Михаил Гвор - Поражающий фактор. Трилогия (СИ)
– Похоже, что не только я по Пустошам бродить любил… – проводил Урусову Герман.
– Кому сейчас легко, Вань…
Самара
Александра Ивановна Юринова
– До свидания, Антоша! Я тоже вас всех люблю.
Александра Ивановна положила трубку на столик у кресла. Ну вот, поговорила напоследок со всеми внуками. Сначала Олежка позвонил, потом Боренька, а теперь и Антоша с Риточкой… Какие же они хорошие, беспокоятся, надеются, что она не в курсе… Господи, ну что же еще делать старухе, если не смотреть телевизор и думать…
Хорошо, что их нет здесь. Бросились бы спасать ее, а это невозможно. Только сами погибли бы вместе с ней.
А так вся семья скорее всего останется жива. Много ли будет таких семей, что в надвигающемся ужасе потеряют только одну старую больную бабушку, которой и так недолго осталось… Ее дети… и внуки… Они сильные… Они выживут…
А ей уже не страшно. Ей все равно пора. Неплохая жизнь позади. Двое детей, четверо внуков, правнучку успела увидеть…
Она встала и, опираясь на две палочки, с трудом добралась до кухни. Попила чаю, вернулась в комнату, немного посмотрела по телевизору какой-то дурацкий сериал. В последнее время мыльные оперы перестали казаться такими скучными.
Новости смотреть не стала, какой смысл… Добралась до постели и легла спать. Во сне было хорошо и уютно, снились дети, внуки, маленькая Санечка… Даже ноги совершенно перестали болеть, впервые за долгие годы…
Она не заметила, как сон стал вечным, и ушла совершенно счастливой за несколько часов до того, как волна, вырвавшаяся на свободу после разрушения каскада волжских ГЭС, накрыла Самару…
Окрестности Новосибирска, расположение N-ской десантной бригады
Владимир Пчелинцев (Шмель)
Тихонько гудел мотор «уазика». В тусклом свете лампочки блокнот казался желтым. И на эту желтизну ложились черным буквы и цифры, подводящие мрачный итог.
От бригады осталось ровно четыреста пятнадцать человек. И пара сотен гражданских. Женщины, дети. Сидят сейчас в относительно целой столовой. В жилое состояние приводят по мере сил. Матрасы стелют. Занавески вешают…
Из боеспособного личного состава – двенадцать офицеров, семь прапоров, остальные – сержанты и солдаты. Из последних около четверти – сверхсрочники. Некоторые участие принимали. Это гуд.
Из плохого – ребята с ума сходят. Начинает доходить, что не игра это. А жизнь реальная. Злая, страшная и кровавая. И рестарта не будет. Как ни проси. И раненых человек шестьдесят. Из них примерно сорок до утра не доживут.
Зато боксы и склады почти целые. Завтра – первую роту на разбор жилых, за второй – снабжение, третью – в боевое охранение. На всякий случай, вдруг полезет кто. БТРы откопаем – будем ими рыть.
– Думаешь? – на соседнее сиденье залез Сундуков. Пьяный, но еще нормальный. – И правильно. Кому-то думать надо. А кому-то голыми руками камни разгребать, потому что стоны из-под них НЕ ПРЕКРАЩАЮТСЯ!
– Рома, успокойся. А то спрошу, какого черта нажрался и гонишь.
– А такого, Вова. Нашел я их. – Остекленевший взгляд капитана уткнулся в темноту за лобовым стеклом. – Все. Верил во что-то, надеялся, а теперь – кончилось. Глебыч! – обернулся вдруг ротный к Пчелинцеву. – Будь человеком – разреши уйти.
– Куда? – не понял майор.
– Туда, – ткнул Сундуков пальцев вверх. – Края Вечной Охоты, или как там оно…
– Крыша совсем поехала? – осторожно уточнил комбат, прикидывая, как бы половчее капитана заломать, если за пистолетом потянется.
– Совсем, – неожиданно согласился Сундуков. И замолк. Снова продолжив только через несколько минут: – Прости, Глебыч. Я ведь тоже не железный, сам понимаешь.
– Понимаю. – Майор обнял ротного. Капитан, прошедший обе «чечни», зацепивший краем таджикских «вовчиков» с «юрчиками», не плакал. Он выл. Тихо и страшно.
В свете костра мелькнул вдруг бегущий к командирскому «уазику» солдат. Пчелинцев вылез ему навстречу, погасив за собой свет в кабине. Нормально все с Ромкой будет. Обязательно. Иначе и быть не может.
– Что случилось, товарищ сержант? – спросил майор у запыхавшегося бойца.
– Там это, «шишига» из города едет. Прапорщик Безручков в тепловизор смотрел и сказал, что наша, Германа Ваньки. Мотор гудит мерзко сильно.
– Так что же ты телишься так долго?! – выкрикнул Пчелинцев, хлопнул ошалевшего сержанта по плечу в грязном комке и побежал к бывшему въезду в часть.
Совсем немного не успел. Приехали уже.
Урусов, как обычно изображающий айсберг, выкидывает сумки из кунга, рядом нянчит Димку Влада с карабином через плечо. Возле Германа, радостно рассказывающего что-то бойцам из оцепления, мнется с ноги на ногу молоденький паренек, весь какой-то помятый и растерянный.
И потерянно сидит у колеса, прямо на холодной земле, Аня. И все оглядывается по сторонам…
– Не меня ли ищете, милостивейшая госпожа?
Ночь на 15 августа 2012 года
Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Виктор Юринов (Дед)
Просыпаюсь ночью. Внезапно, как от удара. Сажусь на кровати и несколько минут соображаю, что меня разбудило. В лагере тишина, стены домиков прекрасно пропускают звук. Если он есть. Может, Санечка пискнула? Нет, безмятежно сопит на расстеленном на полу матрасе. На кровать мы ее класть боимся, высоковато все-таки.
Через несколько минут сон окончательно уходит, и я вдруг понимаю: мамы больше нет. Совсем. Мы с ней всегда чувствовали друг друга. Нет, это не телепатия, никакого чтения мыслей. Просто, когда у одного из нас что-то случалось, второй начинал беспричинно нервничать. Заметили это во время моих первых походов. Сначала грешили на совпадение, потом подумали, что настолько точных совпадений, да еще в таких количествах, не бывает. Объяснение искать не стали, просто приняли как факт. Привыкли, особенно после того, как я поднабрался опыта и стал крайне редко попадать в истории. Даже подзабылась эта наша способность.
А теперь вспомнилась. Точнее, напомнила о себе жутким и тоскливым чувством безысходности. Все. Конец. Ничего не исправить. Уже через час или даже десять минут я буду убеждать себя, что все это чушь, что мы с мамой это придумали, чтобы она не нервничала зря, что ничего не известно, вот вернемся домой… Это будет. Но сейчас я даже не понимаю… Я знаю точно. Мамы больше нет. Все кончено.
Это осознание наваливается, как снежный ком, как лавина, давит на грудь, не дает вздохнуть, заставляя сгорбиться. Боль и онемение возникают в левом плече и начинают расползаться по телу, захватывая сердце. Автоматически беру тюбик изокета и пшикаю под язык. Боль постепенно уходит. Остается опустошенность. И знание. Страшно хочется курить. Я бросил почти год назад, когда впервые стало прихватывать сердце. Уже несколько месяцев даже тяги не чувствую. А сейчас – как на третий день. Было бы что – закурил бы, но нет. И стрельнуть не у кого, в лагере курящие – редкость. Мода сейчас такая. Наверное, хорошо. В столовой есть сигареты, там, типа, ими торгуют. Именно «типа», покупателей на курево мало. Спортсмены…
Просыпается Ира. Зажигает фонарик и подходит ко мне. Жена тоже меня чувствует. Обычно спит как убитая, а вот как на меня навалилось…
– Что случилось? – говорит шепотом, чтобы не разбудить Санечку.
Надо бы промолчать, но… у нас нет секретов друг от друга…
– Мама умерла.
Ира охает и с ужасом смотрит на меня:
– Ты уверен?
– Уверен.
К смерти нельзя привыкнуть. Можно привыкнуть к крови. Можно привыкнуть к трупам. К крикам умирающих. Можно привыкнуть убивать. А к смерти вообще – нельзя. Невозможно. Самый крутой и железный вояка или спасатель, прошедший огонь и воду, резавший, как овец, «чехов» и «духов» или вытаскивавший трупы друзей из лавинных выносов, знающий все и видевший все, ломается, когда умирает очень дорогой, очень близкий человек. Нет, никто этого не видит. Сильные люди умеют держать себя в руках. В крайнем случае они могут позволить себе спрятаться ото всех и немного повыть на луну или просто поплакать. Но это редко, чаще все в себе. Но внутри… Когда умер отец, я месяц не улыбался. Потом научился. Вроде. Когда погиб Соловей, не было даже этого, только больше курил и спирт глушил стаканами. Теперь не курю, пить тоже нельзя, да и, судя по новостям из большого мира, скоро будет не до этого. Но… Со временем боль отступает, и человек становится прежним. Почти. Разница незаметна никому, включая его самого. Но она есть… Мы все знаем, что не будем жить вечно, пытаемся готовить себя к этим моментам… Иногда получается… Но когда они приходят… Нет, привыкнуть к смерти нельзя…
Молчим. Жена гладит по плечу. Слова не нужны, они не помогут. Ничто не поможет. Смерть необратима. Мама. Первая жертва недоначавшейся войны? Или просто пришло время? Не знаю… И никогда не узнаю. Да и какая теперь разница? Случилось.
