Айн Рэнд - Или – или
Когда он назвал процент, на который рассчитывал, она засмеялась:
– Да, вы действительно оберете меня до нитки. Но внакладе я не останусь. Хорошо, договорились.
Они договорились, что это будет ее частным проектом, а Дэниэльс становится ее наемным служащим; ни один из них не хотел подключать исследовательский отдел компании «Таггарт трансконтинентал». Дэниэльс попросил разрешения остаться на должности сторожа в Юте, где он имел все необходимое лабораторное оборудование. Пока он не добьется успеха, о проекте не должен знать никто, кроме них двоих.
– Мисс Таггарт, – сказал он в заключение, – не знаю, сколько лет мне потребуется для решения этой задачи, если это вообще возможно. Но если, проведя остаток жизни над этим проектом, я все-таки добьюсь успеха, то уйду в могилу удовлетворенным. – И добавил: – Единственная моя мечта, которая сильнее желания решить эту проблему, – встретить человека, который когда-то решил ее.
Он вернулся в Юту, она ежемесячно посылала ему чек, а он ей – отчет о своей работе. Надеяться на что-то было слишком рано, но его отчеты были единственным лучом света в тумане ее рабочих дней.
Закончив читать присланный им отчет, она подняла голову. Календарь за окном показывал второе сентября. Под табло вспыхнуло и засверкало еще больше городских огней. Дэгни подумала о Реардане. Она так хотела, чтобы он был в городе, жаждала увидеть его сегодня вечером.
Потом она, осознав дату, вдруг вспомнила, что нужно поспешить домой и переодеться, так как сегодня вечером ей нужно присутствовать на свадьбе Джима. Она не видела его больше года вне стен здания компании. Она не видела его. невесту, но много читала об их помолвке в газетах. Дэгни устало поднялась из-за стола с чувством противного смирения: казалось, легче пойти на свадьбу, чем мучиться потом, объясняя свое отсутствие.
Она торопливо шла по платформе терминала, когда услышала голос, зовущий ее по имени: «Мисс Таггарт!»; в голосе звучали настойчивость и вялость одновременно. Она резко остановилась; потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что ее зовет старик из сигаретного киоска.
– Я жду вас уже несколько дней, мисс Таггарт. Мне нужно поговорить с вами. – У него было странное выражение лица, словно он старался скрыть испуг.
– Извините, – улыбаясь, сказала она, – я всю неделю ношусь туда-сюда, у меня не было времени остановиться.
Он не улыбнулся.
– Мисс Таггарт, та сигарета со знаком доллара, которую вы дали мне несколько месяцев назад, – где вы ее взяли?
Несколько секунд она стояла неподвижно.
– Боюсь, это длинная и запутанная история, – ответила она.
– Вы каким-то образом можете связаться с человеке! который дал вам ее?
– Да, хотя не уверена. А что?
– Он скажет вам, где взял ее?
– Не знаю. А почему вы подозреваете, что не скажет? Он немного поколебался, потом спросил:
– Мисс Таггарт, как вы поступаете, когда вам нужно сказать кому-нибудь нечто такое, чего не может быть, и об этом прекрасно знаете? Она весело усмехнулась:
– Человек, который дал мне эту сигарету, сказал, что таком случае следует проверить исходные положения.
– Он так сказал? О сигарете?
– Н-нет, не совсем. А что? Что вы хотите сказать?
– Мисс Таггарт, я навел справки повсюду. Я просмотрел абсолютно все справочники по табачной промышленности. Я подверг этот окурок химическому анализу. Такой сорт бумаги не выпускает ни одна фабрика. Насколько я мог выяснить, ароматизированные добавки, входящие в состав этого табака, никогда не использовались ни в одной курительной смеси. Эта сигарета сделана машиной, но ни на одной из известных мне фабрик – а мне известны все фабрики. Мисс Таггарт, насколько я понимаю, эта сигарета сделана не на Земле.
***Реардэн стоял с отсутствующим видом, пока официант вывозил из его гостиничного номера сервировочный столик. Кен Денеггер ушел. Комната была погружена в полумрак; по молчаливому согласию они пригасили во время обеда свет, чтобы лицо Денеггера не было замечено и узнано официантами.
Они вынуждены были встретиться украдкой, как преступники, которых не должны видеть вместе. Они не могли встретиться в своих кабинетах или на своих квартирах, только непосредственно в городе, в скоплении неразличимых лиц, в его номере-люкс отеля «Вэйн-Фолкленд». Обоим грозило по десять тысяч долларов штрафа и десять лет тюрьмы, если бы стало известно, что Реардэн согласился поставить Денеггеру четыре тысячи тонн металлоконструкций из своего металла.
За обедом они не обсуждали ни этот закон, ни свои мотивы, ни риск, на который шли. Они говорили только о деле. Ясно и сухо, как он обычно делал это на совещаниях, Денеггер объяснил, что половины его первоначального заказа хватит на крепления для тех тоннелей, которые могут осесть, если он еще немного промедлит, а также на ремонт обанкротившихся шахт Объединенной угольной компании, которые он приобрел три недели назад.
– Отличные шахты, но в ужасном состоянии, в прошлом месяце там произошел несчастный случай – оседание породы и взрыв газа, погибло сорок человек. – Он добавил, словно излагая сухой статистический отчет: – Газеты кричат, что уголь сейчас самый необходимый продукт в стране. И вопят, что угольщики наживаются на дефиците нефти. Одна вашингтонская шайка визжит, что я слишком быстро расширяю свои владения и надо что-то предпринять, чтобы остановить меня, так как я становлюсь монополистом. Другая вашингтонская свора орет, что я недостаточно быстро расширяю свои владения и надо что-то делать, чтобы правительство могло конфисковать мои шахты, так как я жаден и неохотно удовлетворяю потребности общества в топливе. При сегодняшней норме прибыли мое новое приобретение окупится через сорок семь лет. У меня нет детей. Я купил шахты, потому что не могу оставить без угля одного моего клиента – «Таггарт трансконтинентал». Я не перестаю думать о том, что случится, если остановятся железные дороги. – Он немного помолчал и добавил: – Не знаю, почему я все еще беспокоюсь об этом. Кажется, люди в Вашингтоне не представляют, чем все это может обернуться. Но я представляю. Реардэн сказал:
Я обеспечу поставку. Когда понадобится вторая часть заказа, дай мне знать. Я поставлю и ее.
Под конец обеда Денеггер сказал своим спокойным, невозмутимым тоном, тоном человека, который знает, что говорит:
– Если кто-нибудь из моих или твоих служащих узнает об этом и вздумает шантажировать меня частным порядком, я заплачу ему – в пределах разумного. Но если у него окажутся друзья в Вашингтоне, я не стану платить и сяду в тюрьму.
– Мы вместе сядем, – сказал Реардэн.
Стоя один в затененной комнате, Реардэн подумал, что перспектива попасть в тюрьму оставила его равнодушным. Он помнил время, когда ему было четырнадцать лет и он падал в обморок от голода, но не стал бы воровать фрукты с лотка на тротуаре. Сейчас же возможность угодить в тюрьму – если этот ужин был уголовным преступлением – значила для него не больше, чем возможность попасть под грузовик: несчастный случай без всякого морального значения.
Реардэн думал о том, что его заставили скрывать, словно постыдную тайну, единственную за год работы сделку, доставившую ему удовольствие; и еще он должен был скрывать ночи с Дэгни – единственные часы, благодаря которым он был еще жив. Он чувствовал какую-то связь между этими двумя тайнами, существенную связь, которую должен был распознать. Реардэн не мог найти слов, чтобы назвать это, но чувствовал, что в тот день, когда найдет их, он ответит на все вопросы своей жизни.
Он стоял с закрытыми глазами, прислонившись к стене, откинув назад голову, и думал о Дэгни, когда вдруг почувствовал, что больше никакие вопросы не имеют для него значения. Он подумал, почти ненавидя эту мысль, что должен увидеть Дэгни сегодня вечером – ведь ночь будет такой короткой, а наутро придется покинуть ее. Он спрашивал себя, надо ли остаться в городе завтра, или следует уехать сейчас, не встречаясь с ней, чтобы ждать, чтобы всегда знать, что тот момент, когда он обнимет ее и посмотрит ей в лицо, еще впереди. «Ты сходишь с ума», – подумал Реардэн, но он знал, что, если бы она была рядом с ним каждое мгновение, все осталось бы по-прежнему, он никогда не сможет насытиться, и бессмысленные терзания не прекратятся, – он знал, что увидит ее сегодня, но мысль об обратном доставляла еще больше удовольствия, эта пытка подчеркивала его уверенность в будущем. Я не выключу свет в гостиной, думал Реардэн, я положу ее на кровать и не буду видеть ничего, кроме изогнутой полоски света, бегущей от талии к лодыжке, – единственной линии, рисующей форму ее стройного тела в темноте, потом поверну ее голову к свету, чтобы видеть ее лицо – уступающее, покорное, выражающее страдание, губы, ждущие его.
Он стоял у стены и ждал, когда события дня одно за другим отодвинутся в прошлое, чтобы почувствовать себя свободным и знать, что следующий отрезок времени принадлежит ему.
