихи» можно услышать в каждой деревне. Только почему-то все чудеса происходили, как минимум, лет сто назад. Никто, блин, ни разу не сказал — вот, мол, вчера у нас случилась такая-то хреновина…
— Но дом-то, действительно, стоит столько лет…
— Лес был хороший — сухой, да смоленый, небось…
— …а портрет бабка нарисовала, как с фотографии?
— Портрет, да. Но, знаешь, по законам генетики внешность как раз в третьем поколении и проявляется, так что, похоже, твоя девочка — внучка той Насти. Кстати!.. Пока бабка рассказывала свои ужастики, мне пришла идея, как беседовать с Чугайновыми.
— И как?
— Очень просто. Поехали, сейчас объясню, — Слава уселся в машину, — значит, пересказываем им сегодняшнюю байку, делая упор на то, что их, якобы, предок был очень богат, а богатство свое зарыл в гробу приемной дочери, ибо жизнь ему стала не мила. Мы, типа, знаем это доподлинно, но мы ж не «черные копатели», поэтому, чтоб разрыть могилу, хотим получить согласие родственников, и все такое. Как? Ты б клюнул?
— Лично я б не клюнул. Получив информацию, зачем мне сознаваться, что я родственник? Чтоб потом делиться кладом? Лучше самому втихаря рвануть на хутор…
— … и пусть там копаются — все равно ничего не найдут. Зато нам откроют, будут с нами разговаривать, а мы посмотрим на реакцию. Если не прорежет — мы ж ничего не теряем.
— Ну, это да…
Джип уже катился по берегу. Вокруг по-прежнему было безлюдно; оставшиеся дрова так же лежали ровной кучкой, а под дубом валялась незамеченная никем пустая бутылка. Слава закрыл машину, и даже не искупавшись, они двинулись к срубу, черневшему на фоне неба.
— Я б не сказал, что жилище в подобающем состоянии, — заметил Слава, разглядывая дом, — видать, папа уже перестал ждать блудную дочь.
Они прошли дыры в заборе (примятая трава за прошедший день поднялась, и новых следов видно не было). Раздвинув ветви, Слава остановился — среди густого подлеска, действительно, стояли два памятника.
— Оцени-ка!
Вадим прищурился, вглядываясь в портрет За долгие годы он, естественно, выцвел, и волосы девушки едва отличались от серого фона, но овал лица, и, особенно, глаза!.. Это ее глаза!.. Хотя на старой фотографии они не могли быть зелеными, но странное выражение, готовое измениться в любую секунду…
— Жаль, что и здесь нет портрета, да? — Слава подошел ко второму памятнику, — может, узнали б кого из ныне здравствующих мужиков Чугайновых.
— Его уже некому было делать, да и незачем.
— Это да. Короче, ты согласен — на фото ее родственница, — подвел итог Слава, — думаю, нигде та Настя не сгинула, а смоталась в город. Потом революция, и закружило ее — может, даже в комсомол вступила (тем более, раз в бога не верила), начала социализм строить. И зачем ей, спрашивается, связь с отцом, который, во-первых, ей и не отец вовсе, а, во-вторых, по тогдашним меркам, фактически «враг народа». На фига ж карьеру ломать? А теперь, в век свободы и демократии, ее внучка или правнучка решила вместе с подружкой посетить историческую родину. Логично?
— Логично, — согласился Вадим, — но ты забываешь, что здесь был еще и третий. Ну, тот, кто их фотографировал.
— Значит, было две подружки. Или подружка и друг. И что?
— Ничего, но странный какой-то друг тире подружка. Если б передо мной разделись такие девочки, я б всю пленку отщелкал, а тут всего один снимок.
— Ты хочешь сказать, что фотограф, случайный прохожий?
— Типа, того. Увидел, щелкнул и убегая, потерял аппарат.
— В таком случае, линию фотографа можно просто закрывать — случайного прохожего мы не найдем никогда.
— Да, но, с другой стороны, тогда непонятно, как аппарат оказался под крыльцом. Они что, нашли его и снова выбросили?..
— Они его снова потеряли — на нем же ремешок оборван.
— Ладно, черт с ним, с фотографом, — Слава махнул рукой, — пойдем в дом заглянем — по любому, все ниточки туда тянутся.
Через дыру они проникли во двор, и Слава, шедший первым, ступил на крыльцо. Ступенька предостерегающе затрещала, но не сломалась, и добравшись до дверного проема, он заглянул внутрь, — просторно. Иди сюда, не бойся.
— Да как-то и не боюсь, — Вадим тоже поднялся, держась на стену, и остановился рядом со Славой.
Сеней, как таковых, строители не предусмотрели, поэтому прямо с порога открывалась довольно большая комната, но вся она оказалась завалена гнилыми балками, досками и какой-то грязной массой, насыпавшейся при обрушении крыши; еще на полу лежал толстый слой неизвестно откуда взявшейся земли.
— Свежих следов нет. Похоже, сюда девочки не заходили.
— Поэтому, я думаю, и нам дальше идти не стоит. Доски гнилые, а если внизу подвал?.. Улетишь — ноги переломаешь. Давай лучше, повнимательней посмотрим снаружи, тем более, в окна там всю начинку тоже видно, — Слава спрыгнул на землю, чтоб еще раз не испытывать сомнительную прочность ступенек.
Участок зарос бурьяном, высоким и жестким, как маленькие деревья. Какие-то плоды с острыми, загнутыми колючками цеплялись за одежду, царапали руки.
— Как все запущено… — очень к месту вставил модную шутку Вадим. Он шел чуть сзади, внимательно глядя под ноги, но ничего ценного так и не попалось. В одно из окон, правда, удалось разглядеть ржавую кровать с черной однородной массой, в свое время, видимо, бывшей постелью, и все.
— Ну и?.. — обойдя вокруг дома, Слава остановился у крыльца. С десяток колючек болтался у него на джинсах, несколько повисли на рукаве и на груди.
